В учительской в этот ранний час было четверо: Лена Якушева, Юра Рябинин, завкафедрой педагогики Надежда Александровна и заведующая учебной частью Галина Петровна. Они сидели в пальто, и по их виду можно было понять, что здесь им пришлось провести ночь.
То и дело звонил телефон, Галина Петровна или Юра поспешно брали трубку, надеясь услышать какое-нибудь сообщение о судьбе Мити и Милы, но каждый раз их только спрашивали и ничего не сообщали. Поэтому приходилось отвечать:
— Нет, нет… пока ничего нового.
Или:
— Ждем. Всюду, куда можно, сообщили.
При этом и Юра и Галина Петровна, кончив разговор, опускали трубку, виновато поглядывая на Лену.
Надежда Александровна держала себя подчеркнуто строго.
Девушка сидела, отвернувшись от телефона. Она никак не реагировала на звонки, и это пугало Юру и Галину Петровну.
Всякому, кто знает, что значит воспитание подростков, — сказала Галина Петровна, — ясно, что ни один самый опытный учитель не гарантирован от подобных ЧП. Так что не следует заниматься самобичеванием. Сейчас, когда вы нам все рассказали, я вынуждена признать, что была неправа. Извините меня, Леночка. У вас свежий глаз, а я… за пятнадцать лет, вероятно, слишком пригляделась ко всем этим Сергеевым, Красиковым…
— И все же у Лены есть повод для серьезного размышления о своей судьбе, — возразила завкафедрой. — Настоящий педагог именно в такой сложной ситуации знал бы, где сейчас находятся Митя и Мила. А Лена не знает. В этом все дело.
— Но вы же можете обещать Лене, — осторожно начала Галина Петровна, — что этот случай никак не отразится…
В первый раз Лена повернула голову.
— Неужели вы могли подумать, что меня сейчас волнует это? — сказала она, сделав такое ударение на слове «это», что Галина Петровна поспешила ответить:
— Я понимаю. Простите, пожалуйста.
И снова зазвонил телефон.
— Пока ничего… — привычно начал Юра и вдруг осекся. — Что? — закричал он. — Кто говорит? Красиков? Ах, ты… Да ты понимаешь, что ты наделал!
— Дай мне! — твердо сказала Лена, вырвав трубку у Юры. И потом уже очень спокойным голосом: — Здравствуй, Митя. Это Елена Федоровна… Понимаю. Понимаю. Значит, Мила больше не думает про десять процентов, а только… Что? Про все сто? Молодец! Понимаю!
— Ура! — прошептал Юра. — Галина Петровна! Надежда Александровна! — продолжал он шептать, постепенно возвышая голос. — Скажите ей, что я не такой уж плохой парень. Во мне что-то есть, честное слово. А без Лены я буду катиться вниз по наклонной плоскости. Меня засосет улица. А Митя домой позвонил? — неожиданно спросил Лену Юра.
— Ты домой позвонил? — повторила Лена в трубку. — Нет, нет, все хорошо. Ни о чем не беспокойся. Ну я же тебе говорю, что все хорошо… Да, да. Все правильно, но… Меня ты все-таки подвел… — Лена повесила трубку. — Дело в том, Надежда Александровна, что я догадывалась, почти знала, где находились Мила и Митя. А сейчас он звонил из больницы.
***
И сразу зазвучала громкая музыка. Это гремели уличные репродукторы. Над мостовой ветер колыхал красные полотнища с надписью «Да здравствует 8 Марта — Международный женский день».
Неожиданно наступила тишина. Музыка репродукторов еле доносилась с улицы. Местные учительницы и молодые практикантки за одним из столов учительской уныло составляли традиционный список: кто что принесет для совместной вечеринки в честь Международного женского дня.
— Значит, за мной, — сказала сурово учительница физики, — как всегда, яблочный пирог и бутылка сухого.
— Я, как всегда, сациви, — объявила другая местная учительница. — Бутылка шампанского у меня уже полгода в холодильнике на всякий случай.
— Девчонки, — бодро начала «англичанка» Ира и осеклась, — то есть… — Она смущенно помолчала. — В общем, кто принесет проигрыватель и пластинки?
— А зачем? — спросила суровая Наталья Ивановна.
— Как — зачем? Танцевать!
— С кем? — поинтересовалась учительница физики. — В нашем распоряжении одна танцующая человеко-единица мужского пола — Юра Рябинин. Директор школы не в счет, он депутат, а сейчас опять в командировке. В прошлом году у нас были завхоз и военрук, но им пришлось так худо, что они дали торжественную клятву на наши «девичники» больше не ходить.
— Почему «девичники»? — поинтересовалась Лена. — А ваши мужья?
— У кого они есть, почему-то предпочитают праздновать дома, — сказала заведующая учебной частью Галина Петровна.
— А ваш муж? — спросила Лена.
— Был, — грустно ответила Галина Петровна, — но я тогда еще не знала, что с ним нельзя все время говорить только о том, почему я какому-то Пете Тяпкину поставила пятерку, хотя он отвечал хуже Феди Ляпкина, получившего тройку. Я не знала, что с мужем надо обязательно ходить в кино и в гости, а тетради проверять, только когда он спит мертвым сном…
— Понятно! — сказала красавица Ира. — Я берусь привести трех морских офицеров. Пойдет?
Раздался общий возглас удивления.
— Откуда ты их возьмешь? — поинтересовался Юра Рябинин.
— Борис и его друзья.
— Но Борис, насколько мне известно, думает, что ты переводчица.
— Я раскололась на второй же вечер.
— А он?
— Обрадовался. «Я, говорит, этих переводчиц повидал на своем бродячем веку».
— Запишите, — сказала вдруг Лена, — за мной салат с майонезом и три молодых интеллектуала. Подходит?
— А ты-то где их подобрала? — изумился Юра.
— Узнаешь, — ответила Лена.
— Ага… Тогда насчет музыки у меня есть тоже свое предложение, — сказал Юра загадочно.
***
И опять грянули репродукторы.
К магазину с вывеской «Все для женщин», который вот-вот должен был открыться, змеилась огромная очередь, состоявшая из одних мужчин. Мужчины вели явно «дамские» разговоры о том, что модно и что не модно. Со всех лотков мгновенно раскупались цветы. Они буквально таяли в воздухе, едва успев появиться.
В продовольственных магазинах под веселую музыку исчезали торты и пирожные. В парикмахерских стройные ряды женщин, сушивших волосы под блестящими колпаками, почему-то напоминали о космических перелетах.
Трамваи и автобусы были набиты волшебными словами «пожалуйста», «простите», «извините», «прошу вас» и т. д.
Между очередями за тортами, цветами, праздничными сувенирами метался Митин папа. Но ему страшно не везло. Как только подходила его очередь, слышался неприятный голос:
— Всё! Торта не выбивать!
Или:
— Жирафы пластмассовые кончились! Не стойте, граждане!
Митин папа изнемог, махнул на все рукой и зашагал по улице.
***
И снова музыка уличных репродукторов стала глуше. Теперь она доносилась в блестевшую пластиком и кафелем этажную кухню. Здесь шла праздничная готовка. Но настроение у девушек было не то, что прежде. Да и Юра не чувствовал себя по-прежнему уверенно.
— Как я понимаю, ингредиенты для обещанного салата с майонезом? — спросил он Лену, кивнув на кипящую кастрюлю.
Лена промолчала. Тогда Юра сунулся к красавице «англичанке»:
— Что это у тебя так вкусно пахнет? Солянка?
И немедленно получил в ответ:
— Будь она неладна! Что ты всюду свой нос суешь? И без тебя тошно! Ну до чего же надоела эта бурда! Если б вы знали, девчонки, как моя мама готовит! Приходите, миленькие, как вернемся домой, все приходите — угощаю!
— Так, — сказал Юра, — первые признаки морального разложения: тянет к маминым пирогам. Ты же сама говорила, что дом современного человека — это хороший чемодан! А как насчет «обожаю жить в отелях»?
— Современному человеку, — категорически заявила Ира, — нужны папа и мама!
— В раннем детстве, — вставил Юра.
— До глубокой старости! — ответила Ира. — И, по возможности, дедушки и бабушки. Ему нужны братья и сестры, тети и дяди.
— Скажи еще — тещи и свекрови, — не сдавался Юра.
— Скажу! Я хочу выходить из дому, и чтоб меня узнавали соседи. «Здравствуйте, Ирочка, вы всё хорошеете», — «Здравствуйте, Василий Петрович, как ваша нога?» Это нужно современному человеку!
— Детке домой захотелось? — сказал уже совсем противным голосом Юра Рябинин.
— Да, на Сахалин, на Северный полюс, если там будет мой дом, — стояла на своем Ира.
***
Митины папа и мама медленно приближались к парадному своего дома, но их вид вступал в вопиющее противоречие со словами Иры, настолько он был унылым.
В парадном вереница почтовых ящиков на этот раз выглядела совсем иначе, чем тогда, когда мы ее увидели в первый раз. Все ящики были набиты почтой, кроме Митиного.
Районный архитектор открыл свой почтовый ящик. Вывалились поздравительные открытки с цифрой «восемь» и одна жалкая бумажка официального вида.
