Мама в самом деле готовит очень вкусные котлеты. Это — сущая правда.
Все мы уставились друг на друга и замолчали. Я решил, что пора рассказать, на каком дереве выросли вишни. И рассказал. И мне сразу поверили.
— Чего только не продаётся теперь на рынке, — сказал папа. — Вот однажды я встретил одного рыбака, который продавал черепах-гонщиц.
— Очень интересно, — сказала мама, — мы, что же, теперь всё время будем всякие небылицы рассказывать?
— Не знаю, — сказал я. — Но из школы меня точно выгонят за такие ответы. Вот у нас одного мальчика недавно выгнали.
— Хорошо, что он не продавал фиги, от которых вырастают ослиные уши, — вспомнил папа сказку про маленького Мука.
— Кстати, есть ли у него на складе молодильные яблоки? — спросила мама.
— Я всё узнаю, — сказал я. — Но только послезавтра.
Охотник брёл в лесной глуши
С большим ружьём и без улыбки.
Глядит: играет — для души —
Медведь на самодельной скрипке.
Стрелок застыл с открытым ртом.
Под музыку качалась чаща…
Подумал: «Выстрелю потом.
Сейчас момент неподходящий».
Второй охотник подоспел
На пение медвежьей скрипки.
Он взвёл курки. Глядит в прицел
И ждёт. Спокойно, без улыбки.
Пришёл охотник номер три.
А вслед за ним четвёртый, пятый…
Красиво, что ни говори,
Медведь играет толстопятый.
…Они стояли впятером
И ждали нужного момента.
Умолкла скрипка. Грянул гром
Не выстрелов —
Аплодисментов.
Я был несчастным мальчиком. Я совершенно не умел рисовать. Даже самые простые вещи. Весь класс рисовал картину под названием «Утка в камышах», у меня же получалась картина «Поджог товарного вагона». У всех ребят были рисунки на тему «Прогулка по зоопарку», у меня — «Натюрморт с подъёмным краном». Обидно!
Главное, я отлично знал, что именно хочу нарисовать. Да что я в зоопарке, что ли, не был? Я прекрасно помнил слона: как он смешно крутит хоботом и обмахивается ушами, а лоб у него весь в красном песке, потому что он ныряет в свой бассейн до самого дна. Я во всех подробностях представлял себе гамадрила.
А жирафов никто лучше меня не знал, потому что никто дольше меня не стоял перед вольером с жирафами. Но когда я начинал рисовать, то получался не жираф, а какой-то столб с капитанским мостиком.
Даже моя младшая сестра Светка, которая ещё не ходила в школу, и то рисовала лучше меня! И ещё нарочно меня дразнила:
— Коль, а Коль, нарисуй мне медвежонка!
— Какого медвежонка?
— Такого мохнатого, который малину в лесу ест.
— Сама рисуй, мне некогда, — пытался отвязаться я.
А она как начинала канючить:
— Коля, ты так хорошо можешь его представить: и как он в малине сидит, и как ветку лапой держит, и как вокруг птички поют, а под листиком сыроежка растёт… Ну, Кооооль!
А начну рисовать — она смеётся.
— А почему, — говорит, — у тебя медвежонок с рогами?
— Где ты видишь рога? — кричу я, а сам чуть не плачу. Действительно, хотел ветки малинника нарисовать у медведя за спиной, а получились рога…
В общем, не художник я. Был до поры до времени. А именно до того дня, когда мама дала мне одну книгу.
Это не был учебник по рисованию. Это была история, написанная одним французским лётчиком. Как он упал на своём самолёте в пустыню. Но ему повезло, он не разбился, а встретил мальчика. Если честно, я не совсем всё понял тогда в этой книге. Но один момент меня прямо-таки заворожил! «Вот ящик, а в нём сидит такой барашек, какого тебе хочется!» Волшебные, спасительные слова!
— Светка! — завопил я.
Светка примчалась как на пожар.
— Светка, что тебе нарисовать?
— Нарисовать?..
Если бы я предложил ей слетать на Луну, она бы меньше удивилась.
— Ну… нарисуй бурундучка…
Я схватил лист бумаги, фломастер и быстро начертил что-то вроде кирпича.
— Вот тебе ящик, там сидит такой бурундучок, какой тебе захочется.
Светка осторожно потрогала нарисованный кирпич.
— А какой мне захочется?
— Такой пушистый, в полосочку, с маленькой усатой мордочкой.
Светка аж взвизгнула от радости и стала ласково рассматривать мой рисунок.
— Он будет держать в лапках еловую шишку, ладно?
— Ладно, — великодушно разрешил я. — Хоть кедровую.
— Коля… А ты можешь нарисовать лошадку?
— Пожалуйста! — я взял другой лист и нарисовал кирпич побольше. — Вот тебе сарай, а там стоит такая лошадка, какая тебе захочется.
Владимир Борисов «Союз художников 5-го „Б“» Анна Игнатова «Вишневый пирог»— С серебряной уздечкой?
— И с перьями на голове, как в цирке! Подковы медные, цокают звонко! Сама белоснежная, а грива и хвост огненнорыжие.
— Коля, нарисуй красивое платье!
— Вот тебе шкаф, там столько красивых платьев, сколько тебе захочется! Бархатные, шёлковые, с лентами, кружевами…
— Коля, принцессу!
— Вот тебе дверь, за ней такая принцесса, какая тебе захочется!
— Вампирчика, Коля!
— Вот тебе гроб, в нём лежит такой вампирчик, какой тебе захочется!
Моему счастью не было предела! Я рисовал всё, что мог только вообразить! Кораблик? На здоровье! Волнистая линия, на ней большой треугольник — вот вам скала, за ней такой кораблик, какой вам захочется. С парусами, пушками, бравыми матросами и семафорными флажками… Осьминога, страуса, жирафа, фламинго, автомобиль, праздничный торт — абсолютно всё я мог нарисовать!
Светка смотрела на меня сияющими глазами.
— Какой ты художник, Коля!
Она бережно собрала все рисунки с кирпичами, прямоугольниками и квадратами.
— Спасибо! А знаешь, бурундучок у тебя лучше всех получился! С кедровой шишкой…
В ту ночь мне никак не спалось. Я лежал в кровати, а за стенкой сосед-полуночник барабанил на рояле то ли этюды, то ли увертюры — я не разбираюсь. Я лежал на спине, слушал задушенные панельной стеной звуки и думал:
«Вот шкаф. Интересно, когда я закрываю глаза, он всё так же рядом стоит? Или исчезает? И если быстро и неожиданно открыть глаза, может быть, вместо шкафа я увижу пустое место или, к примеру, соседский рояль?»
Однажды папа рассказывал мне про квантовую физику, и я вполне мог себе такое представить.
— Реальность — метаморфоза. Она, сын, многогранна! — воодушевлённо говорил папа. — Всё, что мы видим вокруг себя, на самом деле не существует. Парадокс.
Я свято верил своему папе.
Потом я думал про то, что не подготовился к контрольной по математике и завтра наверняка схвачу двойку. Потом немножко про то, что поссорился с лучшим другом Колей Синяковым. Немножко потому, что думать про это было ещё неприятней, чем про контрольную. И ведь главное — из-за пустяка поссорились-то! Зато на всю жизнь. Из-за овсяной каши. Нам её в столовой на обед давали. А Колька возьми да переверни эту кашу прямо мне на колени — все брюки угваздал! На глазах у Тани Лютиковой — она в очереди за беляшами стояла, всё видела. Понятное дело, у Кольки это нечаянно получилось, не нарочно, но хохотать-то при этом во всё горло зачем? И пальцем в меня тыкать? Это при Тане-то? Никогда я ему этого не прощу. Я его рюкзаком по башке огрел, чтобы не ржал, как конь, и в класс пошёл. И не разговаривал с ним больше, хотя мы за одной партой сидим.
Потом я запретил себе про Кольку думать и начал думать про овец. Вернее, их считать. Раз овца, два овца, три овца, четыре овца…
Овцы у меня жирненькие такие, кучерявые, с мягкими розовыми ушами, меланхоличные. Идут себе гуськом потихонечку, грустят о чём-то своём, вечном — овечьем… Сто восемьдесят шесть овец, сто восемьдесят семь овец… Одна мне говорит:
— Что, Серёжка, не спится тебе? Измучился?
— Не спится, — отвечаю. — Измучился.
— Это значит совесть у тебя нечистая. Те, у кого совесть чистая, спят давно.
Сказала так и язык показывает. Мне так обидно стало, прямо до слёз! Бросил я их считать, неблагодарных, и про контрольную опять вспомнил. Аж сердце между рёбрами закололо. А потом снова про Кольку, а потом про Таню — замкнутый круг какой-то!
Что ж это за жизнь у меня такая трагическая? Я ведь мальчик самый обыкновенный, не Лжедмитрий какой-нибудь или, к примеру, Маугли, брошенный в джунглях. Я же Серёжа Воробушков, живу по прописке, с мамой, с папой, законов не нарушаю. Что поведение у меня неудовлетворительное — согласен, про это я не умалчиваю. Но разве я заслужил такие душевные муки только лишь потому, что по коридорам на переменах бегаю? Эх, тяжёлая всё-таки жизнь у современных мальчишек! Или я один такой?
