Если бы я не упал, то бежал, может быть, до самого Приморска. Но я за что-то зацепился и упал. Упал — и штаны у меня отлипли, и сразу легче стало. Только тут я догадался, что делать. Оттянул штанину, чтобы до кожи не доставала, и лежу, боюсь шевельнуться — жду, пока остынет.
Делать мне нечего, и я думаю. Думаю про штаны — как сделать, чтобы мать не заметила. Ей не объяснишь, что все нечаянно получилось. Если бы я сгорел в этой смоле, она все равно сказала бы, что нарочно. Она всегда в пример себя приводит, что с ней никогда такого не случается. В прошлую зиму мы с Колькой стали прыгать с сарая в сугроб. Под снегом лежала какая-то железяка — и я порезал валенок.
Мать меня стала ругать:
— Почему-то у меня валенки не режутся. Четвертый год хожу.
Я стал объяснять:
— Мы с крыши прыгали.
— Почему-то я с крыши не прыгаю.
Как я ей могу объяснить, почему она с крыши не прыгает. Пускай прыгает, если хочет, я не запрещаю.
Теперь она мне будет говорить, что она на смолу почему-то не садится. Как будто я на нее хотел сесть. Если бы Батон рот не разинул, я бы и не сел никуда. А теперь получается, что я вроде Батона. Интересно: еще видел кто-нибудь, как я по берегу бежал? Надо Кольке сказать, чтобы не говорил никому. Колька опять умнее всех получается — ничего с ним не случилось.
Лежу я, про все это думаю и оттягиваю рукой штанину. Над моей головой что-то зашевелилось. Посмотрел — синица сидит на ветке. Смотрит на меня как на дурачка, даже голову вывернула. Плюнул я в синицу, она улетела. Только мне от этого не легче. Сзади горит все и чешется. А лежать уже стало холодно.
Я стал потихоньку отпускать штанину. Ничего. Вроде уже негорячая. Встал я и не знаю, куда идти. Назад — Колька обхохочется. Домой — нельзя, нужно попробовать сначала штанину отчистить.
Пошел вперед, сам не знаю куда. Слышу, в кустах кто-то пыхтит. Наверное, как раз на Батона вышел. Смотрю, точно — Батон сидит у ручья, опустил туда ногу и кряхтит.
Он меня увидел.
— Мураш, я здесь. Давай сюда.
Это Батон подумал, что я пришел его искать. Я не против, пускай думает.
— Больно? — спрашиваю.
— Теперь уже не очень, — говорит Батон. — Когда больно, разве соображаешь… Я сначала подумал, что мне в сапог кто-то забрался. Вроде крысы. Как грызнет — я и побежал. Небось и ты бы побежал.
Я стою так, чтобы Батон моей смолы не заметил. Говорю:
— Тебе сразу надо было в воду. Залив-то рядом. А ты побежал на край света.
— Умный ты, Мураш, — отвечает Батон. — Давай я тебе в сапог вару плесну, а потом посмотрим.
— Ты себе лучше плесни, — говорю я. — В другой сапог. Тогда ровно хромать будешь. Давай вылезай, пойдем работать.
Батон вылез из ручья. Штанина у него засучена, а на ноге здоровое красное пятно.
— Пузырь будет, — говорит Батон. — Мне теперь сапог не надеть — больно. Лучше я босиком пойду.
Батон стянул второй сапог, и мы пошли назад, к лодке. Я иду сзади и потихоньку от Батона штанину оттягиваю, чтобы по больному месту не царапала.
Когда мы пришли, Колька уже почти половину щелей залил. Увидел нас и спрашивает:
— Долго вы еще бегать будете? Или за вас дядя должен работать?
Я говорю:
— Нужно же было найти человека. Может, он там помирает.
— Значит, ты за Батоном побежал?
— А за кем же еще?
Колька как заржет.
— А чего? Чего? — спрашивает Батон. — Ты чего смеешься?
— Ничего, — говорит Колька. — Ты у него спроси.
— Ну чего? Чего? — спрашивает у меня Батон.
— Не знаю, — говорю, — может, ему смешно, что я штаны немного заляпал? Мне-то наплевать и на штаны, и на смех его.
Мне было, конечно, больно, потому что штаны терли по обожженному месту. Но я спокойненько повернулся и показал Батону прилипшую смолу.
— Это ерунда, — говорит Батон. — Мне вот на голую кожу попало, прямо горит все. Хорошо, что Мураш за мной прибежал, а то бы я там целый день сидел.
Колька опять засмеялся. А я быстренько говорю:
— Давай с лодкой кончать, а то вар остынет.
Колька смотрит на меня, а на ряшке на его — прямо сто кило смеха.
Я быстренько вырвал у него, квач и сунул его в банку.
Батон, конечно, работать не стал. Он был босиком, а земля еще не прогрелась. Поэтому Батон слонялся вокруг лодки и поджимал то одну ногу, то другую. А я, по-моему, в тот день вел себя, как настоящий герой. Наклоняться мне было больно, штаны терли жутко. Но я даже не пискнул и работал, хотя на смолу эту мне смотреть было противно. Я еще нарочно смеялся по любому поводу — такая у меня была в тот день сила воли. Я, конечно, понимал, что смех мой — дурацкий. Но под конец работы, кажется, даже Колька поверил, что я побежал за Батоном, а вовсе не потому, что обжегся.
Нам оставалось домазать совсем немного, когда пришел батонский отец.
Он шел по берегу со стороны школы, и мы увидели его еще издали.
— Батон, смывайся, — шепнул я.
Батон только плечами пожал.
— Чего смываться-то? Домой все равно приду. Пускай уж лучше сейчас.
Батонский отец подошел к нам и встал. Стоит молча, смотрит, как мы мажем. На Батона не смотрит.
— Здравствуйте, дядя Костя, — сказали мы с Колькой.
— Здорово, молодежь, — ответил батонский отец.
Мы снова мажем. Молча. Дядя Костя тоже молчит и наблюдает. Может, он ждет, что мы про вар первыми скажем? Тогда сто лет будет ждать. Мы мажем, и все.
Слышим, дядя Костя засопел. Сейчас выскажется.
— Молодежь-то, молодежь… — говорит дядя Костя. — А где вы вару достали?
Мы молчим. Батон стоит по другую сторону лодки, и вид у него такой, будто он не здесь, а где-то в Америке.
— Ты принес? — спрашивает дядя Костя.
— Я, — отвечает Батон.
— А кто тебе разрешил?
— А никто, — говорит Батон.
— Ну, иди сюда, — говорит дядя Костя.
— А зачем? — спрашивает Батон.
Дядя Костя молча пошел вокруг лодки. Батон тоже пошел вокруг лодки.
— Стой, Вовка! — приказывает отец.
— А чего? — спрашивает Батон.
— Я тебе покажу чего!
Дядя Костя пошел быстрей, Батон тоже пошел побыстрей.
Так они сделали два круга.
Дядя Костя остановился. Батон тоже остановился. Дяде Косте, конечно, неудобно перед нами за собственным сыном бегать. Он снова зовет:
— Последний раз говорю: иди сюда.
— А ты драться будешь? — спрашивает Батон.
Дядя Костя молчит, сопит только.
Батон начал медленно подвигаться к нему. Сам сгорбился, на отца не смотрит, вид у него такой, будто он жутко боится. Мы смотрим на Батона и видим, что он нам подмигивает.
— Дядя Костя, — говорит Колька, — мы вар отдадим, мы достанем.
— Это само собой, — согласился дядя Костя.
Подошел Батон к отцу, а тот — хрясь его по затылку.
— Ой-ой-ой! — закричал Батон. Кричал он спокойным таким голосом, будто отвечал урок.
Дядя Костя повернулся и пошел. Шел он неторопливо и важно, и вид у него, даже со спины, был какой-то гордый.
А Батон мотнул головой и улыбнулся.
— Вот так, — сказал он, — теперь можно и вар не отдавать. Вы смолите, а я немножко побегаю — что-то холодно стало.
Мы с Колькой стали работать и скоро доделали то, что осталось.
МЫ — ЛЮДИ НИЗКОЙ КУЛЬТУРЫ
В понедельник у нас был очень интересный урок литературы. Не целый урок, а только половина: вторую половину мы нормально занимались. Зато в первую половину мы чуть со смеху не лопнули.
А получилось все, конечно, из-за меня. Из-за того, что я Наташку Кудрову по макушке стукнул.
Наташка ко мне все время пристает. Ну, не так пристает, конечно, как ребята, — ко мне в поселке из наших никто не пристанет, потому что им же хуже будет. Наташка пристает ко мне как-то странно, я даже точно объяснить не могу.
Ну, например. Сидит она на своей парте сзади меня. У доски кто-нибудь отвечает. А Наташка начинает пальцами барабанить. Меня она не трогает, а стучит по своей парте, прямо за моей спиной. Никому, наверное, и не слышно, а мне слышно. Она такт отбивает, как будто на барабане играет. Сначала мне будто бы все равно. Сижу и слушаю, что там у доски говорят. Но постепенно Наташкин барабан мне все больше и больше начинает лезть в уши. Я стараюсь ее стук не слушать, но получается как раз наоборот. Через минуту я уже не слышу, как урок отвечают, а слышу только, как она барабанит.
Я говорю не оборачиваясь:
— Перестань!
Она перестает. А потом опять начинает.
Главное, что ее никто не слышит, кроме меня. А у меня слух уже такой становится, что я даже слышу, как она пальцами шевелит, а не то что по парте стучит.
Я опять говорю:
— Перестань, в перемену получишь.
Она снова перестает на минуту, а потом — опять дальше поехали.
Если я еще раз не скажу, она будет барабанить хоть до конца урока. Но если я скажу в третий раз, то больше уже никакого барабана не слышно. Как будто она специально ждет, пока я три раза скажу.
