Женщина подвесила бидон на большой медный, торчащий из котла кран, повернула его. Оттуда, шипя и брызгаясь, полился кипяток.
— А это у вас здесь что? — спросила Варя.
— Чего «что»?
— Ну, вот это. — Варя обвела пальцем котёл, стены.
— Котельная. Сейчас пар спускать будем.
Женщина завернула один кран, открыла другой, и белый свистящий пар вдруг забил в стену. Варя взвизгнула и отскочила.
— Не боись, не боись! — прокричала женщина. — Да ты проезжая, что ли?
— Проезжая, — сказала Варя. — П-проезжая…
И, вдруг побледнев, схватив свой бидончик, рванулась к лестнице.
От яркого света наверху она сначала зажмурилась, потом открыла глаза и громко ахнула: розовая станция оказалась почему-то не справа, а слева и, не загороженная составом, стала гораздо меньше. Базарчик растаял, точно его и не бывало. Против Вари на деревянной платформе стоял петух и, наклонив голову, смотрел на неё.
— Поезд… — прошептала Варя. — Ушёл поезд…
Он был ещё виден вдали. На последнем вагоне горел красный огонёк. Варя поставила на землю бидон, села около него и горько заплакала.
— Чего ревёшь? Чай, не маленькая, — говорил старик, шаркая валенками. — У нас завсегда остаются. Давеча тоже пионеры в лагеря ехали, двое остались. Ничего, догнали!
— Да как же я догоню?.. У меня и денег нет.
— Ничего-о!
Старик свернул в калитку и пропустил Варю вперёд. Они обогнули станцию, и старик постучал в окно.
— Иван Кузьмич, вам кого? — крикнула в форточку девушка в голубой кофточке.
— Доложи там по начальству — пассажирка отстала.
— А-а… Это со скорого? — И она исчезла.
— Ты здесь на лавочке посиди. Начальника найдут, он всё порешит. — Старик, пожевав губами, уже собирался уйти.
— Нет, я с вами, — сказала Варя. — Я уж лучше с вами.
— Ишь ты, «с вами»!.. Я ж весовщик. Ну ладно… пойдём чай пить покуда. Эх, посудина у тебя хороша!
Старик помахал облупленным пузатым чайником и пошёл обратно. Варя, крепко держа свой бидон, — за ним.
Весовая оказалась обыкновенным сараем. Сюда привозили для взвешивания багаж. Посредине стояли огромные, похожие на трамплин весы с рычагом и маленькой гирькой.
Иван Кузьмич поставил чайник на стол, отодвинул счёты, багажные квитанции, достал из ящика два стакана, буханку хлеба и банку с постным сахаром.
— Садись, — позвал он Варю и подвинул к столу опрокинутый ящик. — Есть хочешь?
— Хочу, — сказала Варя. — Очень хочу. Только вы мне сначала скажите, как я их догонять буду?
— Дого-онишь!
Иван Кузьмич пошарил снова в ящике.
— Тьфу, пропасть, нож куда-то завалился… У тебя в поезде кто, мать?
— У меня бабушка. Нате, возьмите мой.
— Ишь ты, девка, а с ножом… Сподручный ножик был! Вам до какой станции ехать?
— До Сайгатки.
— Не слыхал. Ну, начальник разберётся.
Иван Кузьмич отрезал от буханки большущий ломоть, налил в стакан кипятку.
— Перво-наперво дадут по станциям телеграмму — отстала, мол, девочка. Бабке твоей вдогонку.
— Отстала, мол, девочка, — радостно повторила Варя.
— А там ещё поезд подойдёт, тебя и подкинут.
— Куда подкинут? — спросила Варя испуганно.
— Ну, к проводнице или к кому… — он покрутил чёрным пальцем, — чтоб до твоей станции довезть.
— А тех… пионеров… тоже подкидывали?
— Их — к пограничникам. — Иван Кузьмич подул и отхлебнул из стакана. — Тут случись пограничники, пионеров и забрали.
— Тогда и меня, может, к пограничникам? — обрадовалась Варя.
— А что? Посадют, и поминай как звали.
— Поминай как звали! — повторила Варя.
Она залезла с ногами на ящик, взяла в руку хлеб, посмотрела на весы, на лежащий в углу старый фонарь и спросила:
— А вы мне расскажете потом, это у вас что? А вон там?
Борис Матвеевич ударил по клавишам и отошёл от рояля к столу. Звук медленно уплывал в глубь зала. Лампочка, обёрнутая куском восковки, мигнула и погасла. Стены освещались теперь только жёлтым пламенем топившейся печурки.
— Ту-ру-ру-рум… — запел Борис Матвеевич, наклоняясь над чертежом, исчерканным и исписанным цветными карандашами.
В стену вдруг гулко застучали.
— Что там ещё? — проворчал Борис Матвеевич и зашлёпал растоптанными сандалиями к окну.
— Телеграмма вам! — ответил звучный женский голос.
Борис Матвеевич сдвинул фанерный, загораживающий окно щит, высунулся из неостеклённой, пахнущей смолой рамы.
— Ты, Маша? Откуда телеграмма? Не из Москвы? — спросил он.
— На разъезде приняли. Кажется, оттуда…
Борис Матвеевич развернул листок.
— Посмотрим, посмотрим… — замурлыкал он, подставляя листок под свет луны. — Ага, из Москвы. «Карты найдены чердаке сундуке… Выезжаем вместе Варварой». Чудесно! «Чердаке сундуке». Значит, едут обе. Прелестно! Воротовщики спят ещё?
— Спят. Вера Аркадьевна только с поля вернулись.
— Тогда её ко мне срочно. Да пусть последние пробы с собой захватит! Действуй.
Борис Матвеевич посмотрел на небо и задвинул щит.
Дрова в печке вспыхнули.
— «Выезжаем Варварой… чердаке сундуке»… — ещё раз с удовольствием повторил он. — Воображаю, сколько раз они успеют повздорить в дороге!
Борис Матвеевич убрал со стола чертёж и вернулся к роялю. Тот занимал добрую треть эстрады, отделённой от зала холщовой занавеской.
Стоя, Борис Матвеевич снова ударил по клавишам и громко засмеялся.
…Новый клуб, в котором вот уже две недели как поселился начальник стоявшей в Сайгатке геологоразведочной партии, был ещё не достроен. Борис Матвеевич Бурнаев поселился в клубе с тех пор, как туда привезли из райцентра рояль для будущей самодеятельности, потому что был не только геологом, но и страстным музыкантом. И теперь по вечерам, а иногда и по ночам, работая над геологическими картами, нередко давал себе волю поиграть. Да так хорошо, что к клубу сбегались послушать его игру колхозные девушки, парни и даже ребятишки.
Клуб стоял посреди широкой сайгатской улицы.
По обе стороны выстроились пяти- и семиоконные, с железными крышами избы с богато убранными палисадниками. Пышнолистые черемухи, рябины с нежными узорными листьями и густые вишни тянулись из них, прикрывая окна с резными наличниками. За избами густо зеленели огороды. Вдоль оврага у ручья бежали заросли малинника, отгороженного, как стеной, высокой крапивой.
В это раннее июньское утро Сайгатка ещё спала.
Из проулка, шагах в сорока от клуба, выбежала босоногая худенькая девчонка с тонкой рыжеватой косицей. Она остановилась у колодца, покосилась на задвинутое фанерой окно клуба, повертелась и юркнула обратно в проулок, к дому с голубыми наличниками.
Во дворе она быстро перебежала под навес к сараю. Подёргала его ворота, но они были заперты изнутри. Тогда она легла на утоптанную землю и ловко перекатилась через широкую щель в сарай.
Там было темно, сладко пахло сеном. Девчонка, оглядевшись (из-под крыши просачивалось бледно-голубое небо и освещало гору наваленного до крыши сена), нащупала зарывшуюся в сено лесенку и проворно полезла по ней.
— Спирька, а Спирь… — сердито проговорила она, добравшись до верха. — Ты здесь, что ли?
— У-х-хр… — ответили из сена.
— Да Спирька же!
— А-х-хр… Что тебе?
Сено заворочалось, из него высунулся заспанный мальчишка лет тринадцати.
— Со станции в сельсовет звонили — инженер Бурнаев чтоб лошадь за гражданкой срочно послал! — выпалила девочка.
— За какой гражданкой?
— А я знаю? Дальше чего делать?
Спирька почесался и сел. Сухая травина застряла у него в волосах. Голубая рубаха сбилась набок. Весь он, сонный и розовый, пропах душистым сеном.
— К Борису Матвеевичу бежи.
— А спит ещё? Всю ночь песни в клубе играл! Чудна́я будто такая, звонили, старушка. Слезла будто со скорого, и подай ей инженера Бурнаева!
— Ты, Ганька, чем языком трепать, бежи лучше к Вере Аркадьевне, — строго сказал проснувшийся совсем Спиря.
Ганька проворно засчитала перекладины лесенки голыми ногами. Так же, как раньше, перекатилась из сарая и задами, через огороды, побежала к крайней от околицы избе с тремя большими черёмухами в палисаднике. Здесь квартировала помощница Бориса Матвеевича, молодой геолог Вера Аркадьевна Грай. А Спирька, пригладив пятернёй волосы, спустился с сеновала и пошёл к клубу.
Дверь клуба была уже открыта. Борис Матвеевич в фуражке и высоких сапогах сидел на крыльце и строгал ножом какой-то колышек. Рядом на ступеньке лежали ещё несколько таких же колышков, перенумерованных чёрной краской.
— Дело такое, — сказал Спиря сиплым баском. — Со станции в сельсовет звонили. Лошадь чтоб выслать. За гражданкой.
