Илларион остановился у самой парадной. Посмотрел на нас спокойно. Я даже подумал, что не удирал он от нас, а просто ушел пораньше, да и все.
— Какое дело?
— Насчет высокой культуры, — говорю я. — И насчет низкой тоже.
— А я тут при чем? — спрашивает Илларион. — Я про культуру ничего не говорил. А за свои слова про девчонок я отвечаю. Могу и сейчас повторить.
— Тут не в девчонках дело. Дело как раз в ребятах. Ты нашего класса не знаешь. Ты вообще еще никого не знаешь. Откуда ты взял, что мы несправедливые? У тебя есть право целый класс обвинять?
— Никого я не обвинял, — отвечает Илларион. — Сказал, что думаю.
— Сейчас я тебе тоже скажу, что думаю, — говорю я. — Давай только отойдем отсюда.
Илларион посмотрел на меня, подумал — как-то очень спокойно, будто и не понимает, что он сейчас получит.
— Драться я не буду.
— Да и мы драться не будем, — говорю я. — Дадим тебе по паре банок — и пойдешь домой к маме.
— Вы, может, и дадите, а я не могу.
— И не надо, — говорю я. — Мы ведь тебя зовем, чтобы тебе отвесить, а не чтобы ты нам. Или у тебя коленки слабые от высокой культуры?
— Мне запрещено драться.
— Мама запретила или папа?
— Я боксом занимался в Ленинграде. И у меня разряд.
Колька засмеялся:
— Да ты нас не пугай.
— Я не пугаю. Просто боксерам запрещено драться. Вы меня можете бить, а я вас нет.
— Ты правда, что ли, боксер? — спрашивает Колька.
— У меня юношеский разряд.
— Покажи значок.
— Он дома.
— Что же нам с тобой делать? — спрашиваю я.
— Не знаю, — говорит Илларион.
Я стою и думаю, что все получается как-то странно. На вид Илларион такой, что и не пару, а десять банок выдержит. С таким даже приятно подраться. Особенно мне. Потому что из наших ребят со мной никто один на один не справится. Но если Илларион вправду боксер, то он должен быть сильнее меня. А выходит, что он как будто слабее девчонки. Та хоть сдачи может дать.
Для проверки я все-таки ткнул Иллариона кулаком в грудь. Вполсилы. Но попал я не в грудь, а в ладонь, которую Илларион успел подставить.
Он ничего не сказал. Побледнел только.
Я говорю:
— Колька, а он и вправду боксер.
Только я это сказал, из парадной выходит женщина. Смотрит на нас и улыбается, как будто мы ей самая родная родня.
Я сразу догадался, что это мать Иллариона.
Она говорит:
— Здравствуйте, мальчики. Ларик, я вижу, у тебя уже здесь друзья появились?
Я думаю: пожалуется или нет? Если пожалуется, то лучше ему было в наш поселок не приезжать.
— Это из нашего класса, — говорит Илларион.
— Вот и хорошо! — Она как будто еще больше обрадовалась. — Идемте к нам все вместе обедать. У нас как раз все готово.
Мы с Колькой стоим и даже сказать ничего не можем от удивления. Что это мы к незнакомым обедать пойдем? Особенно после того, как я Иллариону хотел банок надавать.
Наконец я сообразил.
— У нас тоже все готово, — говорю. — Мы домой пойдем.
Но она нам даже дорогу загородила. Прямо толкает нас в парадную.
— Ларик, что же ты стоишь, приглашай своих друзей.
Илларион говорит тихонько, чтобы она не услышала:
— Идите, она вас все равно не отпустит.
И мы пошли, вот что удивительно. Потом я, когда этот случай вспоминал, подумал, что пошли мы просто от удивления. Мы ждали, что она за Иллариона будет заступаться или он сам будет ей жаловаться, а нас в гости позвали.
Правда, она нас еще за руки тянула.
Квартира у них такая же, как у Кольки, только вся заново обклеенная и на одну комнату больше. В передней было так чисто, что я долго искал, куда бы поставить портфель, и засунул его за ящик под вешалкой.
Мы с Колькой сразу заметили боксерские перчатки, которые висели на стене. Значит, не врал Илларион.
— Вас как зовут, мальчики?
Мы сказали.
— А меня Валентина Павловна. Идите на кухню, мойте руки, и пойдем в столовую.
Я говорю:
— В столовой сейчас перерыв.
Она засмеялась.
— Проходите в эту комнату. Ларик, покажи мальчикам, где мыло, полотенце и все остальное.
Идем мы на кухню, а у меня ноги как будто сами к двери поворачивают — удрать хочется. Просто сам удивляюсь — до чего мне неудобно.
Илларион идет впереди, и вид у него тоже не очень-то веселый. Ткнул он пальцем в боковую дверь и говорит:
— Здесь уборная.
А я весь какой-то нервный. Как будто внутри у меня что-то натянулось. Вроде бы и сказать что-то надо, а чего, не знаю. Заглянул за дверь и говорю:
— Хорошая уборная.
Колька засмеялся. Илларион тоже прыснул. И всем нам стало полегче.
Но оказалось, что легкость эта временная.
Пока Илларион показывал нам свой разрядный значок и грамоты от спортшколы, пока мы примеряли его перчатки, все было ничего. Я даже подумал, что зря мы собирались надавать ему банок. Может быть, он не хуже нас, только у него мозги в другую сторону работают.
Но потом Валентина Павловна позвала нас обедать.
На столе была белая скатерть. Это мне сразу не понравилось. У нас белую скатерть мать накрывает, только когда гости. Пока гости не придут, мне даже к столу подходить не разрешают, хотя потом гости все равно эту скатерть заляпают.
Мы сели, и я вижу, что Колька потихоньку отодвигается вместе со стулом, чтобы скатерть коленками не запачкать.
Валентина Павловна начинает разливать суп, а я вижу, что на столе стоит лишняя тарелка. Ну, думаю, сейчас главный инженер придет, только этого еще не хватало.
Валентина Павловна кричит:
— Наташка!
И из комнаты, в которой мы не были, выходит эта самая Наташка.
— Наташа, — говорит Валентина Павловна, — сестра Ларика. А это Витя и Коля — друзья Ларика.
Я вообще на девчонок внимания не обращаю. И на эту Наташ… То есть я хочу сказать, что до этой Наташи мне тоже дела никакого нет. Она стоит себе и меня разглядывает — меня почему-то одного, а на Кольку не смотрит. А я на нее смотрю и чувствую, будто у меня внутри холодок какой-то. Прическа у нее вроде как у Женьки Спиридонова, только у нее получаются не лохмотья, а нормально. Прическа мне тоже до лампочки. Мне вообще все равно, кто как одевается. А уставился я на нее потому, что на ней был пояс. Широкий кожаный пояс с двумя рядами дырочек и заклепками. О таком поясе я мечтаю уже сто лет, еще с прошлого года. Мне этот пояс для ножа нужен — для рыбацкого ножа в ножнах, который я нашел около причала.
Наташа усмехнулась, дернула подбородком и спрашивает:
— Ты чего на меня так смотришь, Витя?
Сказала она это так, будто она не девчонка, а моя мама.
А я почему-то растерялся и говорю:
— Здравствуйте.
Все засмеялись. Наташа говорит:
— Привет, Витя.
И все опять засмеялись, и даже Колька.
Валентина Павловна говорит:
— Наташка, не дури.
Наташа пожала плечами и села за стол. Пояса мне уже не видно, и я перестал на нее смотреть.
Пока ели суп, я только об одном и думал: как бы на скатерть не капнуть. Лицом прямо в тарелку влез, чтобы от тарелки до рта ближе было.
На второе были оладьи.
Валентина Павловна поставила на стол вазочки с вареньем, со сметаной и с маслом.
— Ребята, кто с чем хочет, берите сами.
Наташа говорит:
— Витя с вареньем любит, да, Витя?
Я на нее не смотрю.
— Спасибо, я наелся, больше не хочу.
Наташа — опять:
— Витя, не спорь с мамой. Она у вас с осени преподавать будет.
— И у вас, между прочим, тоже, — говорит Валентина Павловна.
— Представляю, какие ты мне отметки будешь ставить.
— Какие заслужишь, — говорит Валентина Павловна. — Сегодня, например, за поведение ты больше двойки не заслуживаешь.
— Разве я плохо себя веду?
— Неважно, — говорит Валентина Павловна.
— А в чем?
— Сама знаешь.
Наташа замолчала. А я сижу и соображаю. Почему Валентина Павловна будет у нас преподавать, мне не понятно. Но Наташе она сказала «у вас тоже». Значит, Наташа будет учиться в нашей школе. Можно постараться у нее пояс на что-нибудь выменять.
После обеда мы с Колькой сразу заторопились.
Валентина Павловна проводила нас до двери, а Ларик спустился вниз.
— Твоя сестра будет в нашем классе учиться?
— Нет, она в девятый переходит.
— У нас же нет девятого.
— С осени здесь будет десятилетка. Вы разве не знали?
— Нет, — говорю, — не знали. А твоя мама учительница?
— Русский язык и литература, — отвечает Ларик.
— А как же Мария Михайловна?
— Она на пенсию уходит. Разве вы и про это не знали?
— Не знали, — говорю. — Это ведь ты все знаешь. А мы мало знаем.
Тут Колька говорит:
— А где твой портфель?
Смотрю — нет портфеля. Так я торопился уйти, что портфель у них дома забыл.
