Под её рукой лежала записка. Маленькая полоска бумаги. В ней Николай Иванович сообщал директору школы, что в связи с назначением на новое место службы и срочным отъездом в Москву он просит выдать на руки школьные документы его племяннице Никольской З.
Не приходит Сергей. Он был настоящим другом… Всё теперь изменилось. Не пойдёт больше Сергей с Пимом в цирк и не будет для
фасона выжимать при нём тяжёлый вагонеточный скат…
Изменилась Зойка. Третий месяц вслед ей оборачиваются десятиклассники. Лидия Гавриловна увидела Зойку после лета, остановилась, долго смотрела и сказала: «Вот ты какая стала!».
Лидия Гавриловна запоем читает стихи. Может, поэтому она увидела то, что не сразу заметил Пим? Не будет больше Зойка играть в футбол. Пим вышел на перемену.
У окна братья Руденко играли в шахматы. Маленькие магнитные шахматы, которые умещаются на ладони. Отец привёз их из Симферополя.
Костя снял коня.
— Не пойдёт он больше, — сказал он. — Шах! Прямо на Пима шла Зойка. От директора.
— Я уезжаю, Пим, — просто сказала она. — Ты вечером будешь в музее? Около колокола. Часов в шесть?
…Очень тихо в школе. Так тихо, что слышно: стучат о чёрно-белые поля маленькие магнитные шахматы.
Пим перелез через развалины шестой — самой близкой к морю — башни. Тропинкой, над морем, прошёл К колоколу.
Был прохладный октябрьский день. Низкое солнце розово светилось сквозь облака. Жухлая, посеревшая степь убегала холмами за горизонт. Зеленоватое море пересекали темные полосы волн.
От каменных столбов, между которыми висел колокол, отделилась фигурка.
Пим подошёл к Зойке. Молча они пошли вдоль моря.
— Послезавтра мы уезжаем, — сказала Зойка. Пим кивнул.
— Дядю переводят. В Москву. Мы с тёткой уедем раньше. Из-за квартиры.
Пим сошёл с тропинки и побрёл по ломкой сырой траве.
— Ты ничего не хочешь мне сказать?
Пим искоса посмотрел на Зойку. Какая она сейчас взрослая!
— Мы с Толиком будем тебе писать, Зойка грустно улыбнулась.
— Вместе?
Пим остановился.
— Помнишь, я дала тебе тетрадь? — спросила она. Пим кивнул.
— Это была не чужая тетрадь, а моя. Ты ничего не понял.
Пим почувствовал, что краснеет.
— Можешь особенно не задаваться, — сказала Зойка. — Это было в прошлом году.
Пим угрюмо молчал.
Зойка остановилась и стала чертить носком туфли на земле палочки.
«А вдруг она красивая? — со страхом подумал Пим. — Наверно, красивая. Недаром на неё так смотрят десятиклассники».
— Ты где будешь в Москве? — выдавил он из себя.
— Я оставлю тебе адрес.
— Я буду писать тебе, — снова сказал Пим.
Он осторожно взял в руку узкую Зойкину ладонь, и они пошли назад к колоколу.
С моря налетел слабый порыв ветра.
Колокол качнулся. Тяжёлый язык его коснулся бронзовой стенки.
Пим и Зойка зашли под колокол.
Тихий гул нарастал вверху, давил на уши. Зойка вцепилась в руку Пима. Мерно дрожа, колокол ронял на них упругие, тугие волны.
Не говоря ни слова, не разнимая рук, они вышли из-под колокола и пошли к пролому в стене, потом, через пролом — по тропинке, мимо раскопок, к домику Ксанфа.
У домика стояли Николай Иванович, Толик и Степан.
Николай Иванович держал в руках шляпу.
— Зоя, Пётр, — сказал он. — Мне только что позвонили по телефону из больницы. Умер Ксанф.
Весь вечер Пим провалялся на диване. Он не делал уроков. Он опоздал в булочную. В ушах его гудел колокол. Зойка. Почему есть счастливые люди, такие, как Лидия и Виктор, и несчастные, такие, как Ксанф?
Вчера Лидия Гавриловна и Виктор приходили в музей. Они стояли рядом с Пимом и не заметили его. Виктор тронул губами руку Лидии Гавриловны и сказал: «Тёплая». — «А вот и нет!» — сказала Лидия Гавриловна и счастливо засмеялась. Отец никогда не целует рук матери. А у неё тоже тёплые руки. Люди по-разному понимают счастье. Отец плавает месяцами, на несколько дней приходит домой. Для него эти дни — счастье. А мать? «Вы счастливая, — часто говорит ей Язиха. — Он привозит вам такие кофточки!» Мать их почти не носит. В письмах отца тайком от Пима она исправляет ошибки…
По низкому потолку бродили светлые полосы. Вчера на Морском бульваре сняли волейбольную сетку, Последние солнечные дни.
Зойка уезжает через два дня. Он будет писать ей. «Клянусь не предавать Корсонеса…» Клянусь не предавать друзей, и своей страны, и всего, о чём мы говорим, и людей, у которых мы учимся жить… Сергей. Таких, как Сергей, тоже нельзя предавать…
Когда мать пришла, Пим спал. Он спал в ботинках, в рубашке, в брюках. Смятая куртка лежала на полу. К рукаву прицепился голубой ершистый колосок. Их много у больницы, на кладбище, на футбольном поле, в школьном дворе. Всюду, где любила бывать Зойка.
Зойка уезжает через два дня…
Сегодня похороны Ксанфа…
Зойка сидела на камне у дома и ждала, когда Николай Иванович вернётся с кладбища.
Из-за дома вприпрыжку выбежал Язик^ Правая рука его была сжата в кулак.
Завидев Зойку, Язик подбежал к ней.
— Как дела, космонавт? — спросила Зойка.
— А правда, все бабочки — клетчатые? — спросил Язик и заглянул Зойке в глаза.
— Правда.
— И нерв у них есть?
— Есть.
— Значит, они хотят жить! — грустно промолвил Язик и разжал маленький потный кулак.
В кулаке лежала голубянка. Длинные, как у стрекозы, крылья были смяты, голубое пыльцевое пятнышко растекалось по ладошке.
Зойка осторожно, щепотью взяла крылатое тельце.
— Принеси коробок, — сказала она, — мы её похороним. Язик вернулся через минуту.
— Мама сказала, что я сожгу дом, — сказал он.
— Хорошо, я сама похороню её, — сказала Зойка. — Я обещаю тебе.
В день Зойкиного отъезда Пим после школы не пошёл домой.
— Помогать не надо, мы сами, — сказала Зойка.
… Сейчас из подъезда выносят её вещи… Пим пошёл в комнату, где стояла машина.
Там были Виктор Петрович, Степан и Рафик.
— А вот и Меньшиков! — обрадовался Виктор Петрович. — Пришёл-таки. Я знал, что ты придёшь. Тут, дорогой мой, такие дела! Мергерян и Марокко уже профессора!
— Дважды два всё ещё пять? — спросил Пим. Виктор Петрович подошёл к машине и набрал кнопками две двойки.
— Умножаю!
Он включил умножение. Лампочки погасли, и вместо них зажглась одна на третьей дощечке с краю.
— Два во второй степени — четыре, — довольный, произнёс Виктор Петрович. — Машина работает хорошо. Так какая наука самая интересная?
— Математика, — сказал Пим.
— И кем ты будешь?
— Историком… Виктор Петрович, вы идёте на вокзал?
Провожать Зойку пришёл весь класс. Сначала молчали. Потом начали качать Телякова.
— Он, что ли, у вас уезжает? — спросила проводница.
— Он, — ответил Пим.
— Холодно будет ему в рубашке: за Орлом снег. И нестриженый, какой срам!
Николай Иванович, понизив голос, говорил Виктору и Лидии Гавриловне:
— Суд назначен на декабрь. Главное, чтобы Хлыст не запутал Сергея. Лжесвидетельство и прочее. В случае чего поднимем всю школу — он ведь учился у вас, пойдём в горком..
Время тянулось медленно. Наконец радио объявило:
— До отхода поезда осталось пять минут! Стали прощаться.
Взрослые целовались. Девчонки облепили Зойку. Люда всхлипнула.
— Лидия Гавриловна, можно, я и мальчиков поцелую? — спросила Зойка.
Девчонки взвизгнули.
— Конечно, нет, — ответила Лидия Гавриловна и засмеялась.
Зойка бросилась ей на шею. Потом подошла к Телякову и звонко чмокнула его в нос. Николай Иванович захохотал. Когда очередь дошла до Пима, Зойка тронула сухими губами его щёку и тотчас же отошла.
У Пима отчаянно заколотилось сердце. Он отвернулся. Раздался гудок. Поезд медленно тронулся.
С вокзала шли втроём: Толик, Степан и Пим. На Большой Корабельной их догнал Виктор Петрович.
— А где Лидия Гавриловна? — спросил Толик.
— Она пошла в методкабинет.
— Виктор Петрович, я уезжаю, — сказал Степан.
— Что? — Виктор Петрович остановился.
— Батьке здесь не нравится, в совхоз хочет. Кончу седьмой класс — и уедем.
Пим удивлённо покрутил головой.
— А ты оставайся у нас, — сказал он, — мать разрешит. Её попросить только.
