Только про девчонок - Николай Терехов

выбрал из погреба прошлогоднюю картошку, вытащил заплесневевшие кадушки. Решили отремонтировать погреб так, чтобы больше не заваливался. Вместо дубовой слеги на погреб положили кусок стального рельса, который валялся без нужды у кузницы.

Ната и Шура кашеварили и были очень огорчены, что не удалось покормить помощников: пришла Лизы Селезневой мать.

— Анна Петровна! Что же это такое? Весь хутор собрала, а у нас на свадьбе некому гулять.

— Бабы! — крикнула Анна Петровна. — Кончайте!

Из-за углов дома вышли женщины в платьях, заляпанных глиной.

— Что такое?

— Милости прошу, — поклонилась Селезнева женщинам, — к нам на свадьбу.

— Мы почти кончили, — сказали женщины. — Тут дела на полчаса. Домажем, а побелят сами.

— Не припаздывайте.

— Нет, Тимофеевна, не припоздаем.

— Гулять — не работать. Можно и поторопиться.

Ванятку с Лешкой и Натку с Шуркой Тимофеевна не пригласила. Малых не приглашают, они ходят смотреть свадьбы без приглашения. Занимают самые лучшие места на деревьях и глядят в окна, как на бесплатное представление.

Одевшись в свои старомодные одежды, бабушка позвала девчат.

— Дадите мне, что ль, свои причиндалы плавательные? — спросила.

— Бери, бабушка, — отдала ласты и маску Ната. — Только гляди, чтобы не пропали, а то у нас их уже чуть не своровали на сенокосе.

— Не своруют, не бойсь.

На дальнем краю хутора послышалась песня, потом загудела машина. Это ехала на свадьбу солонцовская родня жениха. Песня стала слышнее, вот она уже покатилась по хутору. Звонкий, незнакомый женский голос под гудение мотора выводил:

В этой песне припев без слов. Дружный хор по-цыгански подхватывает: «Ай, ля-и-ля, ли-лял-ля-и-ля». Очень похоже на цыганский хор. Этой песней гордятся солонцовцы. Они первыми привезли ее откуда-то на Хопер. И потому лучше, чем они, никто в краю не поет эту песню.

Ребятня со всех улиц и переулков сыпанула к дому Селезневых. Сейчас женихова родня будет выкупать невесту.

Шофер увидел Нату, поманил рукой.

— Как Степка, разговаривает? — спросил.

— Разговаривает.

— Покататься хочешь?

Шурка покосилась на сестру. Натка вспомнила уговор всегда быть вместе.

— И Шуру возьмешь?

— Да хоть всем хутором садитесь. Пока они там будут торговаться, а мы на озеро охолонуться съездим. Жарища. Эй, мелюзга, сыпь в кузов, катать буду!

Ната и Шура — в кабине, мелюзга — в кузове. Она кричит, визжит, смеется и, подражая взрослым, поет:

Высыпала мелюзга из кузова, сбежала к озеру и…

— Лешка! — крикнула Натка. — Ты чего там делаешь?

Развалившись, будто в кресле, Лешка полулежал на пузатой автомобильной камере. Между ног он держал конец шланга. Увидав кочкинскую ораву, Лешка три раза дернул за шланг, что означало: «кто-то подходит к озеру». Ванятка в ответ дернул один раз: «понял».

— Загораю, — ответил Натке Лешка и снова настойчиво дернул два раза: что, мол, «нужно подниматься».

Но разве мог Ванятка подниматься, когда на берегу кто-то есть. Надо переждать. Прощупывая пешней дно, он еще раз дернул за шланг. Но дернул так, что шланг выскользнул из рук Лешки и пошел на дно.

Лешка ринулся в воду ловить шланг и сразу же в воде стукнулся лбом о Ваняткин лоб. Почти в один миг над водой появились две головы.

— Знаешь, ты кто? — спросила Ваняткина голова. — Идиот.

— Сам ты такой, — вежливо ответила Лешкина голова. — Я не виноват, что плохо разработали сигнализацию. Где теперь маску возьмем?

Ребятня завладела камерой, уставшие Ванятка и Лешка медленно помахали к берегу.

— И пешня утонула? — выкачивая пальцем из уха воду, спросил Лешка.

— Пешня — ерунда. Сотню можно сделать.

— Ну, как там? — полюбопытствовал Лешка.

— Плохо. Ковырнул раза три — и стала темная ночь. А вообще, кажется, один раз во что-то твердое стукнул пешней.

— До грунта достал.

— Не похоже. Вроде бы деревянное. Даже гукнуло.

Лешка неожиданно рассмеялся. Давясь от смеха, проговорил:

— Вспомнил, как мы с тобой лбами.

— Я аж до дна опустился, — улыбнулся Ванятка.

Лешку разобрал смех, и он, едва выговаривая слова, рассказывал:

— У меня аж искры посыпались. Хорошо, что в воде, а то вспыхнуть мог бы.

— Хватит тебе, — остановил Лешку Ванятка. — Развеселился.

— Да ты не горюй: мы знаем теперь, что нам искать, и обязательно найдем. Я обещаю достать маску. Маму попрошу. У нее в военкомате знакомые есть. Найдут какой-нибудь старый противогаз. Новый нам не нужен. Лишь бы воду не пропускал.

Когда вернулись в Кочки, постель невесты была продана, и невеста продана. Подвыпившие кочкинцы пели свою песню. Тоже откуда-то привезенная, она считалась своей, потому что первыми запели ее они.

Пели и плясали до поздней ночи. Особенно интересного ничего не было. Интересное было на другой день, когда по хутору пошла толпа ряженых. Тут были и бурые медведи, и цыгане. Цыганки приставали к встречным хуторянам. Цыгане заставляли медведей плясать под гармошку. Но вот появилась в воротах Наткина бабушка. На ней был Наткин спортивный костюм, ласты, на лице маска, а во рту трубка. Все бросились к ней, окружили. Она прорвалась сквозь толпу, подхватив в напарники одного из медведей, начала танцевать, высоко поднимая ноги, опасаясь, как бы медведь не наступил на ласты.

В Кочках любят рядиться на свадьбах. Но цыгане и медведи — это не ново. Все внимание — бабке. Кто-то узнал в ней Ихтиандра из кинофильма «Человек-амфибия».

Пока бабка-Ихтиандр вытанцовывала, в толпе появились «полицейские». На головах — кастрюли, в руках — скалки вместо дубинок.

— А, морской дьявол?! — крикнули они на бабку-Ихтиандра. — Мы тебя давно ищем!

Бабка-Ихтиандр бросилась удирать, но «полисмены» поймали ее, взяли на руки и понесли, чтобы посадить в бочку с водой, которая стояла во дворе Селезневых.

Натка на всякий случай догнала бабушку и на ходу начала инструктировать:

— Смотри, глубоко не опускайся, чтобы в трубку вода не налилась, а то захлебнешься.

— Знаю, Натанька, знаю.

Не у одних Селезневых в этот день было радостно. На всех хуторян разошлась эта радость, даже тех, кто на свадьбе не был, она коснулась. У прилавка в сельмаге рассказывали о ряженых, в толпе, встречающей табун коров, похохатывали насчет того, как «американцы» чуть не утопили