Ознакомительная версия.
В то лето стояла замечательная жара. Я рисовал. Всё было отлично. Всё было просто очень хорошо!
Вот живет человек, размахивает руками, тянется к солнцу, любит пирожные, да и вообще влюблён, даром, что хочет похитить дочку торговца карандашами. Человек воображает себя наследником султана, украденного в детстве ужасными мамелюками, янычарами и асассинами. Жизнь на манер длинной скатерти, уставленной приятными штуковинами, видится ему с некоторыми пятнами, придающими ей дополнительное очарование. Верные друзья, битвы с врагами, интриги, недоброжелательство роковой красавицы, слава и даже богатство рисуются уже отчетливо, когда тропинка судьбы поворачивает за угол нагретого солнцем невысокого забора его кудрявой кареглазой мечты. Забора, поросшего мелкими розами. Да, непременно розами. Колючими мелкими розами с бутонами, изъеденными тлёй. Внезапный удар в лоб — главный прием жизни. Он неотразим.
Подступает тошнота, липкий холодный страх, смерть на дребезжащей бричке подкатывает, громыхая лопатой и киркой. И никто не приходит на похороны из-за плохой погоды: мелкий противный дождь, лужи, две разочарованные нищенки на паперти и неопрятный священник с водянистым лицом. Всё.
Меня укусила старуха. Старуха укусила меня за руку острыми гнилыми зубами. Укусила до крови, больно. Это случилось, когда я пришёл в тюрьму в подвале замка Муль, следуя человеколюбивой традиции навещать тамошнего узника по воскресеньям. Дикима ходила туда каждую неделю, я, разумеется, стал ходить туда вместе с ней. Тем памятным летом стояла неслыханная жара. С этой жары всё и началось. Ветер дул в наши края прямо из Африки, как будто не было тысячи миль голубого прозрачного простора моря. Песок пустыни приносило ветром в Анкону, песок хрустел на городских мостовых и забивался под двери. Днём лазоревые оконные ставни плотно закрывались, чтобы сохранить немного робкой ночной прохлады. Солнце жгло, в предместьях началась холера, и герцогский двор перебрался на загородную виллу Пацци в тень черешневых садов подальше от эпидемии, духоты неприятных воспоминаниях о покойном герцоге. Дикима писала мне оттуда по три письма в день, которые я потом получал сразу по дюжине. Я отвечал ей на розовой алжирской бумаге из лепестков гибискуса, рисовал ей в письмах Анконскую гавань с кораблями и фелюгами, сурепку среди камней или какого-нибудь жука. Если я присылал ей стихи в стиле «Дикима, Дикима, ты мною любима» — она сердилась, и количество её писем ко мне удваивалось. Она отсиживалась за городом, а я решил пойти в замок Муль один, не столько движимый соображениями человеколюбия, сколько для того, чтобы вспомнить наши с Дикимой походы в это ужасное место. Замок Муль, как известно, стоит прямо на в воде и со всех сторон окружён морем желтоватым от песчаника и мохнатых водорослей. Раньше замок был дальней оконечностью Устричного мыса, но дамбу разрушили волны, и замок превратился в остров. Чтобы добраться до него, надо было нанимать лодку за четыре сольдо в тихую погоду, и за цехин во время шторма.
Крепость считалась страшно неприступной, но все знали, что это полнейшая ерунда, потому что туда надо было завозить с берега не только еду, но и питьевую воду. Более того, в случае нападения врагов на город, замок Муль был полностью бесполезен для обороны, также он не представлял никакого интереса для захватчиков. Смысл существования замка сводился к трём вещам. Его башня была превращена в маяк, в подвале располагалась тюрьма, и с замком была связана легенда о белой лошади. Лет триста назад во время битвы при Агульяно анконское войско было разгромлено, а тогдашний герцог, Пьетро Фандуламаччи, был убит копьем наповал. Его лошадь вернулась одна. Иногда призрак лошади выходил сквозь ворота замка, и его можно было видеть около герцогского дворца. Принято считать, что призрак белой лошади предвещал смерть анконского герцога. В воротах замка Муль построили часовню Сан-Пьетро, чтобы через ненужные замку, окружённому морем, ворота не выходила по ночам белая лошадь. Но она всё равно появлялась, и очередной герцог Анконский из рода Фандуламаччи умирал.
В подвале замка сидел душегуб Жак. За ним тянулся длинный след ужасных злодеяний. Он долго нагонял страх на варанских крестьян и углежогов, но когда его поймали, душегуб Жак не выказал никакой специальной злобы. Обнаружилось, что он умеет говорить всего десяток слов на корсиканском диалекте, а в остальном совершенно дик. Его жестокость не была намеренной. Это поставило власти Анконской марки в затруднительное положение, и, в конце концов, было принято решение заточить душегуба Жака в просторный подвал, стараясь, по мере сил, пробудить в чудовище спящую человеческую душу. Но человеческая душа душегуба Жака не просыпалась. Было известно только, что солёную свинину и огурцы он предпочитает всему прочему. Дикима Фандуламаччи, исполняя монарший обряд сострадания, приносила ему каждое воскресенье корзину с окороком и ведро огурцов. Камера узника была огромным каменным мешком с дырой в высоком потолке. В эту дырку ему спускали еду и воду, а также бросали свежее сено для подстилки.
В то злосчастное воскресенье я приплыл один к узенькой пристани под стеной замка Муль с корзиной и ведром. Встречавший меня тюремщик Луиджи, человек пожилой, неприятный и разговорчивый, осведомился о Дикиме. Мне захотелось его как-то подразнить. Я спросил, не доставляет ли ему много хлопот белая лошадь. Тюремщик Луиджи немного скособочился и ответил не вполне определенно, что белая лошадь — это пустяки. Меня это задело, и я спросил прямо: что же тогда не пустяки? Луиджи отвёл глаза, скрестил руки на груди и проворчал, что если, мол, сеньору Феру так угодно, он отведёт меня в самый нижний подвал и покажет знаменитую старуху, про которую почти никто не знает, да и мало кто верит в её существование.
Мне не хотелось принимать от Луиджи хоть какой-то знак внимания, и я решил откупиться от него жестом щедрого великодушия, подарив монету, чтобы избавить себя от ощущения должника. Словом, тюремщик Луиджи был мне противен, и именно поэтому я всучил ему золотой дукат. Трата денег таким необычным способом привела меня в самое мрачное и угрюмое настроение. Я думал о любви, о Дикиме, о дочке карандашника и о необходимости закупки дров на зиму. Пока я сердился на себя, ненавидел Луиджи и спускал на веревке воскресную праздничную еду для душегуба Жака, тюремщик Луиджи рассказывал мне историю старухи — узницы подвала замка Муль. Её поймал астролог Захария Малкин во время знаменитого нашествия старух на Анкону в 1472 году. Все остальные старухи либо умерли, либо ушли из города в тот же день, а эту гнусную тварь зачем-то поймал Захария Малкин, успев начертить вокруг неё семьдесят семь магических кругов, плюясь и выкрикивая все заклинания, какие он когда-либо знал, слышал или читал. Так или иначе, старуху посадили в клетку из кованых железных брусков. Это была тесная клетка, не больше гроба, старуха располагалась там стоя и почти не могла шевелиться.
Герцогский астролог Захария Малкин потерял ключ от старухиной клетки, а потом и вообще умер. Теперь никто не знал, что делать с этой проклятой старухой. Её не кормили, но она не умирала вот уже девять лет, чем доказывала свою сверхъестественную природу.
Мы с Дикимой никогда не бывали в нижней части замка, думая, что темница душегуба Жака и есть самое мрачное место тюрьмы. Но мы ошибались. За низенькой дверью из несокрушимых трёхдюймовых ореховых досок была лестница, ведущая вниз. Свет проникал туда из узкой амбразуры далеко в вышине, и там почти ничего не было видно.
Ступени шириной в ладонь, истёртые подошвами до гладкой округлости валуна, неровной крутой спиралью уходили вглубь. Подвал давно затопило море, лестница уходила прямо в воду, это было очень страшно. Над этой лестницей и висела клетка со старухой. Два раза в сутки клетку опускали на цепи в воду, старуха погружалась в воду с головой, потом её вытаскивали. От такого обычая, заведённого когда-то герцогом, старуха получила прозвание Солёной старухи. Вид её был ужасен. Я неосторожно приблизился к клетке, потому что лестница была узкая и скользкая, а сзади на меня напирал Луиджи, дыша луком и капустой, одновременно от него воняло потом и кислым бурдюком. Я стал как-то отстранённо рассуждать о трагедии человека с возвышенными чувствами, провалившегося в отхожее место, и в это время старуха выдвинула свои челюсти между прутьями клетки и укусила меня.
Когда я вернулся домой, я нагрел на кухне кочергу и прижег рану. Это не помогло. Локоть раздулся и почернел. Я был уверен, что это конец. Я умирал. Я начал видеть мир по-другому: рогатые рыцари с кабаньими клыками разъезжали по улицам города, голые рыбаки, косматые, с волосами до колен, с огромными бородами развешивали сети на берегу, дети с лягушачьими лапами, с бородавками на теле играли в нелепые игры, золотые и леденцовые дамы прогуливались по площади, мимо меня пробегали девушки из морской воды, прозрачные, с прозрачными креветками внутри. Я видел плывущие по небу острова, меняющие время и чувства. Я видел живые и уже умершие камни домов, проходил в толщу земли и попадал в чужие сны.
Ознакомительная версия.
