У Бориса Матвеевича сегодня двойная радость. Утром в сельсовет пришла на его имя телеграмма из Москвы: «Запасы бокситов сайгатского месторождения утвердить. Месторождение сдать в эксплуатацию».
Это значит — работа геологоразведочной партии не пропала даром!
Не пройдёт, может, и года, как Сайгатка станет неузнаваемой. Из западных районов, с Урала потянутся к ней вагоны с оборудованием, строительными материалами.
Загрохочут в карьерах глухие взрывы, заработают экскаваторы. Это значит — заводы получат новое сырьё. Хорошо!
А сегодня можно отдохнуть.
Борис Матвеевич, улыбнувшись, встаёт и вскидывает волосы. Девчонки — Варя, Наташа, Катя и Ганька — перешёптываются и хихикают за столом. Домка, отмытая до того, что блестят, как напомаженные, толстые её щёки, конечно, тоже здесь. Вадим около Ольги Васильевны. С радостным любопытством сквозь очки посматривает на всех.
На одной скамейке с ним — Мамай. У того, несмотря на заглаженные вихры, такой вид, точно он вот-вот выкинет коленце. Руки Мамая так и чешутся дёрнуть за косицу Ганьку или хлопнуть по концу скамейки, чтобы девчонки с визгом посыпались друг на дружку.
Не хватает только Веры Аркадьевны и Андрея Козлова. Варя со Спирькой то и дело поглядывают на дверь — уже двенадцатый час! Борис Матвеевич (наверное, неспроста) говорит:
— Спокойно, в своё время приедут…
— Спирь, слышишь? — дёргает его Варя за рукав.
— Ага.
У клуба громко заржал Пегий. Варя, задев тарелку с ватрушками, выскочила из-за стола и прыгнула прямо со сцены в зал.
— Варвара, куда?
— Я сейчас!
Схватив со скамейки платок, она перебежала тёмный зал и тут же, в дверях, налетела на входившего с улицы Андрея.
— Ой, Козлик, наконец-то! Ой, шишку набил…
— Чего ж ты, давай снегом потру!
Он засмеялся, потащил её обратно на улицу. А от саней за Верой Аркадьевной шагал к клубу высокий старик в тулупе.
— Где же вы пропадали? Кто это там?
Андрей набрал в горсть снега, приложил Варе ко лбу.
— Слышь, не признала?
— Дедушка… Неужели он?
Да, это был старый лесник и охотник. Он шёл медленно, из-под нависших бровей оглядывая заметённую снегом сайгатскую улицу, освещённые дома, новое здание клуба.
— Дедушка! Вы… к нам? — Варя бежала к нему.
— А-а, вот она… Я самый. Что, не гадала? Молодка вот подговорила, и не чаял. — Он показал на Веру Аркадьевну.
— Бабушка! — Варя бросилась обратно к клубу. — Знаешь, кто к нам сейчас…
— Подожди, молчи! — Вера Аркадьевна нагнала её, зажала со смехом рот.
Старый охотник ступил на крыльцо клуба, неторопливо сбил шапкой снег с высоких сапог.
Вдруг повернулся к Варе. Расстегнув тулуп, достал из-под него маленький, завёрнутый в чистую тряпицу свёрток и, поклонившись, протянул его девочке.
— Внучке гостинец обещанный, — сказал внятно. — Расти большой да умной. Для тебя и делано! Теперь к хозяевам веди, молодка…
Ахнув, Варя приняла свёрток. Положила на край саней. Осторожно развернула тряпицу и вынула совершенно новый маленький складной, с резной рукояткой, блестящий ножик. Сбоку на рукоятке по гладкой костяной поверхности было чётко написано:
«Внучке от Сокола. 1941».
— Ой, Козлик, смотри, мне дедушка чего подарил!
Варя, размахивая ножиком, как дикарь, плясала вокруг саней. Платок свалился ей на плечи, скользнул на снег. Андрей поднял его, набросил на девочку.
— Стой, не вертись… Ух, мировой! Дай раскрою.
Варя вдруг задумалась.
Потом, точно решившись, тряхнула головой и полезла в карман.
— Знаешь, что я хочу тебе сказать? — начала радостно, глядя на своего товарища. — Я уже давно хотела. А теперь — вот!
Она вытащила из кармана свой старый, в потёртом кожаном чехле любимый ножик, который семь месяцев назад вернулся вместе с ней из Москвы в Сайгатку. Он был аккуратно застёгнут на плетёную пряжку.
— Вот. Я знаю, бабушка не рассердится! Пускай этот теперь будет у тебя. Насовсем. Я его тебе дарю, понимаешь?
— Понимаю. Беречь буду. — Андрей благодарно смотрел на девочку, принимая подарок.
— А сейчас давай с тобой один только разочек на ледянке с горы съедем. Мы сегодня, пока вас не было, ох и здорово катались! Один разочек, ещё успеем!
— А ну, быстро…
Они взялись за руки и побежали к огородам.
— Андрей! Варва-ара! Ждём вас!
— Мы идё-ом!..
Они тихо поднимались по укатанному снежному склону.
Над головой по-прежнему блестели и перемигивались звёзды. Луна светила вовсю.
— Да, Козлик, хорошо?
— Хорошо.
Скамейка вдруг вырвалась из его рук и тёмной птицей метнулась вниз.
— Эй, кто там есть, с дороги-и!
Но дорога была пуста, они стояли одни под раскинувшимся небом.
— Слышь-ка, опять зовут.
— Погоди…
Варя прислушалась. Как тогда, на крыше, в чёрном небе нарастал ровный спокойный гул.
— Опять самолёт… Может, на Москву?
— На Москву…
Варя подняла голову. Высоко вверху мигнула и погасла яркая точка.
— Звезда покатилась. Или показалось мне?
— Померещилось, они осенью больше падают. — Андрей поправил на ней съехавший платок. — А чего бы загадала, если правда — звезда?
— Чего?
Варя сдвинула брови, подумала:
— Первое: чтобы война скорей кончилась. Ну, чтобы победили мы! А потом… а потом — весело чтобы всем было.
— Мы всё одно и так победим. Поют, слышь-ка!
— Да… Спирька на баяне играет.
В ярко освещенных окнах клуба мелькали чьи-то тени.
Три голоса вырвались навстречу: прозрачный и звонкий — Наташин, глуховатый — Катин, звучный, уверенный — Бориса Матвеевича. И, перекрывая их, сильно и свободно запела Маша:
В синей Каме звёзды тают;
Плещет о берег волна.
Нету краше того краю,
Чем родная сторона…
Это была та самая песня, которую она пела летом в поле, на дальних шурфах.
— Да, Козлик, хорошо?
— Хорошо, Варя.
— Бежим?
— Бежим.
— Вперёд?
— Вперёд.
— А ты знаешь, что впереди?
— Я — знаю.
— А я…
Варя протянула ему руку. Она знала тоже. Впереди было много трудного, больше — светлого и радостного.
Впереди была новая, большая жизнь.
