— Будем сейчас слушать эту пластинку. А потом — вашу «Сольвейг».
У нас тоже есть пластинки. И мамина самая любимая — «Пер-Гюнт». Там про Сольвейг, как она его любила, — нам мама рассказывала. А Серёжка не любит «Песню Сольвейг». Ему бы только слушать, как тролли идут. Он и сейчас недоволен:
— Ну вот, затянут тоску такую. Не буду вам заводить проигрыватель.
Но всё-таки мы его упросили. Мы с Галей слушаем, а Серёжка сам с собой в шахматы играет. Как раз наши пластинки кончились, он и говорит:
— Всё. Выиграл Комаров Сергей у Комарова Серёжки. Что вам ещё поставить?
Нам больше ничего не хочется. Мы хотим тихо посидеть. Галя говорит:
— Маша, всё-таки эта Сольвейг была счастливая, правда? Так она его любила.
— Вот дуры! — говорит Серёжка. — Что вы в этом понимаете? Вот у папы есть пластинка, это да! Немецкие песни Эрнста Буша. Он знаешь, какой, этот Буш? В Испании сражался, потом его фашисты посадили в тюрьму, а он всё равно спасся. Мне папа рассказывал. Ему один товарищ из Германии привёз такую пластинку. Из ГДР. Ясно?
— Серёжка!
— Чего?
— Знаешь что?
— И не думай. И не мечтай. Папа сказал: голову сорву, если кто дотронется.
— А ты знаешь, где она лежит?
— Дело большое! В письменном столе. Вот где.
Он открыл ящик, а там пластинка. Я говорю:
— Серёжка!
— Не трогай.
— Ну, разочек послушаем! Что ей будет!
И Галя стала его просить. Он в конце концов разозлился.
— Ну и пожалуйста, — говорит. — Я не отвечаю.
Поставили мы пластинку. Хорошие песни. Непонятно, правда, по-немецки. Но музыка зато такая боевая. Серёжка нам объяснил: это, говорит, про болотных солдат. А другая песня — про единый фронт. Чтобы все шли против фашистов.
— Откуда ты всё это знаешь?
— Папа ставил дяде Игорю и тёте Зине. Ты спала, а я слышал. И ещё кому-то он ставил. Тёте Наде, что ли…
— Тёте Наде?
— Ну да. Она послушала и говорит: смотри ты, у немцев тоже, оказывается, были порядочные.
Я так удивилась, что папа ставил тёте Наде пластинку, и вскочила с дивана. И уронила стул. Прямо на пластинку.
Мы все втроём стоим и не знаем, что делать. Прямо пополам разломилась. Серёжка говорит:
— Чёрт какой! Как дам я тебе! Что мне теперь будет?
— Не бей ты её, — просит Галя. — Я скажу, что это я разбила.
— Да, ты! Папа же знает, что вам без меня не завести было.
— Давай положим на место, а?
— Ну и что будет?
— Может, папа не заметит?
— Дура ты, Машка. Рано или поздно заметит.
— Нет, так нечестно, — говорит Галя.
Галя уж слишком какая-то правильная. Подумаешь, нечестно! Главное, чтобы папа хоть сегодня не заметил. И мы сложили обе половинки, как целые, и сунули на место.
Раньше бы я очень, очень расстроилась. А теперь — боюсь папы, и всё. А что его любимой пластинки больше нету, то мне не жалко. Потому что он на нас будет ругаться. А нам на него нельзя было ругаться, когда он не по правде поступил. Вот.
Только мы всё убрали и закрыли проигрыватель, папа идёт. Весёлый такой. Он последнее время вообще ласковый и весёлый. Пришёл и спрашивает:
— Где мать?
— В институте.
— А у вас как дела? Случилось что-нибудь?
— Нет, — говорю я, — ничего не случилось.
— А ты, Галя, почему невесёлая?
— Нет, я ничего.
А сама к двери. И мы за ней — во двор. Галя ушла, а мы стоим во дворе и боимся идти домой.
— Серёжка!
— Ну?
— А вдруг, папа, правда, нас побьёт?
— Вот ещё!
— Но ведь он сказал: голову сорву, кто дотронется.
— Да не бил никогда и не будет.
— А вдруг? Тогда убежим?
— Нет.
— Почему?
— Ну, чего ты ко мне пристала? И без тебя тошно.
Тут дождь пошёл. Нам холодно стало. А папа что-то нас не зовёт. Все ребята давно разошлись, мы одни во дворе болтаемся. Пришлось всё-таки идти домой. Пришли, а папа сидит один и пьёт чай.
— Зачем, — говорит, — вы сюда пришли?
А мы молчим. Он, значит, уже увидел! Так быстро!
— Ну, — говорит папа, — отвечайте. Зачем вы пришли сюда?
— Во дворе холодно.
— Ах, холодно?
Я говорю:
— Папа, чего ты сердишься?
— Ты не знаешь?
— Нет.
— И ты, Сергей, не знаешь?
Серёжка сам меня толкает, а сам говорит:
— Нет.
— Вы думаете, я за пластинку сержусь? — спрашивает папа. — Чёрт с ней, с пластинкой. Я вас видеть не могу. Вы мне отвратительны! Потому, что вы врёте. Всё могу простить, только не ложь. Убирайтесь отсюда.
— Куда? — спрашивает Серёжка.
— Куда хотите.
Мы ушли в кухню. Серёжка меня как тряхнёт:
— Чего ты врала?
— А ты чего?
— Я потому, что ты.
— А я потому, что боялась.
— Что теперь делать?
— Придётся просить прощенья.
Но папа нас не простил. Он сказал, что с врунами не разговаривает, и велел нам ложиться спать.
Вот и пожалуйста! Мы перешли в третий класс. Пришли домой и принесли табели. А с табелями книжки. Мне «Три толстяка», а Серёжке «Румынские сказки». Это за хорошие успехи и отличное поведение. Отличное! А Бубнову Саше ничего не дали, только похвалили.
Очень было красиво в школе. На втором этаже, в этом зале, где у нас всегда утренники устраиваются и где я зимой лисичку-сестричку играла. Над сценой плакат повесили, чтобы все хорошо отдыхали. И кругом цветы. На столе — красная скатерть. Сел за стол директор Алексей Иванович. И завуч. И наша Мария Тимофеевна. Ну, и других вторых классов учительницы. А Тамара Ивановна по пению за рояль села. И директор сказал, что все хорошо поучились и перешли в третий класс. Кроме, конечно, Кольцова, но он вообще сумасшедший: никогда уроки не делает и остался во втором классе. Сашка Бубнов говорит: у него мозги не работают, потому что его очень дома кормят.
Ну, ещё Алексей Иванович много говорил. Что мы должны летом научиться плавать и бегать. Потому что мы будем жить при коммунизме, и, значит, всё надо уметь. А ещё он спросил:
— Поднимите руки, кто умеет мыть посуду.
И поднялось рук мало-мало.
— Плохо, — говорит Алексей Иванович. — Очень плохо. Чтобы все за лето научились. А подметать кто умеет? Воротнички себе пришивать? Формы гладить?
А я поднимаю руку и думаю: вот сейчас спросит, кто умеет косы заплетать, что тогда будет? Серёжка поднимет, а я нет? И все ребята засмеются. Но он про косы не спросил, только про мытьё полов. И всего-то подняли руки Бубнов, мы с Серёжкой да ещё три девочки из других классов. А Мишка Кузнецов совсем ни разу руку не поднимал. Хотел было поднять, да испугался, что ребята не дадут соврать. Потому что за него всё мама делает. Даже завтрак себе разогреть не может. А потом стали табели раздавать и книжки. И Тамара Ивановна на рояле играла, только не всем. Наш-то класс второй «А», значит, нас первых вызывали. И самую первую — нашу Галю Беликову. Мария Тимофеевна сказала:
— Поздравляю тебя, Галя. Ты хорошо работала — и здесь отличница, и в музыкальной школе.
А потом ещё много ребят вызывали. У нас шесть человек в классе отличников. После отличников — тех, кто без троек. Только нам уже не играли. Просто выдали табели и книжки. А у кого тройки — тем только табели. Когда всё уже кончилось, смотрю: наша мама пришла. В дверях стоит. Так мне обидно стало, что она не видела, как мы на сцену ходили и Алексей Иванович нам руку пожал. А потом смотрю: и папа с ней. Интересно, у других ребят больше мамы и бабушки в школу ходят, редко у кого папы, а у нас и мама и папа сразу. Это потому что мы близнецы!
И вдруг Мария Тимофеевна говорит:
— Из третьего «А» класса я должна отметить особенно хорошо поработавших ребят. Это, во-первых, Беликова Галя — о ней я уже говорила. А ещё — Комарова Маша…
Серёжка меня толкает: встань.
А мне и не встать. Вот, оказывается, как я хорошо поработала!
— Потому что, — говорит Мария Тимофеевна, — Комарова Маша с арифметикой не в ладах. И всё-таки девочка подтянулась, получила твёрдую четвёрку. Это очень важно, чтобы человек шёл вперёд и не стоял на месте. И, надо сказать, у нас многие идут вперёд. Например, Саша Бубнов.
Тут все ребята посмотрели на Сашку, и наша мама ему сразу заулыбалась. А папа даже помахал рукой. Мария Тимофеевна объяснила, что наш Бубнов в четвёртой четверти не получил ни одной двойки. И ещё она про многих ребят говорила. А больше всех хвалила Вову Иванова второго, потому что он хоть долго в больнице лежал, а в третий класс всё равно перешёл. Обидно только, что Мишку Кузнецова похвалили. Мария Тимофеевна такая справедливая, неужели она не понимает, что Мишку никто в классе не любит? Она говорит: мальчик серьёзный, добросовестно относится к занятиям. Странные взрослые! Разве это главное — занятия! Всё равно он вредный и никому не нужный, их Мишка. Все пятёрки у него. Подумаешь, пятёрки!
