друга и с ненавистью обмеряли один другого глазами.
— Сделай еще шаг, не обрадуешься. Нечего тебе к дяде Никифору ходить. Ходит, только людям мешает.
— А тебе какая забота? — прошипела Тайка. — Твой он, что ли?
— И не твой. Давай-давай, поворачивай.
— Может, думаешь, он на твоей матери женится? Как же, дожидайся. У него таких, как твоя мать, в Мурманске тысячи.
Митька секунду стоял ошарашенно, а когда до него дошел смысл Тайкиных ядовитых слов, он взревел и коршуном кинулся на нее. Ребята покатились по земле. Тайка пиналась ногами, кусалась, но Митька заломил ей руки, прижал к земле. Было больно, но еще обидней лежать вот так вот беспомощной, видеть над собой яростное лицо врага и быть не в силах ничего с этим поделать. И Тайка в голос заплакала. Митька сразу скис, отпустил ее. Тайка села, размазывая по лицу грязь и слезы.
— А все равно он мать твою не возьмет.
— Болтай! — прикрикнул Митька. — Мало получила.
Но Тайка знала, что лежачего не бьют, а она была все равно лежачей.
— Больно ей надо замуж, — сказал Митька. — К ней весной агроном сватался. Отказала. Пускай вон кому делать нечего замуж выходят, а нам и так неплохо.
— То агроном, — не смиряясь, сказала Тайка. — А то в городе пожить, на каблуках да в крепдешине.
— Дура, — плюнул Митька. — Чего несет…
— А ты баб поспрошай. Вся деревня только про них толкует. А про мать твою так прямо и говорят: мол, денежками чужими хочет попользоваться. У моряков их много, это тебе не агроном.
Митька ничего ей не ответил. Он посмотрел куда-то сквозь Тайку чужими незнакомыми глазами и побрел прочь.
Тайка медленно встала, отряхнулась и, хоть дорога была свободна, повернула обратно.
Вовка никак не мог понять, какая муха укусила Митьку. Когда б он ни зашел за ним, тот все ссылался на то, что занят. Вовка отлично видел, что это одни отговорки, но заставить его сказать правду не мог.
Сегодня он пришел звать его на Ворону ловить рыбу. Это любимое Митькино занятие, и не может быть, чтоб какое другое дело ему помешало.
Митька сидел на крыльце, постругивал палочку.
— На речку пойдем? — спросил Вовка.
— Некогда.
— Чего делаешь-то «некогда»?
— А то и делаю.
— А там, глядишь, рыбы наловили бы. Ваня Торошек штук семь сегодня принес.
Мурец сидел тут же, прислушивался к разговору. При слове «рыба» он поднял голову, мяукнул. Ребята невольно улыбнулись.
— И Мурца бы взяли.
— А на что он ловил? — почти сдаваясь, спросил Митька.
— Без ничего, на дрожание.
Вот этого Митька спокойно снести не мог. Его способом, им самим придуманным, ловят рыбу, а он сидит тут даром.
— Ладно, пошли.
— А тетя Наталья дома?
— А тебе что? — грубо отсек Митька. — На что она тебе сдалась?
— Да я так просто, — не показывая обиды, сказал Вовка. — Поздороваться хотел, давно не видел.
И, легкая на помине, во двор вошла тетя Наталья.
Она мимоходом встрепнула волосы Вовки.
— Что это тебя не видно давно? Поссорились?
— Никто не ссорился, — буркнул Митька. — Картошку я там в чугунке начистил.
— Ну прямо золото, а не сын стал, — заулыбалась Наталья. — Целую неделю, как барыня, живу, никаких мне забот.
Она села на крыльцо и стала разуваться.
— И смороду пообрал, в клети поставил.
Наталья только руками всплеснула.
— Мы на речку, — хмурясь, чтоб скрыть улыбку от похвал матери, сказал Митька.
— Иди-иди, а то все дома да дома. Лето, не успеешь оглянуться, кончится.
Мурец бежал впереди, свечой подняв хвост.
— Давай спрячемся, — предложил Вовка. Они любили эту игру — играть в прятки с Мурцом. И как только поравнялись с деревом, стали за него.
Мурец оглянулся, не увидел ребят и стал красться обратно: он знал, что это игра. Он крался потихоньку, заглянул в неглубокую яму у дороги, крадучись обошел куст и подошел к дереву. Увидел ноги и поднял голову, и как только его глаза встретились с глазами Митьки, скачками понесся от дерева прочь, вперед. Ребята пробежали немного за ним, чтоб доставить ему удовольствие, и снова спрятались за стожком сена. Просто хорошо играть с Мурцом: он никогда не отказывается водить.
День был солнечный, теплый, Вовка такой верный, ни в чем не виноватый друг, а клев на дрожание такой и в самом деле удачный, что Митька все на свете забыл и хохотал с Вовкой над Мурцом и над каждым пустяком как сумасшедший, как будто хотел отхохотаться за всю эту невеселую неделю.
Совсем неожиданно подул ветер, откуда-то срочно нагнал туч.
— Дождь будет.
— Будет, так недолгий, — заметил Митька. — К ненастью рыба не клюет.
Митька встал, раздвинул кусты, и там обнаружилось сухое песчаное местечко. Над ним густо и непроницаемо для дождя и солнца сомкнулись ветки.
— Здесь можно переждать.
— Хорошо как! — восхитился Вовка.
Видно, Митька не первый раз прятался здесь, потому что он пошарил в кустах и вытащил оттуда батог. Этим батогом он подпер сплетенные над головой ветки, и стало уютно, будто в шалаше.
И только они устроились, как полил дождь — крупный и бойкий. Мурец сел у самого входа и с любопытством смотрел за дождем.
— Как гвозди в землю вбивает, — сказал Вовка.
— Ага. А к нам ни одной капельки.
И оттого, что в их укрытии было так надежно, и оттого что куст, под которым они сидели, и другие кусты вокруг шумели вместе с дождем так, что шум казался не просто шумом, а особенной, ни на какую другую не похожей музыкой, под которую хотелось помолчать и только обязательно слышать рядом человечье тепло, Митька посмотрел на Вовку и улыбнулся ему по-старому впервые за эту неделю. Вовка обрадовался этой улыбке и заерзал, как будто устраиваясь поудобнее. На самом деле ему просто захотелось придвинуться поближе к Митьке, чтоб плечом ощущать его плечо.
— Придешь сегодня к нам? — спросил он.
— Там видно будет.
— Приходи, а то Тайка опять повадилась. Сидит и сидит, спасу нет.
— Моя бы воля, я бы ее из деревни насовсем выгнал.
— И я.
Ребята примолкли.
— И косы-то у нее, как прутики, — ни с того ни с сего сказал вдруг Митька. Вовка так и покатился со смеху.
— Ты что? С чего это ты?
— А-а, — засмеялся и Митька, — просто вспомнил, где-то я читал, что в Китае в древности наказание такое было — за косу подвешивать. А Тайку разве подвесишь — у нее и кос-то порядочных нет.
Над рекой горбатым мостом перекинулась радуга.
— Видишь, какая красная полоса, шире
