Паровоз, дыша паром, ещё стоял у станции. Из тамбура вагона на них смотрела грустная женщина в белом полушубке и ушанке.
— Счастливо отдохнуть! — вдруг крикнула она и махнула рукой.
— Счастливого пути! — Варя с Наташей замахали в ответ.
Паровоз вздохнул и без гудка, стуча буферами, сдвинулся с места. Вагоны, раскачиваясь и скрипя, пробегали мимо.
— Тронулись тоже? — сказал Борис Матвеевич.
У станции под навесом, перебирая ногами, их ждали лошади.
— Спиря, тулупы давай. Боярыню ближе подводи!
Розвальни неслышно подкатили к полотну. Маша, поддерживая Толю, накинула на него поверх шинели меховую полость. Катя залезла на сено, уминала его, пристраивала чемоданы… Наташа всё озиралась вокруг с радостным изумлением, не выпуская Вариной руки.
— Дай-ка ещё раз на тебя погляжу, — сказал Борис Матвеевич, беря её за плечи и ставя перед собой. — Однако, возмужала! Кто бы мог подумать? Совсем невеста… А Варвару нашу как находишь? Вот бы мать на неё порадовалась…
— Всё ещё спят? — спросила шёпотом Варя.
Ганька подкралась к двери и затрясла косицей. Варя влезла на сундук и тоже, поверх Ганиной головы, стала смотреть в щель.
Окна в горнице были завешены и почти не пропускали света. На полу у печки, на сдвинутых сенниках, лежали две неясные фигуры.
— Нет, больше не могу, сейчас разбужу…
И Варя, скрипнув дверью, на цыпочках вошла в горницу. Разулась у порога, в одних шерстяных носках подкралась к сеннику…
Ганя от смеха страшно надувала щёки, двигала бровями. Варя нагнулась над спящей Наташей. Та лежала, вытянув по одеялу худые нежные руки; спутанные волосы, выбившись из косичек, рассыпались на подушке.
Варя взяла одну косичку и пощекотала Наташе нос.
— А я и не сплю, и вижу, — фыркнула из-под одеяла на соседнем сеннике Катя.
Варя, пискнув, навалилась на неё, заколотила кулаками… Наташа испуганно подняла голову:
— Катька, подъезжаем, слышишь? Ой, что это я? — Она, как маленькая, протёрла глаза, засмеялась и вдруг брыкнула Варю ногами.
— Куча мала! — заорала Варя, переваливаясь на неё. — Ганя, на помощь!
Несколько минут они барахтались на сенниках, расшвыривая подушки. Потом Варя вскочила, сдёрнула с окна занавеску и звонко закричала:
— Наташка, вставай, а то солнце убежит! Ганя, воды, самой прехолодной! Ой, до чего же я счастливая… Пойдёмте скорей Сайгатку смотреть!
Через полчаса они были на улице. От их крыльца в разные стороны прыснули закутанные сайгатские ребятишки — всем было любопытно посмотреть Варькиных гостей. Сестрёнка Гани — Домка была, конечно, тут же, вместе со своим платком и валенками.
— Домка, Домочка, беги скорей к околице, — распорядилась Варя. — Как увидишь, что с моста Боярыня свернула, так за нами, слышишь?
— Шлышу! — важно ответила Домка и заворочала валенками.
— А вы, ребята, с той стороны караульте. Бабушка с Вадимкой из Тайжинки должны приехать. Ладно?
Ребятишки гурьбой помчались вдоль улицы.
Чистое небо светилось над Сайгаткой. Почти над каждой крышей вился розовый дым. На оградах и завалинках белой опушкой лежал снег.
— До клуба бежимте, кто скорей? — спросила Варя.
— Бежимте!
Они рванулись вперёд. Ганя отстала, трепыхая косицей, кричала жалобно:
— Варечка, мне не угнаться!
Остановились у конного двора. Под навесом, за старой молотилкой, возился с чем-то Спиридон.
— Спирь, а Козёл где, не видел? — Уехал он.
— Уехал? Куда?
— С Верой Аркадьевной куда-то.
У Вари вытянулось лицо. Она обняла Наташу и что-то быстро зашептала ей в ухо. Наташа понимающе кивала головой.
— Гей! — окликнул из-под навеса Спирька. — Кататься с горы айда?
Он присел и неожиданно вытолкнул из-за молотилки опрокинутую деревянную скамейку. Она птицей скользнула, вылетела, раскатилась по улице…
— Ледянка! Ледянка! — закричала Ганя. — К обрыву бежим, там ребятишки шибко накатали!
Они уселись на ледянку втроём: впереди Катя, за ней оробевшая Наташа, за ней Варя.
— Раз-два, взяли! — скомандовала Варя, отталкиваясь ногами.
Облитая водой, заледеневшая скамейка со страшной быстротой понеслась под уклон. Колючие снежные брызги летели в стороны.
— С дороги-и!..
С обрыва следом мчалась Ганя в добытых где-то санях, её нагонял Спирька в громыхающем старом корыте. Корыто подскочило, заплясало, вытряхнуло мальчишку в сугроб.
— Спирюшка, зашибся? — спрыгнув с ледянки, Варя была рядом.
— Да ничуть!
— Наташка, Катя, тащите ледянку наверх! Ещё раз съедем…
Но от огородов вдруг, словно шарик, выкатился кто-то маленький. Загребая большими валенками, покатился к обрыву.
— Швернули! — кричал издали тонкий восторженный голосок. — Швернули они…
— Домочка, ты что?
— Да едут же!
— Кто? Ой, бабушка… Наташка, Катя, за мной!
Проваливаясь в снег, Варя побежала к дороге, вдоль разостлавшихся белыми платками огородов.
Отсюда уже было видно: высоко вскидывая ноги, от моста к Сайгатке бежала Боярыня. За ней из розвальней выглядывали смеющиеся лица. Борис Матвеевич, стоя, размахивал кнутом.
— Наташка, скорей!
— Подожди, у меня ботик расстегнулся…
— Давай застегну-у!
Борис Матвеевич, увидев бегущих девочек, остановил лошадь. Варя подбежала первой, повисла у него на шее. Рядом с Ольгой Васильевной, закутанный по уши в овчину, сидел Вадим. Сбоку, свесив ноги, ухмылялся в лихо заломленной ушанке Мамай.
— Ну, покажись… какая стала?.. — Ольга Васильевна поднялась навстречу Наташе, протянула руки.
Та остановилась, задыхаясь от бега. Тёмные волосы выбились из-под старой вязаной шапочки, бледные щёки зарумянились.
— Бабушка… Вадимка… — только и могла выговорить Наташа.
— Молодцом, в общем… Худовата, правда. Досталось вам там, в Москве?
— Досталось.
— Бедная моя, милая… Вадим, здоровайся! Рад, надеюсь? Вот и увиделись…
— Бабушка, давай с горы кататься? — придумала Варя. — Айда, бабушка! Пожалуйста!
— С горы? Ну что ж, попробую.
Разминая ноги, Ольга Васильевна прошлась у розвальней. Мамай спрыгнул, помог Вадиму выпутаться из овчины.
— А я налегке теперь до клуба. Только вы, смотрите, недолго, — и Борис Матвеевич стегнул Боярыню.
Вечернее солнце косыми полосами разлиновало накатанный склон оврага. Чернели на снегу брошенные сани, ледяная скамейка, корыто.
— Садись, бабушка, не бойся! Это же не ледянка, сани!
— Ох, нет, знаешь — высоко. Боюсь, право, боюсь.
— Да не страшно же ни капельки!
— Глядите — во!
Мамай уже гремел корытом. Влез в него и, стоя, с гиканьем, понёсся с горы. Спиридон с Ганей на ледянке — вдогонку. Варя подтащила сани, нагнулась, придерживая их.
— Вадимку в середину, бабушку сюда. Катька вперёд… Теперь Наташка. Я сзади… Раз-два, взяли.
Она разбежалась, подтолкнула их, вскарабкалась тоже. Сани, наклоняясь, поползли с горы. Быстрей, ещё быстрее… Снежная пыль защекотала лицо.
Ольга Васильевна пригнула голову, зажмурилась…
— Да, бабушка, здорово? Ещё раз, скорее! Вы с Вадимкой сидите, мы в гору свезём! Раз-два…
Наташа, Варя и Катя впряглись и дружно потащили сани кверху.
И вот они собрались все вместе в сайгатском клубе. Не все, конечно…
Далеко в Москве, среди тех, кто не оставлял её в трудные дни войны, встречала Новый год Марья Николаевна. Интернатские в Тайжинке, наверное, тоже сидят сейчас около привезённой из леса ёлки. С ними Валентина Ивановна. Это она уговорила Ольгу Васильевну поехать до следующего утра к своим, в Сайгатку. Нет среди близких и старого, проверенного годами друга — Сергея Никаноровича.
Окна в клубе не занавешены. Жарко горят и потрескивают в железной печурке сосновые чурбаки. Рояль сдвинут к стене, холщовая занавеска отделяет сцену от тёмного пустого зала. Новый год почти все в Сайгатке встречают по домам. А у Бориса Матвеевича дом как раз здесь, в клубе, где столько дней и ночей провёл он за чертежами и картами, отрываясь от работы только для того, чтобы немного поиграть на рояле.
Посредине накрыт стол; розовеет в туесах мороженая брусника, желтеют румяные шаньги, переливается янтарями огромный копчёный сом. В глиняных мисках — горячий творог, пареная душистая свёкла. Колхоз прислал Борису Матвеевичу к празднику жбанчик первосортной медовой браги.
За столом, в единственном кресле, сидит Толя. На нём парадная гимнастёрка, орден горит на груди. У ног блестит клавишами баян. Толя иногда одной рукой поглаживает его и кивает Спиридону: «Сыграешь потом?» Рядом с Толей — нарядная и немного суровая от этого Маша. На председательском месте — Ольга Васильевна и Борис Матвеевич.
