Едет Кар по завьюженной Оренбургской степи. Спешит на выручку к осажденному Оренбургу, к другу своему генералу Рейнсдорпу.
Разбить и схватить Пугачева - таков приказ генералу Кару.
Мороз. Ветер. Сидит Кар в открытом возке. Засунул руки в дамскую муфту. От мороза и ветра ежится. Растянулись походной колонной солдаты. И им на морозе холодно. "Эх, полушубки бы нам, сапоги валяные. Ради чего страдаем!"
Едет Кар, рассуждает: "При одном появлении моем разбегутся злодеи. Войско у меня регулярное. Ружья и пушки. Молодцы гренадеры. Схвачу Пугачева - новый чин и награда".
Вдруг шевельнулся легким облаком снег на горизонте. Впереди, с боков, сзади. Из снега выросли всадники. Криком и гиком наполнилась степь.
Выпрыгнул Кар из санок:
– К бою! Становись! Стройся! Пушки вперед!
Построились солдаты. Ружья наизготовку. Пушки вперед.
Все ближе и ближе пугачевские конники.
– Ух ты, несметная сила!
– Братцы, погибель пришла! - понеслось в генеральском войске.
– Молчать! За матушку царицу! Из пушек пали! - кричит разъяренный Кар.
Стрельнули пушки. Понеслись ядра и злая картечь в сторону наступающих. Молодцы пушкари, точен солдатский глаз. Да только не дрогнули пугачевцы. На месте погибших - сразу же новые, словно нет никаких потерь.
– Их смерть не берет!
– Их великие тысячи! - зарокотали снова солдаты.
– Бей, пали! Бей, пали! - не унимался Кар.
Кричит, а сам нет-нет да на санки свои посмотрит. Кони быстрые, санки легкие. В случае чего, спасут они генерала.
Еще ближе придвинулись пугачевцы. Теперь уже не только конные, но и пешие на виду. Движутся, движутся, движутся. Не остановишь восставших рать.
– Отходи! Отступай, братцы! - понеслось по солдатским рядам. Сдавайся царю государю Петру Третьему.
Зашевелилось Карово войско. Врассыпную солдаты. Кто в плен, кто в сторону недалекого леса.
Прыгнул Кар в свои генеральские санки. Эх, эх, пропадай чины и награды!
Отъехал генерал версты три. Остановился, перевел дух. Вдруг невесть откуда появилась ворона. Поравнялась она с генеральским возком, растопырила крылья:
"Кар-р!"
"Свят, свят", - закрестился генерал с перепугу и снова плеткой коней. Да так, что дамская муфта из санок вон.
"СЛУШАЮСЬ, ВАШЕ СИЯТЕЛЬСТВО!"
Ждал генерал Рейнсдорп генерала Кара. Не прибыл на помощь Кар-генерал.
Ждал генерал возвращения Хлопуши, не вернулся Хлопуша.
Понял губернатор, что колодник его провел.
– Русише швайн, - ругнулся.
Стал Рейнсдорп думать о том, как все же покончить ему с Пугачевым.
– Вот что. Позвать ко мне старика Кобылина.
Явился Кобылин.
– Слушаюсь, ваше сиятельство.
– Хочешь сто рублей серебром и медаль от царицы?
– Желаю, ваше сиятельство.
– Ну и хорошо, собирайся.
– Куда, ваше сиятельство?
– В лагерь к злодею.
Понял старик зачем, в глазах помутилось.
– Да я же стар! - взмолился Кобылин.
– Ничего-ничего. Так оно даже и лучше есть.
– Да я и кинжала ему в ребра не всуну.
– Не надо, не надо кинжал. Ты ему - яду.
– Яду?! Так стариковские руки мои дрожат.
– Что?! - заревел генерал. - Руки дрожат? Плетей захотелось? О, доннерветтер, всыпать ему плетей.
Понял старик Кобылин - выбора нет.
– Слушаюсь, ваше сиятельство!
Вот так радостный день у Пугачева! То-то удача! И Кара разбили, и вернулся Хлопуша. Порох, ядра, пушки привез. Мортиры - целых три штуки. И привет от работного люда. Дружбу-союз с Урала. И Гришатка вернулся. Герой! Без него - как знать, может, и не было бы здесь мортиры.
– Ну, Соколов-Сокол, уважил, уважил! Исполнил, как есть, мое государственное поручение. Ну, Соколов-Соколенок, порадовал!
Произвел Пугачев Хлопушу в полковники.
– Ну, а тебе какую награду? - обратился к Гришатке.
Подумал Гришатка:
– Мне бы, батюшка, в Тоцкое...
И вот едет Гришатка в Тоцкое. Сабля при нем. Шапка на нем. Пистолет настоящий за поясом.
Блестит, искрится на солнце снег. От яркого света глаза смыкаются. Прикроет Гришатка глаза. Вырастает, как в сказке, Тоцкое.
Сбежался, сгрудился народ. Встречают Гришатку жители. Честь ему кричат и приветствие:
"Ура! Ура! Соколов Гришатка приехал".
"Он у царя-батюшки в видных начальниках".
"То-то будет теперь Хлыстову".
Приятно от таких мыслей Гришатке. За спиной у него сундучок. В нем полушалок для матери, сарафан для сестрички Аннушки, для дедушки Тимофея Васильевича сапоги, козловые, новые, никем не ношенные.
Справа от Гришатки казак Ферапонт Узловой, слева - башкирец. Хаким. Специально посланы вместе с Гришаткой.
Резво бегут казацкие кони. Верста за верстой, верста за верстой - все ближе и ближе родимое Тоцкое.
Вот и оно. Божий храм на пригорке. Погост. Каменный дом купца Недосекина. Каменный дом штык-юнкера Хлыстова. Мельница. Вот и замерзшая речка, речка Незнайка. Вот и Шарик бежит. Стойте, буланые, стойте! Не торопитесь. Приехали.
Радостно бьется Гришаткино сердце. Встречай, выползай из хибарок, народ!
Но что такое? Наперерез путникам выбежала группа крестьян. С топорами, с вилами, с косами.
– Не шевелись! Кто такие?
– Мы здешние, здешние, тоцкие! - закричал во всю мочь Гришатка.
Смотрит мальчик - мужики незнакомые. Обступили они приехавших со всех сторон. Вышел вперед горбоносый, в треухе детина:
– Здешние, не здешние - слазь!
Схватились Ферапонт и Хаким за сабли. Гришатка руку быстрей к пистолету. Да где тут! В один момент набросились мужики на конных. Стащили на землю. Руки за спины. Скрутили, связали.
– Тащи их, тащи к командиру! - кричит горбоносый в треухе.
Потащили крестьяне.
Вот так встреча! Вот так честь и приветствие!
Приволокли мужики пленников к командиру. Втащили в каменный дом к Хлыстову.
Глянул Гришатка - Вавила!
Глянул Вавила - Гришатка!
– Ух ты!
– Ох ты!
Смотрят мужики остолбенело на Вязова. Горбоносый почесал за ухом. Понимает, что вышла промашка. Видать, и вправду не тех словили.
Рассказал Вавила Гришатке, в чем дело. Вот уже две недели, как он здесь, в Тоцком. Послал Рейнсдорп дровокола в Тоцкое за продуктами.
Трудно с харчами сейчас в Оренбурге. Приехал Вязов, а назад не вернулся.
Снова, как весной, заволновались тоцкие мужики. Избрали Вавилу своим командиром.
К тоцким присоединились крестьяне соседних сел и деревень. Организовался целый отряд. Волю всем объявили. Землю барскую стали делить. А вот теперь собираются идти в Берды к Пугачеву.
– Порядок у нас строгий, - объяснил Вавила. - Охрана. Вы уж не сердитесь, что так получилось, - обратился он к Хакиму и Узловому.
– А как же Хлыстов? - задал вопрос Гришатка.
– Повесили, повесили, вздернули. Да ты-то мамку видел? Эй, позвать Соколову! - крикнул Вавила.
Прибежала Гришаткина мать, взвыла при виде сына:
– Кровинушка, родненький, дитятко!
Плачет, не верит своим глазам.
– Он, он. Он самый, тетка Лукерья, - улыбается Вязов.
Примчалась сестренка Аннушка. За ней дед Тимофей Васильевич.
За ними соседи и просто тоцкие жители. Набился хлыстовский дом до отказа.
– Гришатка, Гришатка! Ух ты! И стрижен на казацкий манер, и пистолет, и сабля, и шапка, гляди, мерлушковая!
Пришлось Гришатке до позднего вечера рассказывать всем про Берды, Оренбург и Пугачева.
Пробыл мальчик в Тоцком три дня. На могилку сходил к родителю. Вволю поплакал. Повидал своих старых дружков и приятелей. Удаль свою в стрельбе показал. Похвастал про Авзянский завод.
Но вот пора и назад к царю-батюшке.
– Вот что, - сказал Вавила. - Едем все разом.
Собралось Вавилово войско. Кто конно, кто пеше, кто в санках. Присмотрелся Гришатка. Ба - и дед Тимофей Васильевич тут же! В новых, привезенных Гришаткой козловых сапогах.
– Да куда же ты, дедушка?!
– Молчи, молчи, - оборвал старик. - К нему, к амператору. В войско казацкое.
– Да ты же старенький, дедушка.
– Эка скажешь! - обиделся дед. Тряхнул бородой. - Стар, да умел! Я еще при царе Петре Первом со шведами бился...
Но тут подбежала Гришаткина мать:
– Ах ты, старый, ах ты, глупый, ах душа твоя неспокойная! Да кто же в такой мороз и в козловых сапогах! Не смеши народ. Сиди, дед, дома.
И Аннушка вцепилась в дедов армяк.
Остался дед Тимофей Васильевич.
Уехало крестьянское воинство.
– Эх, эх! - еще долго сокрушался старик. - Как они там без меня! Хватит ли без меня у них силушки?
Вернулся Гришатка в Берды - новостей целый ворох.
