— Громче, девочка, — надтреснутым голосом сказала учительница.
— Здравствуйте, — повторила Шарика.
— Ну, видишь! — продолжала сипеть та. — У тебя есть голос. И силы. Ну-ка, давай!
Шарика скрепя сердце позволила учительнице проделать над собой все, что та хотела. Учительница раздела ее, уложила на диван, тормошила, поднимала ноги.
— Работай и ты! — приказала учительница.
Шари не шевельнулась. Ей нет дела до этой Трескучки. Чтоб она провалилась!
Учительница тормошила, дергала ее. И трещала своим сиплым голосом, ни на минуту не закрывая рта. Почему Шарика не помогает ей? Так они ничего не добьются, она сама должна приложить усилия.
Шарике так это надоело, что она обратилась к жителям Комнатии.
"Помогите", — попросила она мысленно.
Учительница и не подозревала, что против нее замышляется.
"Придумайте что-нибудь! Пусть Трескучка оставит меня в покое!"
Кто мог предположить, что пьяница Карчи Кувшин первым откликнется на ее зов?
Карчи, желая наклониться ближе к Кристи Хрустальной, покачнулся и спрыгнул на шею учительницы, которая мучила Шарику, лежавшую на диване как раз под полкой.
Трескучка охнула и выпустила Шарику.
Карчи, ухмыляясь, покатился по дивану и, глухо стукнувшись, остановился у стены.
"Ты не ушибся?" — спросила Шарика.
"Что ты!" — рассмеялся Карчи; он был очень доволен, что учительница так зло смотрит на него, и от гордости еще больше выпятил живот.
Трескучка взяла Карчи за шею, поставила обратно на полку и снова склонилась над Шарикой. Но предупреждение пошло на пользу: теперь она не так резко дергала девочку.
— Дело пойдет, — сказала она в конце урока и посадила Шарику в ее кресло.
Во время урока тетушка Марго часто входила и выходила из комнаты, Шарика косилась на нее одним глазом: она заметила, что та чем-то очень взволнована. Ее беспокойство не прошло даже тогда, когда учительница закрыла за собой дверь.
Стрелка часов показывала двенадцать, и тут в дверь снова позвонили. В этот момент тетушки Марго не было в комнате, и появилась ока не сразу, поэтому Шарика понятия не имела, что происходит в передней.
А произошло следующее: в дверях стоял Густи Буба.
— Ну, проклятье божье, пришел все-таки? — воскликнула тетушка Марго.
Вместо ответа Густи Буба ухмыльнулся, потопал блестящими желтыми ботинками у порога, словно стряхивая с них пыль, и вошел в переднюю.
— Разве сейчас десять часов? — зашипела тетушка Марго.
— Чего вы хотите, одиннадцати еще нет! — Густи сунул под нос тетушке Марго свои часы.
Увидав часы, тетушка на мгновение оцепенела. Последний раз она видела такие, когда покойный мастер-трубочист Лайош Точ попросил стать его женой тоненькую семнадцатилетнюю девушку, какой она, тетушка Марго, тогда была, и сразил ее окончательно, сказав:
"Марготка, я жду вашего ответа десять минут. Если вы скажете нет, я уеду в Америку".
Хотя, по правде говоря, Лайош Точ никогда бы не уехал в Америку.
Густи сунул под нос тетушки часы с римским циферблатом, и у той все расплылось перед глазами. Она слегка оттолкнула часы от себя и закричала на Густи:
— Ты что, не видишь, что уже двенадцать? Может, цифры различать перестал? Бесстыдник ты эдакий!
А Густи знай себе ухмылялся, словно его расхваливали, а потом перешел к делу:
— Где мои пятьдесят форинтов?
Глаза тетушки метнули молнии. Она не удостоила Густи Бубу ответом, удалилась в кухню, вытащила из-под табуретки огромную черную сумку, вынула из кошелька пятьдесят форинтов, лежавшие вместе с черными шнурками для ботинок, и швырнула их на кухонный стол протиснувшемуся вслед за ней Густи.
— Лучше б меня паралич хватил, когда я тебе первый кусок хлеба смальцем намазывала, — заявила она.
У Густи, очевидно, против этого не было никаких возражений, он спокойно опустил деньги в карман, затем спросил, где найти даму, которой нужно играть.
— Не дама это, полоумный, а девочка, — объяснила тетушка Марго и, высоко подняв голову, пошла вперед. Густи со скрипкой под мышкой проскользнул вслед за ней.
От волнения у Шарики перехватило дыхание. Она чувствовала, что звонок имеет отношение к ней. Наконец-то она узнает, кто пришел. Широко раскрыв глаза, она тихим голосом растроганно пролепетала:
— Здравствуйте.
Густи стоял как вкопанный посреди комнаты и пялился на маленькую худенькую девочку.
Тетушка Марго прикрикнула на него:
— Чего уставился, идол деревянный? Вынимай свою скрипку и играй.
Густи, ни на мгновение не сводя с Шарики глаз, медленно вынул скрипку из футляра. Потом он прижал ее к подбородку, провел по смычку пальцами и сделал полшага к девочке.
— Что сыграть? — склонился он перед ней.
— Ой, не знаю, — всплеснула руками Шарика. — Всё! То есть что вам будет угодно…
Мгновение Густи стоял в нерешительности, затем смычок нежно коснулся струн. Прижавшись щекой к скрипке, Густи тихонько подпевал себе. Потом он заиграл другую мелодию, но она была такая же, как первая: казалось, сердце от нее вот-вот разорвется.
Тетушка Марго вынула из кармана тряпку, которой раньше стирала пыль, и приложила к глазам.
— Не надо такие грустные, Густи, — приказала она. — Мы хотим смеяться, а не плакать, правда, моя звездочка?
Но Шарика ее не слушала. Она засмеялась и сказала Густи:
— Чудесно! Господи, как это чудесно!..
Густи играл. Печальные и веселые, протяжные и быстрые мелодии. Вся комната наполнилась музыкой.
Шарика раскраснелась, тетушка Марго стояла в дверях затаив дыхание, а Густи раскачивался, склонялся, извивался, то напрягая мышцы, то расслабляя их, и не мог оторвать взгляда от широко раскрытых, устремленных на него глаз Шарики.
Когда лицо Густи заблестело от пота, он опустил смычок. Подошел к креслу Шарики и спросил:
— Понравилось, девочка?
Руки Шарики взлетели в воздух и обхватили шею Густи. Она прижала к своему маленькому худенькому личику красный, влажный лоб Густи и поцеловала его.
— Спасибо, — шепнула она ему на ухо, — спасибо! Вы так прекрасно играете. Так прекрасно…
Густи смутился и отвесил поклон Шарике, словно стоял на эстраде и раскланивался, перед публикой, благодаря за аплодисменты.
— Большое спасибо, — ликовала Шарика. Она была счастлива, и ей никак не сиделось на месте. Тетушка Марго боялась, что она, чего доброго, свалится с кресла.
Низко кланяясь, пятясь, Густи вышел из комнаты.
Тетушка Марго уже собиралась захлопнуть за ним дверь, когда нога Густи в желтом ботинке снова просунулась в переднюю.
— Чего тебе? — недовольно заворчала на него тетушка Марго.
— Возьмите, — ответил Густи и сунул ей что-то в руку.
Тетушка Марго с изумлением уставилась на свою разжатую ладонь: на ней лежали пятьдесят форинтов…
Шари смотрела на каштан. Тетушка Марго ушла домой. Габи тоже убежала…
Габи второпях проглотила обед, засовывая в рот огромные куски, и всё не находила себе места. Выбегала на кухню посмотреть, когда тетушка Марго управится с посудой.
— Старуха могла бы уже убраться, — сказала она Шарике, затем снова выскочила в кухню и предложила помочь вытереть посуду.
— Сама справлюсь, — отклонила предложение тетушка Марго, — лучше поди расскажи что-нибудь Шарике.
В комнату Габи, правда, вернулась, но рассказывать Шарике ничего не стала, вытащила заплатанные джинсы и обезображенный желтый пуловер, который с тех пор, как она рвала его иглой для сшивания мешков, еще больше истрепался. Она не могла дождаться, когда тетушка Марго переступит порог квартиры.
И как только дверь за ней захлопнулась, Габи натянула на себя джинсы и пуловер, и была такова.
Шарика разглядывала ветви каштана.
Где-то сейчас Габи?
Где? Да на обычном месте.
Обычное место было совсем недалеко. Надо только промчаться по улице Шелле до самого конца, а там есть лестница. Узкая старая каменная лестница, а по обеим ее сторонам покрытые плющом каменные стены. Семьдесят две ступени ведут вверх. А если перепрыгивать через одну, то тридцать шесть. Лестница выводит на другую улицу, такую же, как Шелле. Даже в самые прекрасные летние дни сюда забредают мечтательные влюбленные пары, потому что увитую плющом лестницу со щербатыми ступенями жители района обычно обходят стороной. Они ходят по другой лестнице — широкой, чистой и скучной. Банда "Шесть с половиной" беспрепятственно завладела этой старой лестницей. В прошлом году банды "Шесть с половиной" еще не существовало. В прошлом году были только Рамона, Птенчик, настоящее имя которого Андраш, и Баран, которого тогда еще звали Янчи. И лестницы не было, потому что они ходили на площадь. Только в этом году, когда к ним присоединился Шумак-младший, они организовали банду.
