— Казак с лугу!
— Принимайте товарища! — крикнул Микола.
— Добре! — ответили ему.
Голоса разносились звонко и далеко над водой. Затем послышался мерный плеск весел и на освещенную полосу реки выплыл небольшой челнок, выдолбленный из цельного дуба, с двумя гребцами. Несмотря на дружные усилия, течение относило плывущих, не без труда они добрались до отмели.
— Кого нам Бог принес? — осведомился сидевший на корме старик, вытирая рукавом сорочки вспотевшую шею. Спутник его, годившийся деду в правнуки, тоже повернул к запорожцу свое юное бледное лицо и отбросил весло на борт.
— Не признали меня, дидусь? — в свою очередь, спросил казак.
— Хоть и добрая свечка горит на берегу, а все же здесь не так светло, как днем… Ну, и глаза мои не те, что прежде…
— А я не раз с вами по рыбу ходил… Микола Кавун меня прозывают…
— Вот ты кто!.. Здравствуй, сынку, здравствуй!.. Что ж ты не в Сечи?..
— Туда и поспешаю.
— Доброе дело. Кошевой на Крым молодцов снаряжает… Эту свечку, что фигурой прозывается, для того сегодня запалил, чтоб рыбаки не засиживались в заливах… Войско пойдет отборное, так надо побольше людей собрать, чтоб было из кого выбирать. Э, да что ж это мы, как чайки, над водой балакаем?.. Прошу до хаты; а коня мы сейчас устроим, — тут за левадой мой табунщик должен быть…
Старик приложил как-то особенно свои сухие пальцы к губам и издал такой пронзительный свист, что его версты за три, верно, было слышно. Даже видавший виды конь запорожца шарахнулся в сторону.
Вскоре из-за прибрежных кустов выглянул всадник на неоседланной лошади.
— Хлопче, возьми коня, да выводи его хорошенько, да поставь под навес, да обряди, как следует. Конь не простой, — сам видишь… А ты, сынку, скачи до нас! — обратился старик уже к гостю.
Микола не заставил себя долго просить, и челн отвалил.
— Ишь какая волна поднимается!.. От фигуры огонь уже по земле стелется от ветра, — заметил старик, налегая на длинное дубовое весло. Волны кипели у правого борта и забрызгивали гребцов. Скоро в темном небе затрепетали светлые молнии, и в челн упали первые крупные капли дождя.
— Молния очи слепит, — ворчал старик, — а я думал, что мы уйдем от дождя.
Чтоб попасть на островок, где стояла хата старого рыбака, им приходилось изрядно забирать вверх, иначе течение пронесло бы их мимо острова. После энергичных усилий гребцов челн пристал к песчаному острову, гребцы вытащили его до половины на отмель и под проливным дождем бросились к хате.
Микола, согнувшись в дверях, вошел в низкую хату и, помолившись на образ Спаса Нерукотворенного, еще раз поклонился хозяину. Теперь только казак заметил, что спутник старика в иноческом одеянии. При свете каганца его молодое лицо выглядело еще более болезненным и бледным.
— Ты, сынку, на моего гостя смотришь? — отозвался старик. — Это инок Алеша… Ехал он с другими иноками в Сечь, да по дороге татарва их немного потревожила… Этому больше всех досталось, — вот его и оставили у меня для поправки. Теперь Алеша желает временно заменить духовный меч казацкой саблюкой и идти вместе с кошевым крымское ханство струснуть, братий по Христу из неволи освобождать, — пояснил старик, доставая в то же время из шкапчика сушеных карасей.
Алеша не прикоснулся к чарке но с большим вниманием слушал разговоры о кошевом атамане и о предстоящем набеге на Крым.
Дождь все шумел, в хате, было и душно, и тесно.
Молодые люди решили ночевать в сарае на сене. Стены сарая, были плетеные из вербы, воздух сквозь них проникал свободно а когда на небе вспыхивали трепетные молнии, то весь сарай казался клеткой, сложенной из огненных прутьев сверкающих голубоватым, фосфорическим блеском. Утомленный тяжелым переездом, запорожец вскоре уснул, как убитый, но молодой инок долго еще молился. Он был одинок во всем мире: его близкие томились в татарской неволе. Родную семью Алексию заменил монастырь Межигорского Спаса, но мысль его вечно перелетала через монастырские стены и неслась к берегу Черного моря, к высоким горам, где разбросаны татарские сакли, где в тяжелой неволе стонут украинские пленники. Однажды он увидел сон, и сон этот был так ярок, что инок в конце концов смешал его с действительностью. Снилось ему, что в келью его вошел, молодой воин в блестящих, как солнце, золотых латах и сказал ему: «Пусть старцы молятся за грехи мира, а ты возьми меч и иди туда, где льется больше всего человеческих слез».
Долго обитель толковала об этом вещем сне, но старейший из иноков объяснил своему юному собрату, что слез больше всего льется в басурманской неволе и что сон призывает Алексея к ратным подвигам.
С первым посольством, отправлявшимся в Сечь, приехал и молодой инок, напутствуемый благословением братии. Не без приключении обошлось это путешествие, пришлось иметь дело с татарским наездом. Как вихрь, налетели ногайцы, и хотя казацкие пули заставили их живо повернуть коней и рассыпаться по степи, но пущенный татарами стрелы не пролетали бесследно. Конвойный запорожец лишился глаза, а Алексию стрела впилась в грудь, и товарищи его еле-еле довезли до зимовника старого рыбака, где раненый нашел приют и уход.
Только перед зарей инок смежил усталые веки. Но недолго пришлось ему отдыхать.
— Гей, сынки, пора и на коней! — раздался у двери голос хозяина.
Не успел выглянуть красный солнечный шар, как молодые воины переправились на левый берег, где их ждали приведенные по приказу старика кони. Покидая остров, инок переменил свою черную одежду на синюю черкеску, вместо монашеской скуфьи на голове его появилась красноверхая шапка.
— Не угоняюсь я теперь за нашим славным кошевым, — сказал старик, — не нужна мне, значит, и моя верная саблюка. Дай, сынку, я тебя ею опоясаю! — обратился, старый запорожец к иноку и собственноручно прицепил к его поясу саблю.
— Пошли вам, Боже, удачу! — крикнул старик, когда всадники тронулись в путь, и сам скрылся за кустами. Не прошло и двух минут, как он выскочил оттуда на сером скакуне, опоясанный кривой татарской саблей, с ружьем за плечами. Его сивая шапка была лихо заломлена набекрень. Все тело старого казака дрожало от неудержимого смеха. Взмахнув нагайкой, он, как птица, как стрела пущенная из туго натянутого лука, полетел вслед за своими недавними гостями, оглашая берег громким раскатистым хохотом. Заслышав стук копыт, всадники придержали коней и смотрели изумленными глазами на несущегося к ним казака..
— Ха, ха, ха!.. Хо, хо, хо! — заливался старый запорожец.
— Что это вы, дидусь? — спросил Микола, когда старик, продолжая хохотать, поровнялся с ними.
— Что я?! Эх, вы, воробьята мои!.. Вы и поверили старому? Вы думали, что старый будет карасей ловить, когда вы с басурманами схватитесь?.. Вы думали, что старый на коня не влезет!.. Ха, ха, ха!.. Хо, хо, хо!.. Да я с вами еще в обгонки пойду!..Право пойду!..Хочешь, сынку, об заклад биться?.. Мы еще так Крым встряхнем, что хану небо с овчинку покажется… Ну, гайда, с Богом! Из груди старика вырвался боевой клич, а затем он снова захохотал, припав к шее своего коня. Молодчики едва поспевали за ним.
А синий Днепр сердито ворчал и расходившиеся за ночь волны, украшенные седыми гривами, с глухим плеском бросались на берег. Дикие чайки с унылым криком носились над вспененной рекой, выискивая добычу. Ярко пылавшая ночью фигура давно догорела, рассыпалась, и на её месте теперь только возвышалась груда тлеющих углей, покрытых слоем серого пепла.
Запорожское войско переправилось через Днепр, и с быстротой сорвавшейся лавины двинулось по крымской дороге.
В то время, когда кошевой атаман Сирко пропускал мимо себя стройные казацкие полки, к нему приблизился старый запорожец и представил славному атаману межигорского инока. Суровый по виду воин обласкал юношу и велел ему остаться при своей особе. Микола Кавун не решился приблизиться к кошевому и поспешил пристать к своему куреню, выступавшему в авангарде.
— А воину-братику тоже надоело сидеть в своем зимовнике? — обратился Сирко к старику.
— Еще как надоело, пане-атамане!
— Давно не заглядывали в Сичь?
— Ой, давно!.. А теперь, как услышал, что пан-атаман собирает войско на басурман, не выдержала моя казацкая душа… Снял со стены рушницу, опоясался саблей, да и на коня.
— Ну, что ж, спасибо, — дело доброе! Я помню вас…
— Помните, пане-атамане?! — радостно вскрикнул старик.
— Да, я теперь вспомнил… Вас прозывают Тарас Гачок…
— Эге, эге!.. Гачком прозывают… Тарасом Гачком.
— В Крыму не раз бывали?
— Бывал, бывал!.. И под Бахчисараем был и в Кафу заглядывал… Когда-то мы его добре трепали!..
— И еще, Бог даст, встряхнем! — с уверенностью произнес атаман и отпустил старика.
А войско все шло, подвигалось и растягивалось в длинную темную ленту. Сирко тронул поводья, и конь его, непривыкший к нагайке, рванулся вперед.
