— Три раза укладывается в длину, — сказал Яшка деловито. — А теперь вареник.
Яшка измерил вареник, и он был равен одной линейке.
— Вареник — одна линейка, а рот — три. Это сколько вареников ты можешь съесть сразу?
— Три, — сказал Боря.
— А врал: не влезет, не влезет!
— На вилку не влезет, — сказал Боря.
— Можешь рукой, — разрешил Яшка.
Боря взял двумя пальцами вареник и сунул его в рот. Потом взял другой и сунул тоже в рот. Когда он хотел взять третий, Настя вскочила со своего места, схватила чугунок и сунула его Морошкину.
— Я Морошкину принесла!
Дверь хлопнула.
— Чего это она? — удивился Яшка.
Боря сидел выпрямившись и медленно жевал вареники.
— Дашь на табуретке кататься, сколько захочу? — спросил Яшка.
Боря кивнул головой.
— А табуретку мне подаришь?
Боря не двигался.
— Ха-ха, — засмеялся Яшка, — мне твоя табуретка больше не нужна.
Тут Морошкин подскочил на кровати, слетел на пол и схватил Яшку за руку.
— Ты чего над Борей издеваешься? — закричал Морошкин. — Не смей издеваться! Ни над кем!
Яшка обмяк, стал меньше ростом и начал медленно сползать со стула.
— Держи его! — сказал Морошкин Боре, но Боря сидел неподвижно с набитым ртом. В глазах его стоял ужас.
— Отвечай, ты чего над Борей издеваешься?
— Я не изде-вы-ва… ва-вы… — пролепетал Яшка.
— Ты над ним смеёшься, ты его дразнишь, ты будешь над ним издеваться?
— Нет, — сказал Яшка.
— Никогда не будешь?
— Никогда.
— Слышишь, Боря? — спросил Морошкин.
— Я пойду, — сказал Боря и на цыпочках вышел из комнаты.
Морошкин лежал в кровати, укрывшись одеялом. Возле него сидел Яшка. Оба молчали.
— Возьми табуретку, — сказал Морошкин.
— Насовсем? — спросил Яшка.
— Насовсем.
— Нет, — сказал Яшка. — Не возьму. Я лучше приходить к тебе буду кататься.
— Ну приходи кататься, — согласился Морошкин.
Он устал. Яшка посидел ещё немного, поднялся и тоже пошёл к выходу.
— Всё равно она твоя, — сказал Морошкин вдогонку.
Хлопнула дверь. Яшка ушёл. А в дом вошла тишина. Она поднялась по лестнице, вошла в дверь, окна, расположилась в передней, на кухне, в ванной. Она закрутила покрепче все краны, потушила все лампочки и легла у порога комнаты Морошкина.
Морошкин закрыл глаза. Наконец он может подумать о Гоблине, вспомнить его ласковые глаза, бархатные уши, его терпение, весёлость и доброту.
— Ты добрый, — говорит Морошкин. — Ты самый хороший. Когда я поправлюсь, я буду искать тебя. Я стану большим и сильным, чтобы искать тебя. Я буду искать тебя всегда. Мама и папа говорят, что ты пропал. Они обещают купить мне другую собаку. Они обещают купить мне другую собаку, на которой будет висеть много медалей. Но я не хочу другую собаку. Я хочу найти тебя.
И вдруг он услышал: «Тю-лас!»
Глава двадцать четвёртая — последняя
Морошкин сел в кровати и прислушался.
— Проходите, доктор, — услышал он ласковый голос бабушки. — Проходите, пожалуйста.
— Тю-лас! — Это сказал Прохожий Доктор и стал на пороге.
— Что такое «тюлас»? — спросил Морошкин.
— «Тюлас» — это «салют», прочитанное наоборот. Тюлас — зеркальное отражение салюта. А теперь: здравствуй. Чем же это мы изволим так долго болеть?
Морошкин смотрел на старичка, и улыбка расползалась по его лицу.
— Ну-ка, сейчас мы услышим, что там у тебя внутри.
Старичок достал трубку, присел на краешек кровати и приложил трубку к спине Морошкина.
«Ты добрый, — услышал старичок. — Ты самый хороший. Когда я поправлюсь, я буду искать тебя. Я вырасту, чтобы искать тебя. Я буду искать тебя всегда».
— Да-с, — сказал старичок и внимательно посмотрел на Морошкина.
Потом он поднялся, подошёл к своему саквояжу, раскрыл его, и оттуда выскочил и бросился к Морошкину чёрный Гоблин. Такой мохнатый, как будто его вязали на спицах сто тысяч добрых бабушек.
