— Мой дом не там. Мой дом не в норке! — вспылила Настя.
— Ты чего? В какой ещё норке?
— Ничего. Макс, иди, пожалуйста, домой, ты мне уже мешаешь. Извини. Может быть, завтра. Хочешь, я к тебе завтра приду? Мы заварим чай из травок и поиграем во что угодно. Хочешь? Только завтра.
Макс вздохнул, обулся и ушёл.
Топ, топ, топ. И опять тихо-тихо. Иногда птица пролетит, покачает ветку.
Почему я такая одинокая? Почему у меня никогда друга нет? А мама скажет: грех тебе жаловаться, Настя! За тобой всегда толпы ребятни бегали! У кого ещё есть такой преданный доктор Ватсон, Архивариус, без которого ты дня не проводишь — всё торчите в гостях друг у друга. У какой девчонки есть такой друг, как Непобедимый, с которым она с дошкольного возраста вместе, велосипед к велосипеду, у кого ещё был такой секретный домик-шалаш на двоих, с вьюнком по решётке окна? А у кого есть — даже не на даче, а во внешнем мире! — такой одноклассник, как Юрик, с которым можно поговорить о чём угодно… Да ты на Макса посмотри — у кого есть такой добрый ухажёр? И не фыркай, привыкай, что друзья теперь ухажёрами называются, когда они мальчики. Вон Леон за Элен ходит, да он же над ней и смеётся, а Макс-то совсем не таков! Он хороший, Макс. Чего же тебе ещё нужно, глупая ты голова, глаза-то раскрой, посмотри кругом, да у кого ещё найдешь такую счастливую и насыщенную жизнь?! Да про такую жизнь только в книжках писатели сочиняют поштучно, и весь мир зачитывается, и мечтает о ней, и не имеет, а у тебя такая жизнь наяву!
Счастливейшая из смертных! Да разве ты не знаешь, что тебе даже завидуют? Завидуют, какая ты нескучная, какая ты не такая, как все. Ты только вспомни, сколько раз тебе это говорили. Да твои тетради народ читает-зачитывает, ни у кого таких больше нет! Родители в мусорку кинули Тетрадь Песчаной Банальности — так Непобедимый в мусорку залез и из мусорки тетрадь твою вытащил! Леон, насмешник Леон, ведь даже сам Леон не дал мальчишкам про тебя байки выдумывать. Не тебя он тогда хотел этими раками обидеть, а мальчишкам показать, что они не правы. Уважает тебя Леон, вот что. А Макс? Ну на что ему эта мышка в норке — ни на что не нужна, его мышки не интересуют, он же только для тебя её нашёл, думал, тебе это будет интересно. Так старался для тебя человек! А ты даже обрадоваться не захотела…
Да не в норке моя жизнь, не в мышке! Почему никто не понимает, в чём моя жизнь?!
Ну с кем поделиться? Ну кто поймет?
Далеко, за территорией, железнодорожные пути. Далёкий-далёкий поезд тихонечко застучал. Далёкая-далёкая корова замычала. Это где-то за территорией ещё и деревня…
Сердце вдруг всё всполохнулось, к поезду полетело. Так отчаянно, как никогда. Там, там, там, там, в поезде, мой дом, моё счастье. Там мой друг! Ах, неужели так может быть, что в этом поезде мой друг? Кто-нибудь ещё из могикан! Да, да! Он там! Да кто же это? Неведомый странник? Неведомый воин? Солдат шахматный поцарапанный, нелюдимый бородатый лесник? Могиканин мой, могиканин, хоть один какой-нибудь могиканин, есть ли ты на Земле? Почему ты мимо меня на поезде едешь? Как же мне тебе прокричать, чтобы ты услышал: я здесь!.. Куда за тобой следом бежать?..
Поезд закричал пронзительно. Сердце заплакало, унеслось за поездом вслед. Алая полоска заката. И никогда больше такой не будет. И не удержать её, и не подняться до неё. И так хорошо, что больно. Упасть и плакать, плакать…
Домой!
А если я не хочу, не хочу домой!.. Ну что вам стоит позволить мне спать здесь? Мой дом — здесь… нет, там, в поездном гудке, в красках заката… Непрочный мой дом, — Господи! Где ты?
Ничего нет родного на земле! Как же так!
И только посох, посох Следопыта с рунами. Правила жизни. Жизни нет, а правила есть. Племени нет, а Следопыт есть.
«ПАЛИЦА СИЯ НЕ ТОКМО ПАЛИЦА ЕСМЬ».
Настя заплакала, обняла свой посох.
— Настя! Домой! Быстро!
Ах, сбежать бы мне из дому вашего кирпичного на все четыре стороны, куда глаза глядят! Но куда ж я сбегу, если я на малую территорию и то заглянуть боюсь? Что уж там о дальних-то поездах говорить!
Уже август был или даже сентябрь — чудно! сентябрь! — и все уже уехали почти, и только Андрейка что-то не поделил с Женькой Пузырём, и все, кто ещё не уехал, пошли на их драку смотреть, и не могли понять, всерьёз они или скоро перестанут. Девчонки ахали, пищали, а Настя сидела на срубе старого колодца и думала, что она бы пищать не стала, и бояться, как Женька, не стала, а просто дралась бы уж насмерть, если уж драться. И вместо Женьки себя представляла. А у того штаны сползали в пылу борьбы, и были они отчего-то мокрые, и все уже открыто хохотали над Женькой, а он пыхтел и не отвечал ничего.
Андрейка был высокий и красивый, а Пузырь маленький, пухлый, в сползших мокрых штанах и в слезах пополам с грязью. И не прав был, кажется, Женька, потому что его вообще все не любили… Но всё это было уже так неприятно… и вообще похоже на тот, внешний, мир.
«Ещё и ты запищи», — презрительно подумала Настя и по-лихому плюнула вниз, где в старом, старом колодце качались среди ряски брошенные кем-то бруски, ветки и другой мусор.
Захохотали опять над Женькой парни, закачался-загудел колодец, небо в нём опрокинулось.
Из далёкого, смешного, наивного детства пословица из букваря вспомнилась, как писали-выводили пыхтя в прописи: «Не плюй в колодец — пригодится воды напиться».
И всё смешалось: тетрадки в косую линейку, плачущий Женька, колодец, оскорблённый смертельно…
— Хватит вам уже, хватит! — закричала Настя, спрыгнула с колодца и домой побежала, по чужому асфальту, под небом чужим, мимо чужих деревьев — молча, молча, молча стояли деревья, занемели…
Осень над миром — осень, птицы наши края покидают, бабочки не порхают над лугом, пасмурно, одиноко.
Молиться бы — слёз нет.
Прощай! Прощай!
Прощай, дача, умирать тебе без меня, а мне без тебя. Что-то непоправимое свершается — расту, расту — зачем расту? — Дача моя, дача, рай мой потерянный…
И никто уже разговоров не вёл, как в прошлом году, что отнимут дачу, а Настя тогда в один миг поняла, что дачи больше не будет.
Следопыт в колодец плюнул.
Опрокинулся колодец, мир опрокинулся.
Год прошёл.
Была степь, была ночь, была луна, от которой видна была тень.
Было старое городище по имени Устье, полное тайн и загадок, из цепи тех самых поселений, что оставили нам древние арии, огнепоклонники, кочуя по Уралу, следуя начертаниям звёздных рун. Была земля без края и небо во всё небо. Стучалось что-то неведомое в душу.
Века назад прошло здесь племя мудрецов, учёных и провидцев; прошло, и города за собой сожгло, исчезло из мира, а только что-то всё же осталось. Но что? Не кости же и черепки, нет, мало ли где ещё черепков накопаешь… Нет, осталось что-то большее, важное…
Не было у Насти дома. Не было роду-племени. Лука не было, и даже посоха не было: извела его мама, когда красила дома пол. Размешивала посохом краску, решив, что хватит старой палке без дела валяться, и выбросила потом. Ничего из прошлого! И Архивариус была не Архивариус, а ученица археологического класса, которая уже перестала стрелять из лука и взамен того начала понемногу краситься и цеплять в уши кольца, и куталась она в спальник в одной из археологических палаток.
Но Следопыт был. Был Следопыт! Последний из могикан. Первый из могикан.
Да, рай потерян и Следопыт из него изгнан, но не значит ли это, что пришло время строить свой Дом, своё Королевство, свой Храм заново уже на этой Земле? Строить своими руками. Для потомков.
Заволновались травы, забегал по ним луч фонарика. Маленький мальчик Кирюшка бежал по траве. Прибежал и ткнулся доверчиво в большую джинсовую ногу большого Следопыта. Это был совсем маленький мальчик, но доверие его было волнительней и дороже всех взрослых доверий на свете.
Кирюшка почти плакал. Он поднял кверху в ладони сломанную машинку, как обвинительный документ против всего человечества, и сказал с мировой скорбью:
— Я понимаю, что она была злая! Но зачем она это сделала?
Он смотрел вверх на Настю и хотел ответа.
— Кирюшка, — сказала Настя. — Я не знаю, зачем. Мне тоже очень больно. Но давай мы её простим?
— Если она злилась на меня, почему она не ударила меня? Но она прямо вот так взяла… взяла и сломала…
Он попытался показать, как сестра сломала его машинку, но не выдержал и залился слезами, прижимая раненую игрушку к груди.
— Может быть, мы сможем её починить? — Настя присела.
— Нет! Её уже не починить!
— Кирюш… не плачь. Я очень тебя понимаю. В мире не всё красиво, но плач не поможет. Нам надо самим делать радость, и тогда она будет. Помнишь, ты выпустил ящерку, которую мальчики поймали? Тебе ведь жалко было её выпускать, потому что хотелось с ней поиграть? Но ты такой молодец, что ты её выпустил. Зато она убежала и живёт, и мы её уже не сломаем. Ты сначала не понимал, что ей нехорошо с нами, а потом понял. Ведь это мы хорошо сделали, что отпустили её? Как она теперь радуется! Вот если долго молчать, то можно даже услышать, как они будут бегать по полю. И ящерки, и даже змеи, наверное. Хочешь послушать?
