Ну так вот: Мария Николаевна велела написать, что Наташа пробудет у вас в Сайгатке так числа до десятого, потому что теперь фашистов от Москвы отогнали и уже скоро начнут учиться, как протопят школы. А меня записали к Ольге Васильевне в интернат. Письмо тебе передаст один человек, он едет сегодня неожиданно к вам, представитель из РОНО, или МОНО, или ФОНО (я не поняла) по интернатам, потому и пишу я, а не они сами. Вот и всё. Крепко тебя обнимаю и до скорого свиданья. Вот будет здорово, когда увидимся! А ещё позабыла тебе сказать, что у Мухи народились новые щенки. Как приедем — про всё расскажем.
Подруга твоей сестры Наташи — Катя Воробьёва».
Варя встала и отряхнула снег.
В лесу было тихо, ни одна ветка не шевелилась. На поляну вдруг выскочил заяц. Он сел на снег, поджал лапу и, шевеля носом, понюхал воздух. Потом поводил длинными ушами, пригнул их и стреканул в кусты. С ветки посыпался лёгкий белый пух.
— Козёл, Мамай, сюда идите!
— Идём!..
Зелёные ёлки, сомкнувшись вокруг поляны, слушали их молодые голоса.
— Эх, вот эта хороша!
Опустив точёные, чёткие от снега ветки, перед ними стояла ёлка, светясь на солнце.
— Такую и рубить жалко! Давайте ещё поищем? Надо, где одна другой расти мешают, в густоте.
Андрей вскинул на плечо топор. Нетронутый снег голубел под соснами. Ребята были на лыжах. Лыжи приглаживали снег, оставляя за собой три пары ровных следов.
— Ой, смотрите, кто это?
Со ствола пихты, пригнув круглую головку, на них смотрел маленький пушистый зверёк.
— Белка. Не боится… Фью, черноглазая!
Она скользнула по коре и исчезла. Андрей и Варя тронулись дальше.
— Меня обождите! — Мамай догонял их, за ним волочились по снегу на длинной верёвке опрокинутые сани.
— Эх ты, кверху ногами везёшь…
— Которую будем рубить?
— Все жалко.
Сверху, задевая ветки, свалилась шишка и стоймя воткнулась в сугроб.
— Значит, вот эту. — Андрей бросил топор, снял лыжи. Сразу почти по колено провалился в снег.
— Помочь? — крикнула Варя.
— Нет, вылезу.
Он стоял около пышно-зелёной ёлки. Присел, бережно отодвинул тесные ветки соседних ёлок. По лесу тонко, замирая в чаще, пронёсся чей-то крик:
— Я-а-а…
— Кричат, кажись?
— Нет, кому же? — Варя прислушалась.
Андрей выпрямился, скинул рукавицы, поплевал на руки и поднял топор:
— Раз, два, взяли!
Елка встрепенулась. Задрожала тёмная её верхушка, бесшумно полетели вниз белые хлопья…
Потом её взвалили на сани, привязали верёвкой, впряглись и потащили через поляну. Мамай ковылял сзади, придерживая упругие ветки.
— Давайте споём, — сказала Варя, стараясь двигать лыжей в ногу с Андреем, — песню какую-нибудь?
— А я не умею, — пробасил Мамай.
— И я не умею. Ну и пускай.
И она, тряхнув головой, громко, во весь голос запела:
Мы срубили зелёную ёлку,
Ох, хорошая была ёлка!
А теперь мы её украсим,
И теперь у нас Новый год —
Будем песни петь, и на лыжах,
Будем вместе весёлые мы,
И приедут к нам дальние гости
Из далёкой родимой Москвы-ы…
Вот видишь, и получается. Ой, опять кричат!
— Я-а-а…
Лыжи с тихим шелестом огибали деревья, легко вспарывали мягкий снег.
Между стволами затемнело что-то. У дороги, около поваленного ещё летом во время грозы дуба стояли две девочки: старшая — в короткой плюшевой шубейке, маленькая — в больших валенках, с головой и плечами увязанная в платок. Приложив к лицу красные руки, обе нараспев звали:
— В-а-а-ря-а. Ты где в лесу-у-у?..
— Смотрите, Ганя! И Домка!
Старшая обернулась.
— Ой, Варечка, к нам в Сайгатку быстрей бежи! Из конторы телеграмма пришла, ваши приезжают. Быстрей!
— Быштрей! — крикнула и маленькая, ныряя в платок.
* * *
А поезд в это время уже подходил к станции Сайгатка.
В одном из вагонов у белого, скрипящего от мороза окна, стояла тоненькая девочка-подросток. Серый грубошёрстный свитер плотно обтягивал её плечи, две тёмные косички были по-взрослому уложены вокруг головы.
Девочка поставила ногу на трубу отопления, прижалась к стеклу и часто задышала: лёд на окошке стаял, в нём появился круглый глазок.
— Наташка, видно чего-нибудь? — спросила другая девочка, сидевшая на нижней полке.
Та, что у окна, дыша ещё быстрей, ответила:
— Снег один…
Дверь в купе отворилась; проводница, всовывая голову сказала громко:
— Товарищ лейтенант, через остановку — Сайгатка. Так что собирайтесь.
С полки напротив медленно поднялся военный в гимнастёрке с орденом.
— Ага, что, проспорили? — сказал он девочкам. — Говорили, никогда не доедем. Вот и доехали!
— Уже близко? Совсем близко? — охнула тоненькая в свитере.
— Ещё минут двадцать…
Девочки засуетились.
— Катя, чемодан вытаскивай. Пальто, пальто достань! Подъезжаем, слышишь?
— Ясно, слышу.
От прежней толстой Тумбы остался разве только голос — басовитый и спокойный.
— Проспорили? Придётся теперь одну папиросу разрешить! — погрозил длинным пальцем военный.
Катя фыркнула, Наташа согнулась над чемоданом.
Колёса выстукивали всё громче. Сквозь ледяные узоры окон мелькали частые деревья.
— Полотенца в чемодан, кружки в рюкзак! — командовал военный. — Платочки обе повяжите. Теперь прошу, сестрица, помогите.
Наташа подала ему руку, и он, припадая на левую ногу, распрямился. Наташа ловко и проворно застегнула ему гимнастёрку, ремень…
— Вот спасибо-то! Приеду, всем расскажу — меня каждый день, как маленького, сразу две няни одевали.
Наташа и Катя рассмеялись — в купе точно бубенчики зазвенели.
И сразу вспыхнуло, зажглось разрисованное морозом окно — деревья кончились, брызнуло солнце.
— А вдруг нас никто не встретит?
— Быть этого не может.
— Анатолий Иванович, и Маша обязательно-обязательно придёт? — морща нос, лукаво спросила Наташа.
— Обязательно. Пожалуйте папироску.
Она достала у него из кармана на груди пачку, он взял левой рукой папиросу, закурил, сел и откинулся на спинку сиденья.
— А бабушка, наверное, не сможет. Утром как раз уроки… — Наташа задумалась, вскрикнула. — Катька, а газеты и журналы? Где журналы?
— Я убрала. В чемодане.
Впереди гулко закричал паровоз. Мимо окна, мигая просветами, пронёсся встречный поезд. Проводница закричала в коридоре:
— Следующая — Сайгатка!
Военный положил перед собой на столик часы и сказал:
— Теперь присядьте, девочки. Надо решить один очень важный вопрос: кто будет вылезать из вагона первым?
* * *
Маша припала к серой шинели. Всхлипывая и смеясь, она прятала в ней мокрое от слёз, счастливое лицо. К окнам вагона уже приклеились любопытные пассажиры. Кто-то звонко кричал из тамбура:
— Меня бы к вам, братишки, а?
— Полно, Маша, будет… — Толя опустил костыль и притянул её к себе. — Живой ведь! А это — пустяки…
От станции, спотыкаясь, к поезду бежала Варя. За ней с лаем скакал Угрюм.
Наташа, схватившись за поручень, застыла на подножке вагона. Белый снег, голубое небо и солнце ослепили её, и она, растерянно улыбаясь, не двигалась с места.
— Наташка, что же ты, прыгай! — кричала испуганно Катя.
Но Наташа всё улыбалась смущённо и тревожно, как будто не веря себе.
— Варечка? Сестрёнка, Ва-ря!.. — Голос у неё вдруг перешёл на шёпот…
Борис Матвеевич подбежал, снял её с подножки и поставил на снег.
— Наташка! Наташка!.. Наташка!..
Сёстры стояли, уткнувшись друг в друга лбами, схватившись за плечи, а Угрюм, бегая вокруг, обнюхивал Наташины ноги и радостно лаял.
— Уй, Тумба, худющая какая! Нет, Катя… Катька…
Теперь они молча прыгали по снегу втроём.
— Дядя! — Наташа опомнилась, бросилась к Борису Матвеевичу.
— Совсем большая стала! Взрослая. Ну, здравствуй!
— Мама велела передать вам с Верой Аркадьевной… И бабушке, и ещё Вадиму… — Наташа снова затихла. — Мама велела вам передать, что она тоже с нами… Думает о нас там, в Москве, понимаете?
— Всё понимаю, родная моя. Бабушка с Вадимом приедут вечером в Сайгатку. И Вера Аркадьевна вернётся, она уехала по одному срочному делу… Вот молодцы, как раз к Новому году успели!
— Наташка!
Варя опять налетела на неё, закружила.
— А там… там кто? Ой, Анатолий Иванович! — взвизгнув, она вырвалась, помчалась и к нему.
— Осторожно, я из починки. Здравствуй, разведчица! — Он схватил её здоровой рукой. — Ого, выросла! Как она, жизнь? Вспоминала?
Паровоз, дыша паром, ещё стоял у станции. Из тамбура вагона на них смотрела грустная женщина в белом полушубке и ушанке.
