— Как же вы всё-таки относитесь к комсомольским рейдам? — спросил полковник.
— Положительно.
— Это я слышал. Но почему? Комсомольцы великолепно борются с хулиганством, со спекуляцией и другими нарушениями. Это мне ясно. Но есть ли доля правды в том, что сказал доктор наук?
— Нет. Товарищ полковник, давно и всем известно, что человек развивается в борьбе. Несмотря на это, из воспитательного процесса в школе у нас постарались изъять почти все элементы борьбы. Почти все! И это сильно чувствуется. Чего-то не хватает! Как раз в этом возрасте и голова и руки жаждут активной творческой борьбы, а борьба сведена к проценту успеваемости. Именно поэтому молодежь с таким пылом ухватилась за патрулирование. Это борьба! И не только физическая, но и идейная… Послушайте, о чем спорят комсомольцы с задержанными нарушителями. О государственном устройстве, о свободе личности, о культуре, и конечно о коммунизме. А борьба мнений создает убеждения!
Константин Семенович выписал наколотые на газете буквы, расставил знаки препинания, переписал всё на чистый лист бумаги и еще раз внимательно прочитал:
«Гоша, держись на поверхности. Они ничего не знают и знать не будут. Всё в твоих руках. Признавайся ровно на два. Выручим после суда».
Странное сообщение. Ни шифровки, ни условных выражений, и даже слов воровского жаргона не было. В туманной фразе «признавайся ровно на два» заключался простой смысл: признаваться в краже. За кражу статья уголовного кодекса предусматривала наказание до двух лет заключения.
Очевидно, за Волоховым были и другие, более серьезные дела. Об этом же свидетельствовала и первая фраза: «Держись на поверхности».
Отправить таким способом сообщение подследственному мог только человек неопытный, но безусловно грамотный. Ни одной орфографической ошибки.
С уличной операции вернулся Алексей Николаевич Глушков, следователь отдела, стол которого стоял возле второго окна. Распахнув дверь, Глушков обернулся в коридор.
— Вон туда! Видишь, скамеечка… вот, вот. Посиди немного, — сказал он, закрывая дверь.
— Ну всё, Константин Семенович. Вопрос ясен. До этого у них были две попытки ограбления ларьков. В одном случае помешали, а во втором — не могли сломать замка. Мальчишка всё показал на месте и рассказал. Вот протокол…
Говоря это, следователь положил перед Константином Семеновичем протокол уличной операции и, опираясь руками о край стола, спросил:
— Прокурорше звонил?
— Нет. Садовского мы решили отпустить.
— Это правильно! Петухова тоже отпустим. Паренек в общем неплохой. Между прочим, юннат. Голубей любит и всяких животных. Прокурорша всё равно не даст санкции. Да и дело-то гроша ломаного не стоит.
— Дело не в деле, а в мальчишке, Алексей Николаевич.
— Я понимаю! Давай возьмем санкцию у прокурорши и подержим еще одну ночь. А к вечеру завтра обоих и отпустим. Я думаю, что двух суток им за глаза хватит. Сидеть в одиночке — это сильно действует. А сейчас пропесочь как следует!
С этими словами Глушков направился к двери, но Константин Семенович остановил его:
— Подожди минутку, Алексей Николаевич. Вот полюбуйся. Эту газетку мамаша Волохова с конфетами принесла. На свет посмотри. Видишь, наколото. А вот и текст.
Алексей Николаевич прочитал послание и почесал переносицу:
— Любопытно! Неужели у них большая компания?
— Большая не большая, но кто-то есть. Выяснили его кличку. Оказывается — Блин.
— Блин? — переспросил Глушков и снова почесал переносицу. — Что-то знакомое…
— А помнишь, весной дело с ограблением магазина на Васильевском острове?
— Да, да, да… мальчишки, школьники, дверь сломали.
— Организатором группы был Гошка Блин. Мы его тогда искали, но так и не взяли. Заметь, что и Садовский и Петухов из той же школы.
— Но эти ребята никого больше не знают. Я им верю. Блина мы, конечно, арестуем. Кстати, он уже совершеннолетний. Объективных данных для прокурора…
— Объективные данные? Вот они! Видишь, сколько добра, явно ворованного. К тому же и наколотая газетка.
— Тогда я пойду оформлю, а ты поговори с Петуховым. Волохова будешь допрашивать?
— Сегодня? — спросил Константин Семенович и посмотрел на часы. — Посмотрим, что Щербаков выяснит.
— Ну, добре! — Глушков распахнул дверь и крикнул в коридор: — Петухов! Где ты там? Иди сюда! Не бойся, он тебя не съест!
Большеголовый, с ярко-рыжими волосами, с веснушками, щедро рассыпанными по всему лицу, мальчик нерешительно подошел к столу.
— Садись, Петухов! — приказал Горюнов, указав рукой на стул.
Мальчик сел и с явным страхом посмотрел на Константина Семеновича. Встретив суровый взгляд, опустил голову.
— Так я пошел! — громко сказал Глушков. Кивнув головой на сильно перепуганного Петухова, он подмигнул и вышел из комнаты.
Константин Семенович переложил в ящики лежавшие на столе вещи Волохова, перенес на подоконник продукты, прочитал протокол уличной операции, полистал дело. Умышленно затягивая начало разговора, он наблюдал за мальчиком.
Всё это время Петухов неподвижно сидел в позе пришибленного горем и только изредка глубоко вздыхал.
— Как тебя зовут, Петухов?
Не поднимая головы, мальчик беззвучно пошевелил губами.
— Не слышу! Погромче!
Петухов шмыгнул носом, откашлялся и тихо произнес:
— Максим.
— Максим! Хорошее имя. Кинокартину «Юность Максима» смотрел?
Вместо ответа мальчик кивнул головой.
— Опозорил ты свое имя, Максим! Как по отцу? Отчество твое как?
Петухов поднял голову и большими глазами, в которых можно было прочесть страх, и отчаяние, и горе, и даже любопытство, посмотрел на следователя.
— Что это ты вдруг оробел? Когда воровать пошел, не боялся, а здесь испугался. Я спрашиваю, как зовут отца?
— Не знаю. У меня нету…
— Отца нет. Так и запишем. А мать?
— Мать есть.
— Где она работает?
— Она портниха. В ателье мод работает.
— Портниха!? — с удивлением спросил Константин Семенович.
Глядя на одежду мальчика, трудно было предположить, что мать его умеет шить.
— Она у тебя родная?
— Родная.
— Ну, а как она зарабатывает? На жизнь хватает?
— Ей-то хватает, — всё с большей охотой отвечал Петухов, усаживаясь поудобней.
— А на тебя хватает?
— А мне что… Мне много не надо. Я за модой не гоняюсь. И хлеба маленько ем…
— Значит, и тебе хватает?
— Ясно, хватает.
— А зачем же ты тогда пошел воровать?
И снова Петухов принял прежнее положение, опустил голову на грудь.
С минуту Константин Семенович молчал, разглядывая на макушке огненные завихрения давно не чесанных волос. Он вспомнил, что этот преступник, как и Николай Садовский, учится в «его» школе, а значит, им предстоит еще встречаться.
— Ну что же ты замолчал? Если совесть у тебя не совсем пропала, если душа чистая, отвечай правду. Зачем ты пошел воровать?
Такая постановка вопроса задела мальчика за живое. Он с трудом проглотил накопившуюся слюну и внятно ответил:
— А я хотел голубей купить…
— Так. Голубей решил купить! А где ты их держать собирался?
— А на чердаке. У нас в доме хороший чердак, Я туда с Колькой ящиков натаскал…
— Садовский тоже голубей любит?
— Нет. Он больше на технику нажимает. Ящики он мне помогал… Мы и всегда так: когда надо, я помогаю…
— Как же так получается, Максим? Голубей разводить дело хорошее, это всем известно.
— Ну не всем… Есть такие вредные… будто им голуби помешают!
— Есть и такие, но я говорю вообще… Ты как считаешь: голубей держать — дело хорошее?
— Ясно, хорошее!
— Вот! Я тоже считаю, что это хорошо. Ну, а воровать? Как же можно хорошее дело с позорным смешивать? Я уверен, что голуби, если бы ты их на ворованные деньги купил, моментально бы передохли.
— Ну да… А чего им дохнуть? — больше с удивлением, чем с недоверием, спросил Петухов.
— А разве ты никогда не слыхал, что чистое дело надо чистыми руками делать. Не понимаешь? Ну, возьмем такой пример… Руки у тебя нефтью перемазаны, а товарищ попросит хлеб разломать…
— Так я же запачкаю…
— Вот именно! Хлеб запачкаешь нефтью, испортишь, и есть его будет нельзя. Так и всякое дело. Понял?
— Понял.
Нет. Максим ничего не понял, и это было видно по глазам. По-прежнему они с любопытством и некоторым опасением смотрели на следователя, и ничего нового в них не появилось.
— Вот если бы ты заработал деньги, да на них купил голубей, вот это было бы чистое дело. Я бы тебя за это уважал.
— А где заработать? — со вздохом спросил Петухов. — Вы думаете, мы не пробовали? Нигде не принимают. Говорят, что малолеткам работать воспрещено.
— Почему запрещено? Смотря где работать, — неопределенно возразил Константин Семенович.
