— Ты что, спятил? — накинулся Вовка на меня. — Самострел же лучше!
— Вот еще! — сказал я. — Лежать неделю с больной ногой. Не-ет! Пугач лучше. Стрела улетит, и все. А пробок везде полно.
— Не спорьте, — улыбнулась Ленка. — Давайте лучше вместе придумаем задачку. Со счетом и с одним ответом.
— А про что? — спросил Вовка.
— Про что хотите.
— Может, про море? — сказал я. — Про море лучше всего. Корабль тонет, и все спасаются.
— Точно, — сказал Вовка. — Десять человек сели в лодку, а остальные взяли спасательные круги. Сколько спаслось и сколько утонуло?
— Нет, — перебила его Лена. — Никто не утонул, все спаслись. Десять человек сели в одну лодку, десять в другую, а остальные взяли круги. Сколько было людей на пароходе, если кругов было…
— Семь? — подсказал я.
— Да, семь, — согласилась Ленка.
— Десять и десять, да еще семь, — произнес Вовка, закатил глаза к потолку и выдохнул: — Двадцать семь.
— Правильно, — засмеялась Ленка. — Замечательная задачка.
Что мы с Вовкой не любили по-настоящему, так это диктанты. Особенно на предложения, в которых было много запятых. Из-за этих проклятых запятых мы с Вовкой все время получали двойки. У меня запятых всегда штук пять не хватало, а у Вовки было слишком много, почти после каждого слова. Просто целый полк жирных таких запятых. Однажды перед диктантом Вовка мне шепнул:
— Сегодня наш ряд получит пятерки.
Вовка загадочно улыбнулся и подвел меня к первой парте, за которой сидела Ленка Покровская — отличница. От нее тянулась нитка по всему ряду парт.
— Понял? — спросил Вовка.
— Что понял? — спросил я.
— Эх ты, голова! Ленка будет дергать за нитку, когда ставить запятую, понял?
— Здорово, — обрадовался я. — Сам придумал?
— А кто же еще! — заважничал Вовка. — Я еще не то могу.
В это время прозвенел звонок и в класс вошла Ирина Николаевна. Урок начался. Ленка Покровская намотала нитку на палец левой руки, а правой приготовилась писать. Вовка тоже левой рукой взял нитку, а правой ручку. Ирина Николаевна начала диктовать.
Как Вовка и говорил, после слова, где надо ставить запятую, Ленка дернула за нитку. Вовка вывел крючок и дернул Борьке Зайцеву, который сидел за ним. Борька поставил запятую и дернул Гальке Котельниковой. Галька поставила запятую и подала сигнал дальше. Так мы и писали весь диктант.
На другой день весь Вовкин ряд, кроме Ленки Покровской, получил двойки. Вот как ребята написали одно и то же предложение.
Ленка Покровская: «Край неба алеет, светлеет воздух, яснеет небо, белеют тучки, зеленеют поля».
Вовка Бутылкин: «Край неба алеет светлеет, воздух яснеет, небо белеют, тучки зеленеют, поля».
Борька Зайцев: «Край неба алеет светлеет воздух яснеет, небо белеют тучки, зеленеют, поля».
Толька Жижин, который сидел на последней парте: «Край неба алеет светлеет воздух яснеет небо белеют, тучки, зеленеют, поля».
За окном была весна. По всему городу текли ослепительные ручьи, в оврагах бушевали водопады, и первые смельчаки гуляли без пальто. А мой друг Юрка лежал в больнице.
Уже запах талого снега сменился на запах сохнущей земли. Уже почки набухли и светились, как лампочки. Уже от асфальта шел пар, и все тише бормотали задыхающиеся водопады, и облака становились высокими и неподвижными. А Юрка все лежал в больнице.
Уже солнце вовсю проказничало — кидало сверху пригоршни золотых зерен. Уже зеленым пухом покрывались метелки берез и в скворечнях галдели желторотые. А Юрка все лежал в больнице. Мой самый близкий друг Юрка лежал с воспалением легких.
«Наверное, ему там скучно, — думал я. — Он хочет со мной поболтать и поиграть в шашки…» Но мне все некогда к нему зайти.
Из нашего класса к Юрке ходит только одна Ольга, скучная и тихая девчонка. Она постоянно о чем-то грустит. Никогда и ни во что не играет и говорит только о музыке и стихах. Но я-то вижу коварство этой тихони. Она прекрасно знает, что мы с Юркой неразлучные друзья, и ходит к нему в больницу мне назло. Она завидует нашей дружбе, Влюблена в меня и ревнует.
Однажды мы сидим на уроке, а она пялит на меня глаза. Мне, конечно, приятно, но все же и не очень. Что подумают ребята? Значит, я дружу с девчонкой. Я смотрю на нее с усмешкой и отворачиваюсь. Вообще вчера она была какая-то странная. На перемене подходит ко мне и тихо говорит:
— Мне надо тебе что-то сказать.
— Ну, говори! — Я засовываю руки в карманы, приготавливаюсь слушать.
— Не сейчас, — шепчет Ольга. — После уроков.
До конца занятий у меня прекрасное настроение. Даже напеваю тихонько. «Все, — думаю. — Не выдержала. Решила признаться, что влюблена».
Выходим мы из школы, а Ольга молчит. Прошли всю улицу, все молчит. Мне надоело ждать, и я сам спрашиваю:
— Ну, так что ты хотела сказать?
— Ты гадкий эгоист, — вдруг сказала она. — Я все думала, ты сам догадаешься сходить к Юре в больницу, но до тебя разве дойдет? И почему только он с тобой дружит! — Она махнула рукой и ушла. И вот сегодня я отложил все дела и иду к Юрке.
Его кровать перед окном. Он сидит и что-то рисует. Бледный и худой, в смешном полосатом халате. Увидел меня, откладывает рисунок, улыбается и говорит:
— Что ж так долго не приходил?
— Дела, — говорю, — Юрка. Полно всяких дел.
— Какие дела?
— Разные, — говорю, а сам смотрю в потолок.
— А я вот скучал, скучал, — говорит Юрка. — Потом Ольга краски принесла. Стал рисовать. Каждый день по рисунку. Весну за окном рисую. — Юрка показывает в угол. Там, на бечевке, висят, прикрепленные зажимками, акварели. На самой первой еще зима, а на последней уже почти лето.
— А почему они на веревочке? — спрашиваю.
— Сохнуть вешал, — улыбается Юрка, — да так и не снял.
Тут приходит Юркина мать с букетом мимозы и разными сладостями в сетке. Расцеловала Юрку в обе щеки и сказала:
— Весна — лучший доктор. От всех болезней вылечит.
Она ставит пушистую мимозу в банку на окно, и вся палата освещается пахучей желтизной.
— Очень чувствительный цветок, — говорит Юркина мать и чуть дотрагивается до листка. — Видите, листья прячутся один за другого. А если рядом играет музыка, они подрагивают.
В палату тихо вошла Ольга. Поздоровалась и протягивает Юрке мандарин. Сразу за Ольгой шумно входит доктор.
— Ну-с, как самочувствие? — спрашивает он Юрку, а сам улыбается.
Доктор распахивает форточку, и в комнату врывается теплый воздух с песнями птиц и голосами прохожих. Доктор щупает Юркин пульс, а сам смотрит на часы. Потом встает.
— Ну, вот, все в порядке. Скоро будем выписываться. Видишь, и друзей у тебя сразу стало полно. — Он подмигивает Юрке и добавляет: — Я всегда говорил, лучший способ узнать, есть ли у тебя друзья — заболеть.
Доктор громко смеется и выходит из палаты.
Однажды к нам пришел новый учитель физики, и фамилия у него была, как и у меня, — Пенкин. Николай Николаевич Пенкин. Обрадовался я. «Ну, — думаю, — теперь у меня будет замечательная жизнь. По физике пятерка обеспечена. Еще бы! И он, и я — Пенкины. Почти родственники».
Как-то Николай Николаевич задал домашнее задание: какой чайник на солнце быстрее нагреется — закопченный или блестящий? И какое одеяло теплее — новое или слежавшееся?
Все ребята мучились, решали эти задачки, а я и не думал. «Меня-то Николай Николаевич наверняка не вызовет, — рассуждал я. — А если и вызовет, то уж четверку-то поставит. Ну, неудобно же своему однофамильцу ставить тройку или двойку. А я еще скажу, что весь вечер Пушкина читал. Николай Николаевич любит Пушкина. Всегда с его книжками ходит. Может, пятерку за Пушкина поставит».
На уроке Николай Николаевич первым вызвал Валерку Дмитрюка. Валерка начал мямлить что-то о том, что от блестящего чайника лучи отражаются и он нагревается медленнее. Я сижу и рисую чертиков, посмеиваюсь. Ведь каждому ясно, что новый чайник лучше старого и, конечно, греется быстрее. Потом Валерка сказал, что в новом одеяле больше воздуха и оно теплее. «Больше воздуха!» Тут уж я совсем покатился от смеха.
— Пенкин, — сказал вдруг Николай Николаевич. — Мы не мешаем тебе? Что-то ты так развеселился? Покажи-ка свою тетрадку, как ты решил задачки?
— А я не успел их решить, — заявил я.
— Чем же это ты был так занят, если не секрет?
— Пушкина читал, — говорю.
— Это очень хорошо, — сказал Николай Николаевич. — А что именно ты читал?
— Бородино!
В классе поднялся невероятный шум, все загалдели, а Николай Николаевич поднял руку и продолжал:
— Ну, и как тебе понравилось Бородино?
— Очень, — говорю, — понравилось. Особенно когда наши пошли в атаку и фашисты дали драпака.
