Я нанес все ответы Дэниела на рисунок. А потом начал рассказывать ему про Макналти — как тот прикасается к огню, как может протащить через щеки целую спицу.
— Я сам видел, — говорю. — В Ньюкасле.
— Торжество разума над материей, — говорит Дэниел. — Если напрячь волю, можно совершить что угодно.
Тут раздался грохот и хохот — Текс Уилсон свалился с табурета.
— Дети! — закричала мисс Бют. — Я жду от вас совсем другого! Прекратите…
Тут из коридора входит Тодд с хлыстом в руке. Тишина. Тодд холодно смотрит на мисс Бют.
— Что вы проходите? — спросил он у нас.
Молчание.
Он ткнул хлыстом Джеральдину Пейз:
— Что вы изучаете?
— Боль, сэр, — ответила Джеральдина.
На лице у Тодда появилась ледяная улыбка.
— Очень подходящая тема, — бормочет. — Кто здесь главные нарушители спокойствия, мисс Бют?
Мисс Бют подняла на него глаза.
— Трудно сказать наверняка, мистер Тодд, — говорит.
Он вздохнул. Обвел нас холодным взглядом.
— Мисс Бют — молодой педагог, — говорит. — И вы обязаны на ее уроках вести себя хорошо.
— Благодарю вас, мистер Тодд, — говорит она. — Уверяю вас, теперь все успокоились, и я могу продолжать…
Он только отмахнулся от ее слов.
— Моя обязанность оказать ей поддержку, — говорит. И улыбается. — Знакомы ли вы, дети, с древним обрядом принесения в жертву?
Мы все молчим.
— По этому обряду один или иногда два человека должны пострадать ради всеобщего блага. — Примолк. — Есть желающие? — Подождал. Улыбнулся. — Ну что же. Тогда я сам сделаю выбор.
Указал хлыстом:
— Ты.
Это был Текс Уилсон.
— И ты.
Это был Дэниел.
— Пойдете со мной, — говорит Тодд. — Я не хочу мешать мисс Бют вести урок. Все, что нужно сделать, мы сделаем за пределами класса. Продолжайте занятие, мисс Бют.
Текс и Дэниел встали и вышли с ним из класса. Дверь закрылась, повисла мертвая тишина. Мисс Бют все смотрит на закрытую дверь. Потом поворачивается к нам, а на глазах — слезы.
— Роберт, — говорит мне, — теперь ты будешь в паре с Домиником.
В тот день по дороге домой Дэниел сидел с нами.
— Сколько раз он тебе врезал? — спросил Кол.
— Четыре, — ответил Дэниел. Показал черные полосы на ладонях. — Ничего, — говорит. — Я с ним сквитаюсь.
— Да ну? — говорит Кол.
— Точно, — говорит Дэниел. — Ему это с рук не сойдет.
— Правда? — говорит Кол. — Да он этим уже прославился. Самый суровый мужик в «Святом сердце». Он такое всегда творил и всегда будет творить, и ничего с этим не поделаешь.
— А если твой отец увидит? — говорит Дигги. Дэниел так и уставился на него: это Дигги о чем?
— Что увидит? — говорит.
— Синяки эти. Вот ежели бы мой папаша увидел, что меня выдрали, он бы еще от себя добавил.
— Но я ничего плохого не сделал, Дигги.
— И что? Он все равно нас всех поубивает.
Дэниел рассмеялся, тряхнул головой, откинулся на спинку и смотрит на нас. Я подумал про его папу — в джинсах, кожаной куртке, с завитками волос на шее.
— Знаешь, наверное, моему папе стоит пойти сфотографировать твоего папу, — сказал Дэниел Дигги.
— Вот уж папаню лучше не доставать, — говорит Дигги. — Он твоему фотоаппарат разгрохает. А мама — она с виду смирная. Но только с виду. Ежели кто ее попробует сфотографировать — она ему плюх навешает. Так что лучше твоему папаше к ним не соваться.
Я вышел вместе с Дэниелом у «Крысы». Мы вместе пошли по их улице к берегу. Я давай дальше рассказывать про Макналти: как он выдыхает пламя, про цепи, про мешочек для монет.
— А мой папа знал его еще на войне, — говорю.
— А теперь он вернулся как раз в срок к новой.
— Ты так думаешь?
— Русские только что взорвали самую большую бомбу в мире. Облако на шесть миль в высоту поднялось. Говорят, они там еще гадали, остановится этот взрыв или будет продолжаться до бесконечности.
— Ну уж вряд ли до бесконечности.
— Папа говорит: они играют с вещами, которых и сами не понимают. Не понимают, какие силы могут выпустить на свободу.
Мы подошли к его дому.
— Ты спешишь? — спросил он. — Может, зайдешь или…
И поковырял носком песок.
Я пожал плечами.
— Ладно, — говорю. — Давай.
Внутри никого не было. Дэниел открыл дверь своим ключом. В коридоре стояли коробки с книгами. Он рассмеялся.
— Мы еще разгружаемся, — говорит. — Вот, смотри. Книги, книги, книги!
Он вытащил из коробки несколько печенин, и мы съели их в комнате с большим окном, выходящим на море. Со стен комнаты соскребли штукатурку, и стал виден камень. На полу лежал толстый бежевый ковер. На широкой полке стоял белый проигрыватель, рядом стопка пластинок.
— Мы все время музыку слушаем, — говорит Дэниел. — Джаз, поп, всякое такое. А ты?
Я качнул головой.
— Только по радио иногда, — говорю. Надкусил печенье, смотрю на траулер в море.
Хотел было сказать, что мама часто поет, но не стал. Хотелось найти между нами что-то общее, но как-то не получалось.
— А ты в футбол играешь? — спросил я.
— Я бегаю. В своей школе победил в соревнованиях по спринту. Мне дали маленький серебряный кубок.
— Мы иногда играем после уроков. Если хочешь, присоединяйся.
— Пожалуй.
— У тебя наверняка куча друзей в Кенте осталась.
— Да. Обещали приехать меня навестить, но сюда далековато, верно?
Подошел к полке, начал перебирать какие-то фотографии.
— Дай-ка покажу тебе кое-что.
Он передал мне черно-белый снимок сантиметров в тридцать. На снимке был наш дом, перед ним полоска песка, сверху — небо с несколькими легкими облачками. Больше ничего. Полная неподвижность. И кажется, что все совсем новое и совсем древнее.
— Разглядел? — спрашивает Дэниел. — Смотри внимательнее.
Я вгляделся и увидел за окном три лица — едва различимых, то ли есть, то ли нет.
— Себя видишь? — спрашивает Дэниел.
— Угу.
Мы — будто три бледных привидения, едва выступающих из темноты.
— Бери, — говорит Дэниел. — Запросто, папа делает кучу отпечатков тех снимков, которые ему нравятся.
Я посмотрел снова. Увидел сучок на дверной раме, скол на кромке крыши, трещинки в стене дома. Снова увидел три лица.
— Может, эта фотография и попадет в книгу, — сказал Дэниел.
Я отвернулся. Вдохнул, выдохнул.
— А что еще? — спрашиваю.
— Куча всякого. — Он еще раз перебрал отпечатки. — Вот, пока этот самый его любимый.
Перевернул. Айлса с родными в море. Темные согнутые фигуры, такие же темные, как и уголь, наваленный на тележку у них за спиной, такие же темные, как и Уилберфорс, который угрюмо таращится на берег. Айлса тянется руками вниз, к воде. Ее папа поднял на плечо здоровенное ведро. Лош и Йэк идут вдоль кромки воды с лопатами.
— Здорово вышло, правда? — говорит Дэниел. — Папа сказал, что они похожи на древних чертей, что-то в таком духе.
— Это как так?
— Ну, на персонажей из древних легенд. Которые не совсем люди. Говорит, таких нигде не найдешь, кроме как в Кили-Бей.
— А ты считаешь, что мы все тут такие?
Он пожал плечами. Опустил глаза, но ухмылку я успел заметить.
Показываю рукой.
— Это Айлса, — говорю.
— Вот эта вот скрюченная замухрышка? Это она должна была прийти в школу, но не явилась?
— Да.
— Дурочка, надо думать.
— Ты так считаешь?
— Да. Ничего из нее путного не выйдет.
— А это ее папа, мистер Спинк. И ее братья, Лош и Йэк. А это Уилберфорс.
— Уилберфорс!
— Да. Уилберфорс.
— Чтоб я сдох.
Я сжал кулаки. Так и подмывало схватить его и отмутузить прямо на месте.
— Ты посмотри, в каком они виде, — говорит. — И давно они этим занимаются?
— Всю жизнь.
— Ни хрена себе. Ну и жизнь.
Я уже собирался ему врезать, но тут выглянул в окно и увидел на берегу, у кромки воды, Джозефа — тот смотрел на нас. Дэниел тоже его увидел.
— Его папа тоже сфотографировал, — говорит. — Джинсы, сапоги, сальные волосы, сигареты. Говорит, такого только в таких местах встретишь. Еще один реликт.
— Его зовут Джозеф Коннор, — говорю. — И он мой друг. Стоит десяти таких, как ты.
— Ты так считаешь?
— Да.
— Из этого видно, что и ты тоже невеликого ума, верно?
Я вскинул руки.
— Что, драться будешь? — дразнится Дэниел. — У вас ведь так тут принято, да? Если что — сразу в драку, прямо как звери.
И как выпятит губу. А потом поднял руки, сжав кулаки.
— Ну, давай, — говорит. — Думаешь, запросто меня поколотишь? Давай. Попробуй. Только потом не удивляйся.
И как рассмеется. Я опустил руки. И вышел из дома. Пошел к морю. Джозеф дожидался меня. Лицо ледяное.
— Чего это ты там делал? — говорит.
— Ничего.
