— Отвечай, когда тебя спрашивают! — наступал Толька.
— Горка не ваша, — сказал Гришка.
— А чья, чья? — приставал Володька.
— Наша.
— А вот и врешь, а вот и врешь.
Володька с Витькой ухватились за Гришку и начали пригибать его, а Толька прыгал вокруг них и выкрикивал:
— Кланяйся, Кисель, кланяйся!
— Отстаньте, ну, отстаньте, что ли? — просил плачущим голосом Гришка.
Егорке стало жалко товарища, и он со словами: «Дай им в брюхо, Гришка!» плюхнулся на ледяшку и покатился.
Внизу Егорка быстро вскочил на ноги и бросился к Гришке на помощь. Но помощь уже не требовалась: Витька и Володька отцепились от Гришки и бежали навстречу Егорке. Вслед за ними спешил и Толька.
Приближаясь к Егорке, Володька заорал:
— А ты кто такой?
— Никто, — Егорка насупился и остановился.
— А я знаю, кто он, — сказал Витька. — Он снегоочиститель. Ишь, как дорогу пробороздил: пимики-то у него, ой-ой-ой какие, по три ноги в один войдет.
— Ай, пимы! Ай, пимы! Ай, Егоркины пимы! — запел, кривляясь, Володька.
Тольке понравилась только что выдуманная песня, и он тоже подхватил: «Ай, пимы!»
— Погодите! — остановил товарищей Витька, — Я придумал одну штуку. Слушайте!
Противники сгрудились и стали шептаться. Потом они все трое громко засмеялись и двинулись с места.
Егорка сжал кулаки и решил постоять за себя. С каждым в отдельности он бы еще побарахтался, а с троими… Ну ничего, полежать в снегу — беда небольшая. Потом, летом, он припомнит им все.
Но враги не думали валить Егорку. Захватив в пригоршни снегу, они затевали совсем безобидное сражение — в снежки. Егорка тоже взял ком снега и ждал наступления.
— А мы и не хотим с тобой драться, — заявил Володька и подошел вплотную к Егорке.
За Володькой подскочили и его друзья.
— Ну и отстаньте. Я тоже не хочу, — ответил миролюбиво Егорка.
Вдруг он почувствовал, как к ногам пробирается жгучий холод. Егорка обернулся. Толька и Витька стояли, как ни в чем не бывало, и ехидно улыбались. Егорка быстро сунул руку в пим. Там был снег.
Егорка опешил от обиды и сначала не знал, что делать. Потом снял пим, вытряс из него снег и снова надел.
В это время обидчики весело смеялись и кричали: «Горячо!», «Жжет!», «Снегоочиститель поломался!».
Егорка вытряс второй пим и хотел натянуть его, но тут в голове промелькнула одна злая мысль, и он вместо того, чтобы поставить пим, ухватил его как следует обеими руками, поднял и что есть силы треснул им по Витькиной голове. Витька взвизгнул и зажал голову. Вслед за этим тяжелый пим обрушился на Володьку.
Вечером отец пришел с дежурства позднее обычного и невеселый. Егорка сидел на нарах. Братишки уже спали.
— Где это ты задержался? — спросила мать.
— Сейчас расскажу, — ответил угрюмо отец и стал раздеваться.
Егорка почувствовал недоброе: неужели пойдет разговор о сегодняшней драке?
Так оно и есть. Раздевшись, отец сказал:
— Павловский вызвал к себе на квартиру и вместе с Людмилой Сергеевной ругали меня. Сама-то даже шантрапой всех обозвала.
— За что? — в голосе матери звучала тревога.
— Из-за него вон, — кивнул отец в сторону нар.
— Из-за Егорки?
— Ну да. Сегодня днем разбил до крови нос ихнему Витьке, а Тольку ударил по животу пимом.
— Каким пимом?
— Своим. Снял с ноги и треснул.
— Господи! Да разбойник ты, разбойник проклятущий. Да я тебя…
Мать схватила ремень и кинулась к нарам. Егорка весь сжался.
— Стой! Успеешь, — остановил отец. — Надо сначала разобраться.
— Да чего же с ним, с окаянным, разбираться! Начальникову сыну нос разбил! Да он, Павловский, сделает с нами то же, что и с Кусковым, со света сживет, если мы не зададим этой сатане такую взбучку, чтобы он визжал на весь разъезд.
Мать снова метнулась к Егорке, но отец опять удержал ее:
— Остепенись и отойди. Расправлюсь сам.
Случай был, действительно, тяжелый. Климовы да и все на разъезде хорошо помнили прошлогоднюю историю со стрелочником Кусковым. Его сынишка Петька во время игры в мячик ударил нечаянно лаптой по Толькиному лбу. Вскочила шишка. Павловский рассердился и потребовал от Кускова наказать сына. Кусков не выполнил повеление начальства и поплатился за это. Постоянными придирками и взысканиями начальник довел стрелочника до того, что тот вынужден был покинуть насиженное место и перевестись на другой разъезд.
Да! Выход только один — выпороть Егорку так, чтобы об этом знали все.
Отец пошел к нарам. От матери Егорка моментально бы юркнул в угол, захныкал бы, а потом принялся бы увертываться и обороняться как мог. Но ведь это был сам отец. Вот сейчас он подойдет вплотную, поднимет свою тяжелую руку, схватит за шиворот, как котенка, перенесет на пол и начнет…
Егорка сжался еще сильнее, затрясся весь, и по его щекам покатились крупные слезы.
Но отец не поднял руки, он сел рядом с Егоркой и приказал:
— Рассказывай!
Егорка стал рассказывать. Плачущим, срывающимся голосом он говорил без утайки обо всем: как, выпросив у Фени пимы, вышел на улицу и начал кататься с горки; как Витька и Володька схватили Гришку и заставили его кланяться; как он, Егорка, заступился за Гришку, как ему насыпали в пимы снегу и как затем он, наступая разутой ногой прямо на снег, лупил пимом своих противников.
— А еще, а еще, — продолжал жаловаться Егорка, — они обманщики. Один раз летом Толька и Витька, вынесли на улицу красивую книжку и говорят: «Будешь смотреть картинки?» Мне очень хотелось посмотреть, я говорю: «Буду». Тогда Толька говорит: «Ладно, мы тебе дадим ее, только ты прокати нас от оградки до перрона».
— Как прокати?
— На себе.
— И ты катал?
— Сначала на мне проехал Толька, а потом Витька.
— А дальше что было?
— А потом они сказали: «У тебя до книжки нос не дорос», засмеялись и убежали домой.
Егорка хотел было рассказать и о том, как в прошлом году Толька и Витька отобрали у него шашку, а потом Витька стукнул его этой шашкой по шее. Но отец не стал слушать об этом.
— Хватит, — он нахмурился еще сильнее.
А мать все еще не могла утихомириться, качала головой и приговаривала:
— Ну, везде ты суешь свой нос, везде. Ни одного дня не пройдет…
Наконец отец спросил:
— Что будем делать дальше?
— Не знаю, — Егорка смахнул со щек последние слезинки.
— А я знаю, — отец подвинулся к Егорке. — Никогда не связывайся с ними: не дружи, не играй, не дерись. Видишь, они какие? Если они кого обидят, то ничего, — молчат, а если их кто обидит — сразу жалуются отцу с матерью, а те злятся на нас. У тебя же есть своя компания: Гришка, Степка, Ванька и другие. Что вам, места мало?
— Они сами пристают.
— А ты отойди.
— Да — «отойди», они схватят за грудки и держат, а то на землю начинают валить. А я что — падать должен?
— Падать? — отец покрутил головой. — Падать не нужно.
— Учи, учи! — вступилась мать. — Научишь на свою голову.
— Одним словом, надо делать так…
Отец встал, прошелся из угла в угол и закончил:
— Не связывайся с ними. Понял?
— Понял.
— Ну и хорошо. А книжек я тебе достану. Вот поеду после получки на станцию Протасовку и привезу.
Хотя Егорка и сказал, что понял, но на самом деле он не мог понять, как же ему поступать дальше — падать или защищаться? У этих взрослых часто бывает такое — говорят то так, то этак. Вот и отец. До этого случая он всегда говорил: «Не жалуйся, в обиду себя не давай, защищайся». А теперь — «Не связывайся, отойди в сторонку». А зачем поддаваться, если он, Егорка, прав? И почему отец с матерью расстраиваются? Если из-за того, что Витькин и Толькин отец начальник, так чего же тут бояться?
Отец хотя и не начальник, но тоже не простой рабочий — стрелочник, а самое главное — он посильнее Павловского. У отца ручища вон какая! В случае чего, стукнет разик, и начальник полетит с ног. На месте отца Егорка ни за что не испугался бы.
Отец с матерью сели за стол и стали вполголоса обсуждать всякие домашние дела. Из-за печки им не было видно Егорки, и они, наверное, думали, что он уснул. Но Егорка не спал. Его мучил один вопрос, и он терпеливо ждал, когда отец окончит разговор и встанет из-за стола. Но отец все сидел и беседовал с матерью. Егорке надоело ждать, и он подал свой голос.
— Тять! А кто такие шантрапы?
— Кто? — не понял отец.
— Ну шантрапы. Ты давеча говорил, что таким словом обозвала нас начальница.
— Шантрапа — это самые последние, нехорошие люди.
— А разве мы самые последние?
— Нет, мы не последние.
— А кто же мы?
— Спи! — шикнула мать.
— Погоди, — сказал отец матери и, встав из-за стола, подошел к нарам. — Мы с тобой рабочие.
