отлупить, да закон не разрешает», — про себя думала Тайка, а вслух только вздыхала.
— Неглупая девочка, а учишься плохо. Так можешь и на второй год остаться.
«Своему любимчику Алешеньке небось четверочки да пятерочки ставишь, в отличники норовишь вывести».
— Может, тебе помощь нужна — ты скажи.
— Не нужно, — вздыхала Тайка опять, — сама справлюсь.
— Отец все пьет?
«За собой смотрела бы. Вон пуговица — второй день оторвата».
— Пьет.
— Ну иди, — тоже вздыхала учительница.
Передразнивая ее, Тайка вздыхала в последний раз и скромненько выходила из класса.
Нет, Тайку не проведешь. Подумаешь, какая заботливая. Положено беседы с отстающими проводить — вот и проводит. А самой-то ей что — все равно свою получку будет получать, останется Тайка на второй год или не останется. Но тут Тайка задумалась: «А вдруг за второгодников меньше платят?» Интересно узнать. Тогда не так жалко и на второй год остаться. Хоть какая-никакая, да польза государству от Тайки.
Вовка с Митькой шли на станцию. Шли, говорили о каких-то пустяках. День был теплый, солнечный. Тропинка проходила лугом. В воздухе, сладковато пахнущем сеном, гудели тысячи шмелей, пчел, так что воздух, казалось, звенел и весь дрожал от трепетания тысяч маленьких крыл. Парящий в небе ястреб вдруг камнем полетел вниз. Но мальчики ничего не замечали. Сейчас их волновало одно — бросит свою морскую службу дядя Никифор или не бросит?
— Здесь, что ли, не люди живут? — Митька явно был настроен за то, чтоб дядя Никифор, а стало быть, и Вовка навсегда остались в Зеленом Шуме.
— Может, скажешь — там не люди? — горячился Вовка. — Еще какие люди… Вот приезжай, как восьмой окончишь, вместе в мореходку поступим.
— Как же… поступим. Ты еще, может, и поступишь, а я… Да и как я мать брошу? Одна…
— Почему бросишь? Пойдешь работать, тогда ее к себе позовешь.
— Брехня это все. Никуда я не поеду. Будто люди одну только рыбу едят? Хлеб тоже кому-то добывать надо. Еще не известно, где тяжельше.
— Конечно, в море тяжелее, — твердо сказал Вовка.
— Ну ладно, пусть тяжелее, — согласился Митька. — Зато деньги хорошие получают, по курортам ездят.
Вспомнилась девочка из поезда, золотые пуговицы на тужурке ее отца.
— Чего сейчас говорить об этом. Поживем — посмотрим. Дядя Никифор может и здесь жить, если захочет. А в мореходку мы сами захотим и поедем. Не маленькие. Примут так примут. А нет — обойдемся.
— Договорились? — обрадовался Вовка. — Значит, поедем?
— Там видно будет.
— Нет, ты слово дай, что поедем.
— Не знаю, какое слово тебе надо. Знаешь меня: раз сказал — кончено.
— Тогда давай пообещаем, что всю жизнь дружить будем.
— Ладно.
— Нет, не так. Давай как-нибудь… ну вроде клятвы что-нибудь…
— Чудной ты, — засмеялся Митька. — Землю, что ли, есть будем?
— Да ну тебя, — обиделся Вовка. — С тобой серьезно, а ты…
— Ну, а как клясться-то?
— Что никогда не будем врагами, всегда помогать друг другу, не обманывать друг друга. А если кому плохо придется — выручать. В общем, как братья будем. А если кто обманет другого, тот враг и предатель на всю жизнь.
Взволнованная речь пробила Митьку.
— Ну что ж, можно, — сказал он.
— Навсегда?
— А то как еще. Не на неделю же.
Они остановились посреди поля под жаркими лучами полуденного солнца. Крепкое пожатие скрепило их договор.
Неожиданно к ним на руки опустилась бабочка, словно не было ей другого места.
— Не шевелись. — Вовка хотел накрыть ее свободной рукой, но Митька быстро выдернул свою, и встревоженная бабочка улетела.
— Зачем она тебе? Пусть летает.
— Красивая была. Да ладно, пусть живет. Интересно, а ссориться мы с тобой будем?
— Наверно, будем. Я упрямый.
— Правда, упрямый, — согласился Вовка.
Клятва как цементом соединила их. Теперь они почти не разлучались.
Бабка то и дело пилила Вовку:
— Мало вам вечеров, уже и днями шаландаете. Делов, что ли, в доме не стало?
А отец ничего не говорил, и Вовка чувствовал, что ему нравится эта дружба. Ну, а если отец ничего не говорит, бабку можно и не очень слушать.
Тетя Наталья, как и прежде, хорошо относилась к Вовке, даже вроде еще больше привыкла к нему.
Все было бы отлично, если бы не эта язва — Тайка. Нельзя сказать, что она приставала к Митьке или Вовке, задирала их. Наоборот, она вела себя так, словно их вообще не существовало. Но регулярно каждый вечер являлась на Вовкин двор и сидела на крыльце как своя.
Отец не позволял гнать ее, и Вовка все сильнее нененавидел эту рыжую чучелу. Из-за нее ему не хотелось вечерами бывать дома, а ведь только вечером отец и бывал свободен, когда же еще поговорить с ним.
Отпуск быстро пролетит. Заметить не успеешь, как он уедет.
Ночью Тайка, еще днем придумавшая выйти поглядеть на падающие звезды и, если удастся, шепнуть свое желание, потихонечку встала и вышла на улицу. Говорят, у того, кто успеет шепнуть свое желание, пока звезда падает, оно обязательно сбудется. Тайка верила и не верила, но почему бы и не попробовать, за это денег платить не надо.
Она вышла к ограде, чтоб не мешали яблони, села на перекладину и уставилась в небо. Как нарочно, хотя по чистому небу и раскатились крупным горохом звезды, ни одна не падала и, наоборот, даже казались крепко застрявшими каждая на своем месте. Тайка вздохнула и стала устраиваться поудобнее на своей перекладине. И тут скатилась звездочка, но так быстро, что Тайка и рот раскрыть не успела, не только что. Досадуя на себя, она стала разглядывать звезды, пытаясь угадать, какая из них плохо держится. И скоро с удивлением обнаружила, что все звезды разные. Вот одна — мохнатенькая, как шмель, и такая же по-шмелиному желтая. А вот другая. Свет у нее колючий — ледянисто-синий. А рядом три подряд в линеечку выстроились и стоят красуются чистенькие, умытые… «Ух ты, какие мы», — радуясь за них, улыбнулась им Тайка. Она поискала хорошенько и прямо глазам своим не поверила: одна звездочка, та, что справа, была малинового цвета. Тайка закрыла на минуту глаза, открыла и сразу опять увидела ее, только дивное дело: из малиновой она стала зеленой. Ну такой зеленой, как… как, ну, как ничего другого такого зеленого не бывает. Тайка от радости негромко засмеялась. Вот же какое чудо на свете, а она прожила целых двенадцать лет и знать не знала о такой красотище. И от знобкого предчувствия того, что в мире много такого, чего
