И тут только я вспомнил, что у Веры сегодня тоже задание. Бронислава им устроила.
— Что она делает? — спросил я.
— Омлет, — коротко ответила тётя Роза.
— На четырёх человек, из четырёх яиц, — пояснила Наташа.
Я подсчитал быстро: нас выходило четверо.
И тут в комнату вошла Вера с омлетом в руке.
В другой руке у неё была оценочная тетрадь по домоводству.
— Омлет! — объявила Вера.
Я сразу увидел: четырем человекам тут делать нечего: это был жалкий куличик неопределённого цвета.
— Вот это? — спросил я.
— Вот это, — сказала Вера.
Я строго посмотрел на тётю Розу, потом на Наташу и попросил дать мне поваренную книгу.
Но они даже не сдвинулись с места.
— Надо посмотреть, что там пишут, — сказал я. — Проверить рецептуру… Яйца положила?
— Положила, — ответила Вера. — И яйца, и молоко.
— А где молоко? — спросил я.
— А ты что, не видишь? — обиделась Вера.
— Ешь, — посоветовала мне Наташа. — Довольно, стыдно издеваться над человеком.
Я стал есть и съел всё, чтобы никого не обидеть.
— Кто будет ставить оценку? — деловито спросила Вера.
— Вероятно, тот, кто ел, — ответила тётя Роза.
Вера протянула мне оценочную тетрадь по домоводству, и в графе «Мнение ближайших родственников» я поставил: «Меняю два ваших омлета на четыре наших грузовика».
— Это не мнение! — хором закричали Вера и Наташа.
— Это мнение, — успокоила их тётя Роза. — Этим он приравнивает два наших омлета к своим четырём грузовикам…
2. Первые сообщения о велогонке
Сиракузовы всё-таки не вняли предупреждению дяди Бориса. И поплатились.
Запихивая меня в грузовик, Сиракузов Павел прищемил себе палец. До утра он держал его в холодной воде, а утром побежал в травматологический пункт.
Вообще Павел был трусоватым человеком, и его никакими силами не затянуть бы в травматологический пункт, но тут надо было проверить, осуществится ли наша угроза: пустят ли его в травматологический пункт. И ради этого можно было пожертвовать пальцем.
В то утро в травматологическом пункте дежурила Наташа. Она как раз прокипятила инструменты и раскладывала их теперь на подносике: самые страшные она убирала назад, а самые, по её мнению, симпатичные выставляла вперёд.
Она знала уже, как действуют на травмированного человека никелированные инструменты.
И тут в кабинет, хромая, вошёл Сиракузов Павел. То есть он мог войти обыкновенно, но ему казалось, что хромая войти лучше.
Это напугало Наташу.
— Что случилось? — подбегая, спросила она.
— Травма, — сказал Сиракузов и протянул палец. — Вот здесь. Прищемило. — Но не стал уточнять, как именно и почему прищемило.
Наташа немного успокоилась.
— Микробов много, — разглядывая палец, сказала она.
— Где? — удивился Сиракузов.
— Под ногтями.
— Ты давай лечи травму! — обиделся Сиракузов.
Наташа вымыла ему обе руки дезинфицирующим раствором, а заодно — палец.
— Теперь потерпи, — сказала она.
— Резать будешь? — догадался Сиракузов и уставился на подносик, где лежали кривые инструменты: любым из них спокойно можно было отрезать палец.
«Надо было идти в детскую поликлинику, — тоскливо подумал Павел. — Там наверняка инструменты поменьше…»
Наташа взяла ножницы и одним движением вскрыла болячку.
— Всё? — изумлённо спросил Сиракузов.
— Всё, — бинтуя, сказала Наташа.
— Ну, а если бы я, к примеру, сломал ногу? — спросил Павел.
— Зачем? — удивилась Наташа.
— Ну, так… ради интереса, — сказал Павел. — Тоже бы залечила?
— Тоже, — сказала Наташа. — Я ведь обязана лечить. В этом состоит моя работа.
— Да-а… очень интересная работа, — сказал Павел.
Когда он вышел на улицу, то прежде всего увидел меня.
— Ну? — сказал он, злорадно помахивая забинтованным пальцем. — Был в вашем травматологическом пункте…
— И что? — глупо спросил я.
— А ничего, — нахально ответил Сиракузов. — Залечили. Ногу бы сломал — тоже залечили бы. Не имеют права…
И пошёл, помахивая пальцем.
Вечером я сказал Наташе, что надо бы отправить этого Сиракузова в детскую поликлинику: пусть бы его там лечили, потому что у него не настоящая травма, а это он, меня запихивая, прищемил палец.
— Всё равно, — сказала Наташа. — Я была обязана его лечить, и я буду лечить, невзирая на лица.
— Да какие же это лица?! — воскликнул я. — Особенно у Павла?
— А что же у него? — заинтересованно спросила Вера.
— Рожа, — охотно сказал я.
— Рожа не рожа, а у врачей есть клятва. И они обязаны лечить.
— Какая клятва? — удивился я.
— Древняя, — ответила Наташа. — Я сама её только недавно выучила. — И, положив руку на учебник по травматологии, торжественно сказала: — Получая высокое звание врача и приступая к врачебной деятельности, я торжественно клянусь: все силы и знания посвятить охране и укреплению здоровья человека, быть всегда готовым оказать ему помощь, внимательно и заботливо относиться к любому больному, хранить доверенную врачебную тайну. Верность присяге клянусь пронести через всю свою жизнь… Вот какая клятва. Древний медицинский работник Гиппократ придумал. Так неужели ради тебя и твоих Сиракузовых я буду нарушать её?
Я сидел, открыв рот. Я и не подозревал, что Наташа знает какую-либо клятву.
— Но ты ведь ещё не врач? — наконец сказал я.
— Буду, — убеждённо ответила Наташа.
— Очень хорошая клятва! — сказала Вера. — Не нарушай её!
— Если бы ваш Гиппократ имел дело с Сиракузовыми, — сердито сказал я, — он бы давно отказался от своей клятвы.
— Никогда в жизни! — ответила Наташа и, сердитая, вышла из комнаты.
Тогда я пошёл домой и принялся за Веру.
— Аксель, — строго сказал я, — в последнее время ты мне становишься подозрительной: третий раз подряд ходишь с Сиракузовыми в кино. На кого ты работаешь?
— На тебя, — сразу сказала Вера.
— А зачем же тогда ходишь в кино?
— По твоему заданию, сказала Вера.
— Да по какому такому заданию?! — возмутился я. — Ты должна была проникнуть к Сиракузовым — это верно. Вытащить их из двоек. Узнать их планы и куда они дели кресало, а не ходить с ними в кино. А ты что узнала? Что ты узнала?..
— Сиракузовы собираются на Олимпийские игры, вот что я узнала! — торжественно сказала Вера и посмотрела на меня, ожидая, какая будет реакция.
Признаться, я оторопел.
— Или на чемпионат мира, — поправилась Вера.
— Врут твои Сиракузовы! — возмущённо сказал я. — Их и близко туда не подпустят! И я просто удивляюсь: как можно работать с таким легковерным разведчиком, как ты!
— Да это не наши Сиракузовы собираются, — терпеливо втолковывала мне Вера, — а те… велогонщики, из Ленинграда… Это мне наши Сиракузовы сказали…
Я сразу вспомнил генеалогическое дерево и веточку, на которой сидели эти Кеша и Виктор.
— Всё равно врут, — убеждённо сказал я. — Те тоже никуда не собираются.
— А транспарант, который рисовала тётя Роза? — поразмыслив, спросила Вера.
— Какой транспарант?
— «Привет участникам многодневной велогонки!» Я думала, ты знаешь…
— Да откуда мне знать?! — сказал я и помчался разыскивать тётю Розу.
Я нашел её у плиты: она стряпала, а Наташка ела.
— Перестаньте есть! — сказал я.
— А что? — в один голос спросили они, а Наташа уронила один блин обратно.
— Сиракузовы едут, оказывается, на Олимпийские игры, а я ничего не знаю!
— Газеты читать надо, тогда узнаешь, — сказала Наташа. — Или спросил бы у Сиракузовых — они знают. Но пока эти ленинградские Сиракузовы ещё никуда не доехали, и доедут ли, этого я тоже не знаю…
— Почему? — удивился я: все всё знали, только я один ничего не знал.
— В Белебелковском районе они уже задавили курицу… А если посмотреть на их фотографии, то и подавно…
Белебелковский район находился совсем рядом. Следовательно, велогонка приближалась.
— Им надо смотреть под ноги, — сказал я, — тогда доедут. А то как сядут на велосипед, так ни о чём не думают…
— Верно, — сказала Наташа и протянула мне газетную фотографию, и я впервые увидел обоих востроносеньких Сиракузовых: в одинаковых шапочках, на одинаковых велосипедах, они рулили куда-то, как обречённые.
— Судя по фотографиям, — печально сказала тётя Роза, — их превратили в настоящих галерников… Те, правда, вёслами работали, а эти педалями…
— Никто их ни в кого не превращал, — сказал я. — Они с самого начала такие были.
— Нет, это гонка их измотала. Я, правда, их с трёх лет не видела, но, чувствую, измотала. Надо хоть, чтоб они у нас отдохнули…
