Лидия Леопольдовна видела, что он с каждым днем чахнет, не раз намекала, что пора бросить работу, но Иван Михайлович с раздражением отвечал:
— А есть что будем, если брошу работу?
— Люди перебиваются, и мы проживем как-нибудь.
— Опять завела свое: люди да люди. У них есть к кому податься в деревню. А у нас что? Старые да малые.
— А что будет, если совсем сляжешь?
— То же, что и тогда, когда брошу работу.
На дворе мели февральские метели, холод и промозглая сырость прохватывали до костей. И все же Иван Михайлович еще некоторое время бодрился и слушать не хотел о том, чтобы бросить работу.
Но вот как-то в начале марта приплелся он с дежурства совершенно обессиленный, улегся в постель и тяжело вздохнул:
— Ну, кажется, все. Больше не могу.
Лидия Леопольдовна заплакала было, но тотчас спохватилась:
— Что ты, Иван! Отлежишься в тепле, отдохнешь и поправишься.
— Куда уж там… — Иван Михайлович махнул рукой.
Старуха приготовила ему горячего чаю, сварила манную кашу из крупы, которую покупала только для маленькой Ляли. Дед долго упирался, не хотел брать еду, а когда все же, уступив просьбам жены, проглотил пару ложек, сразу вырвал все. Мертвенно-бледный, он откинулся на подушку.
Испуганная Лидия Леопольдовна послала Нину за врачом. Тот недолго осматривал больного и, ничего не прописав, велел немедленно отвезти Ивана Михайловича в больницу.
— Доктор, что у него? — стараясь сдержать слезы, спросила Лидия Леопольдовна у врача, провожая его в сенях.
— Сейчас трудно определить. Нужно сделать анализы, исследовать желудок. Но вы не тревожьтесь: в больнице мы его подлечим. Все должно наладиться.
Лидии Леопольдовне показалось, что врач чего-то не договаривает. А после возвращения из больницы, куда отвезла Ивана Михайловича, совсем приуныла. Она что-то бормотала про себя или молча возилась по хозяйству, вытирая непрошеные слезы.
Настроение ее передалось детям, кроме, пожалуй, Ляли, которая в тот вечер раскапризничалась: требовала, чтобы Толя и Нина играли с ней в прятки, держали на руках и пели любимую песенку про козлика. А до пения ли тут было? Ребята шикали на девочку; потом Нина с трудом укачала ее, и малютка заснула.
На другой день Нина отправилась в больницу с передачей для дедушки. Добродушная санитарка взяла узелок и пообещала узнать, как себя чувствует больной.
Вскоре она вернулась, неся с собой передачу.
— Нельзя сейчас есть твоему деду: исследование желудка делают.
— Как же так? — огорчилась Нина. — Сейчас нельзя, позже поест.
— Нет, нет, сегодня вовсе нельзя будет есть. Неси домой. — И санитарка протянула Нине узелок. — Дома небось найдется кому поесть кашки.
Молча, не в силах сдержать слезы, вышла Нина из больницы. У ворот встретила Ольгу Осиповну.
— Зачем ты здесь? — встревоженно спросила тетка, заметив в руках Нины узелок.
— Дедушка заболел. Приносила передачу, а ее не приняли. Анализы, говорят, берут.
— А когда Иван Михайлович попал в больницу?
— Вчера вечером.
— Ну, тогда нет ничего удивительного. У него ведь желудочное заболевание?
— Да.
— Вот видишь. Так всегда бывает с желудочниками, и первый и даже на второй день передачу не принимают. Не волнуйся. Я узнаю, что там с дедом.
— Боюсь я, тетя Оля. Ведь у него давно язва желудка, а теперь он еще так ослабел. Может, дедушка плох совсем… — Частые слезы покатились по щекам девушки. — Бабушка вчера вернулась из больницы совсем убитая горем. Возится у печи да потихоньку плачет.
Ольга Осиповна успокаивала Нину, а потом вдруг спросила:
— Послушай, девонька, ты рассказывала кому-нибудь то, о чем мы говорили с тобой у вас дома?
— Нет, — не колеблясь, ответила Нина. — А что?
— Понимаешь, в городе расклеены листовки. В них написано все то, о чем мы говорили. Вспомни-ка получше, может, нечаянно проговорилась кому-нибудь?
— Да ей-же-богу, нет! — твердо возразила девушка, и горячая волна смущения залила ее лицо. — Неужто, тетя Оля, вы считаете меня болтуньей?
— Нет. Я знаю, ты девушка серьезная и умная. И все же удивительно. Думаю, что и бабушка тоже не могла проговориться. Прямо не пойму, в чем дело.
Помолчав, Нина сказала:
— А разве только мы одни знаем о делах на фронте и в Елинских лесах?
— Конечно, не мы одни, но в листовках есть такие подробности, о которых мы говорили именно у вас. Да и сведено все воедино — и давнее и недавнее.
— Почему вы так думаете? — не сдавалась Нина. — Сами вы тоже не были в Елино, вам ведь кто-то рассказывал. Возможно, тот, кто поделился новостями с вами, сообщил о них и другим.
Ольга Осиповна улыбнулась и ничего не ответила.
— И много расклеено листовок? — тихо спросила Нина.
— Не знаю, много ли, но говорят, есть они по всему городу.
«Как это могло случиться? — торопливо забилась мысль. — Ведь я приклеила на почте только одну листовку. Может, люди выдумали? Может, и не было их по всему городу? Впрочем, какая нужда была выдумывать?»
— Как бы там ни было, а выходит, шуму листовки наделали много, — сказала Ольга Осиповна.
Нине вдруг показалось, что тетя Оля подслушала ее мысли.
Напряженно, вся сжавшись, девушка спросила:
— Наверно, и немцы знают про эти листовки?
— А как же?
— Ну и что?
— Да что же. Пришли в ярость. Вчера арестовали несколько человек.
Нина чуть не вскрикнула: «За эти листовки?!», но сдержалась и, чтобы как-то скрыть волнение, сказала первую попавшуюся фразу:
— Кого же?
— Коммунистов. Членов партии, которые не успели эвакуироваться и оставались в городе.
— Их подозревают в том, что они расклеили листовки?
— Наверно.
— Что же им теперь будет?
— Не знаю, — вздохнула Ольга Осиповна. — Видимо, то, что и всем, кто попадает к этим палачам в руки. Раз уж взяли, на свободу не выпустят. Ну, до свидания, девонька, — заторопилась Ольга Осиповна, — мне на работу пора, а ты не беспокойся: я обязательно узнаю, как дедушка, и забегу к вам.
Нина пошла с узелком домой. Но ни отказ в приеме передачи, ни тревога за здоровье деда не могли ослабить впечатление, которое произвел на нее разговор с Ольгой Осиповной. Иные мысли роились в голове, волновали сердце. Ведь люди, попавшие вчера в фашистский застенок, могут погибнуть. Как быть? Что делать? Пойти и признаться, что листовку написала она? Или написать новую, и немцы подумают, что не арестованные, а кто-то другой пишет и расклеивает по городу листовки? А может быть, что-нибудь еще можно придумать? Но что именно? Кому довериться, у кого попросить совета?
Дни теперь были так же тревожны, как вечера. Вечера — как ночи. Даже сон не приносил успокоения.
Лидия Леопольдовна почти все время проводила в больнице у деда, горевала и сама слабела с каждым днем. Неотступно одолевали мысли: что с ними будет, если не станет Ивана Михайловича? Что будет с внуками?
Нина ломала голову над судьбой арестованных. Ей казалось, что она хоть и невольно, но повинна в их бедах. Что она наделала? И что должна делать теперь? Если бы не болезнь дедушки и не старенькая бабушка, ушла бы в Елинские леса. Блуждала бы недели две, но все равно она нашла бы партизан и уговорила их прийти на помощь арестованным коммунистам. Да ведь сейчас никак не уйдешь. Бабушка совсем обессилена, разбита свалившимся на них горем. Куда ей одной управиться с детьми и хозяйством?..
Попросить разве Ольгу Осиповну, чтобы побыла у них, пока Нина сходит в Елинские леса? Но разве может она сказать тетке, куда собирается идти? И чем объяснить свое отсутствие? Если промолчать, она и вовсе не поймет, куда девалась Нина, начнет бить тревогу, искать…
А что, если сделать иначе? Не говорить Ольге Осиповне, почему ее, Нину, беспокоит судьба арестованных, а просто спросить, не знает ли она, кого можно было бы послать в Елинские леса. Ведь арестованы близкие люди, коммунисты, им грозит гибель. Надо им помочь, а помочь ведь могут только партизаны.
Кстати, есть хороший повод сходить к тете Оле: она обещала узнать у врачей, что с дедом.
Отрывать санитарку от работы никто не станет. Поэтому Нина подошла к больнице в такое время, когда Ольга Осиповна должна была возвращаться домой. И вышло удачно. Та еще издали увидела Нину и, улыбаясь, пошла ей навстречу.
— Так-таки не утерпела, пока я к вам приду, сама прибежала?
— Да, не терпится, тетя Оля.
— А я сегодня ничего нового сказать не могу.
Нина остановилась:
— Почему же? Разве до сих пор нет анализа?
— Что-то у них там не ясно, сомневаются в показателях.
— А в чем сомневаются, что подозревают?
— Не говорят.
Нина готова была разрыдаться.
— Наверно, бабушка права, у него какая-то страшная болезнь.
