— Тише давить, ты, Вадимку толкаешь!
Робко, неуверенно побежал по фитилю голубой язычок. Андрей подышал и надел стекло. И сразу раздвинулись стены, поехал кверху потолок.
— Ох, молодец, золотые руки! — сказала Валентина Ивановна. — Помните, ребята, не зря Сергей Никанорович говорил — всем бы такие.
Варя подошла к Андрею:
— Ты, сейчас в Сайгатку идёшь?
— Ага. Спиридон ушёл уже… Вот ещё репродуктор наладить хотел.
— Ой, Козлик, наладь, так хочется послушать!
— Варя! — окликнул сзади Вадим.
— Да, Вадимка?
— А ты… ты тоже в Сайгатку уйдёшь? — Глаза у него были ввалившиеся, грустные.
— Нет, что ты! Я никуда, слышишь, Вадимка, больше никуда… Я только Андрюше помогу.
Она выскочила в коридор.
Андрей стоял высоко на приставной лестнице и, двигая локтем, наматывал что-то на висевший на стене репродуктор. Четыре коптилки на окне дружно вытягивали чёрные шнурочки копоти.
— Я сама, пустите, — сердито сказала Варя, отпихивая державших лестницу мальчишек.
Лестница качнулась и накренилась.
— Слышь-ка, ты держи, да не завали, — сказал сверху Андрей. — Нет, на крыше проверить надо. Здесь всё в порядке. Уходить буду, погляжу.
Он слез, спрятал в карман инструмент.
— Я тебя знаешь о чём просить хотела? — сказала Варя и взяла его за пряжку от ремня.
Коптилка сзади освещала волосы Андрея, они были совсем золотые.
— Ты скажи дяде и Вере Аркадьевне, что я решила… Я уже бабушку спрашивала, можно мне насовсем здесь жить остаться? В интернате.
— Насовсем?
— Да. Бабушка позволяет. — Варя задёргала пряжку. — Пока, понимаешь? Я знаешь, для чего? Вадимка скучает. И Гане, как увидишь, передай.
— Ладно.
— Обязательно передашь?
— Сказал же! А приходить в Сайгатку будешь?
— Ясно, буду. А ты — сюда.
— Я-то приду… — Он тряхнул волосами и легко поднял лестницу.
— Идёшь уже? И на крышу сейчас полезешь? Не боишься?
— Я-то? Чудна́я…
Сквозь тающие от её дыхания ледяные узоры в окне коридора Варя смотрела на светлый от луны школьный двор. С лестницей на плече прошёл Андрей. На минуту тёмная стёганка задержалась у стены, потом тень от лестницы чётко легла на снег.
Варя вбежала в спальню, сдёрнула с вешалки чьё-то пальто, натянула его и выскочила на крыльцо…
— Козли-ик!
— Здесь я!
Он наклонился к ней с верхней ступеньки лестницы.
— Давай я с тобой тоже полезу?
— А свалишься?
— Ну да… — Варя попрыгала на месте.
— Чего без шапки выбежала?
— Нет, мне не холодно.
— Не холодно, а дрожишь.
— Нет, не дрожу…
Она засмеялась и влезла на первую ступеньку.
— Я с тобой. А то вдруг ты свалишься.
— Я-то? Чудна́-ая…
Цепляясь, она уже карабкалась к нему.
— Давай руку. Гляди, ноги застынут.
— Не застынут!
Лестница крепко упиралась в белый заснеженный карниз. Свежий ветер зашевелил у Вари на голове волосы.
— Шапку на́ мою, возьми!
— Ты что? Такую большущую?
Они взялись за руки и, проваливаясь в гладкий искрящийся снег, ступили на крышу. Крыша была покатая, но глубокие следы делали их шаги устойчивыми. Держась друг за друга, подошли к высокой, подвязанной проволокой антенне.
— Постой-ка одна, я гляну.
Андрей присел, разгрёб руками снег и застучал чем-то о железо.
— Может, ножик мой надо? — спросила Варя.
Снизу, со школьного двора вдруг кто-то громко и сердито крикнул:
— Что вы там делаете, на крыше? Кто позволил?
— Ой, бабушка, это мы!
Внизу стихло, потом заскрипели ступеньки лестницы.
— Козлик, слышишь? Сейчас мне попадёт.
Варя съёжилась, хотела спрятаться за него.
Из-за карниза показалась седая голова.
— Сейчас же объясните, зачем вы сюда забрались? — строго спросила Ольга Васильевна.
— Бабушка, мы радио чиним, честное пионерское!
— Воображаю… Дай же руку, видишь — не влезу никак.
Она перевела дух и выпрямилась на крыше.
— Напугали… Уф, задохнулась! — Она откинула со лба волосы и помолчала. — Однако здесь неплохо.
Сверху было видно: в тёмное поле убегала пустая улица. За школой синей подковой лежал овраг. А над головой блестело и перемигивалось звездами огромное чёрное небо.
Спокойно нарастал в воздухе далёкий гул. Среди звёзд зажглись вдруг три цветные точки — две красные и зелёная.
— Слышите? Это самолёт! Издалека, наверное…
— Бабушка, а куда он?
— Может быть, к нам, в Москву.
Они следили за ним, пока не погасли в небе цветные точки.
— А Москва — там? — Варя показала рукой.
— Да. Москва там. Ну, теперь быстро вниз. Аварию свою исправил?
— Провод ветром сорвало. Так вот, соединил, — ответил Андрей.
— Ты у нас молодец. Учись у него, Варвара. Погодите, я первая полезу. Так… Осторожно… Ох, нет, боюсь!
Андрей и Варя помогли Ольге Васильевне спуститься на землю. Спрыгнув последним, Андрей потопал ногами, ловко подхватил лестницу и понёс к сараю. Потом вернулся к школе.
Ольга Васильевна уже ушла, Варя всё ещё стояла на крыльце. Мальчик туже стянул ремнём стёганку, поправил на голове шапку.
— Теперь в Сайгатку пойдёшь? — спросила Варя.
— Пойду. Время.
Он подумал и повернул к воротам. Дорожка была длинная и вся белая от лунного света. Щёлкнул засов, тонко пропела калитка…
— Козли-ик!
— Да, Варя? — Он шагнул обратно.
— Нет, я так. Завтра придёшь?
— Приду-у!
— Только обязательно приходи. И Вере Аркадьевне с дядей про всё передай.
— Я передам.
— И ещё знаешь что? — Снег хрустел и поскрипывал под ногами, Варя мчалась к нему по дорожке. — Чтоб они не думали, что я думаю, что они думают… — Она задохнулась. — Я же не потому здесь останусь, что у них плохо! Я из-за Вадимки. Так надо. Верно?
— Верно. Беги в дом, сосулькой смёрзнешь.
— Не смёрзну! Ой, луна, ой, смотри, хорошо!
— Хорошо! — У него блеснули зубы.
Варя засмеялась и побежала обратно.
— Козлик!
— Ага?
— Нет, я так. Не боишься один?
— Чудна́-ая…
Тёмная стёганка слилась с калиткой. Варя подождала на крыльце, пока не стихли его шаги, и дёрнула тяжёлую дверь.
На каменной площадке над лестницей стоял Вадим. В руках он держал очки. Перепрыгивая через ступеньки, Варя взбежала наверх.
— Вадимка, сумасшедший, зачем раздетый вышел?
— А я боялся… Мне показалось, что ты ушла. Так долго всё нет и нет.
— Вадимка, глупый! Мы же на крыше радио чинили. И бабушка с нами! Не стыдно? Я теперь никуда, никуда больше уходить не буду. Здесь всё время буду… с тобой. Бабушка позволила. Понимаешь?
Варя протянула ему руку. По длинным стенам коридора шевелились большие чёрные тени.
— Смотри, что это они там?
— Тише вы! — прикрикнула Валентина Ивановна. — Вадимчик, это что? Сейчас же в спальню, взять шапку, надеть пальто.
Под репродуктором, задрав головы, сбились мальчишки и девочки. Ольга Васильевна тоже стояла у стены и смотрела наверх!
— Говорит! Говорит! — радостно закричал кто-то. — Я хорошо слышал, говорит…
В репродукторе заверещало, пискнуло что-то, поскрежетало, и вдруг в наступившей тишине чётко, как будто из соседней комнаты, заговорил диктор:
— 6 декабря 1941 года войска нашего Западного фронта, измотав противника… перешли в контрнаступление против его ударных группировок… В результате начатого наступления обе эти группировки разбиты и поспешно отходят, бросая технику, вооружение и неся огромные потери. К исходу одиннадцатого декабря 1941 года…
— Шестого декабря 1941 года, — взволнованно повторил кто-то. — Вы слышите? Наши перешли в наступление! Вы слышите?
* * *
«Варечка, здравствуй!
Это пишу тебе я, Наташина подруга Катя, которую вы все раньше звали Тумбой, по поручению Марии Николаевны и твоей сестры Наташи и по собственному. Они совершенно сбились с ног, а сейчас побежали на вокзал насчёт пропусков и билетов и ещё к нам в госпиталь. Ну так вот: мы числа так двадцать пятого или двадцать восьмого декабря выезжаем к вам в Сайгатку — Наташка, я и ещё один ваш знакомый, коллектор или не знаю кто (я позабыла) из геологической партии у Бориса Матвеевича. Его зовут Анатолий Иванович, Толя. Он младший лейтенант, Наташка тебе про него писала, что лежит в нашей палате. А теперь поправляется, и ему дали отпуск, а нас с Наташкой поручили отвезти его к вам. Ты, наверное, меня совсем позабыла, а я помню, как мы все вместе разбирали на чердаке тот чертёж с шурфами или как они называются (я позабыла), а потом Ольга Васильевна рассказывала про охотника и тот ножик. И ещё тогда приходил за Вадимом Сергей Никанорович, я всё про него знаю, Варечка, у меня тоже больше нету мамы, потому я про это и пишу.
