— Берни — это твой папа?
— Нет, это наша соседка, но вообще-то она с нами живет. Она нам как родственница. Нас только трое, и еще у меня, может быть, есть бабушка, но я пока точно этого не знаю… Долго рассказывать, — добавила я.
Джорджия была полной противоположностью Элис — ей больше нравилось задавать вопросы, чем говорить. За те два дня, что мы провели вместе в автобусе, я, наверное, ответила на миллион вопросов. Как я и говорила, мою историю было долго рассказывать, но Джорджия, по-видимому, хотела ее послушать, а я, по-видимому, хотела ее рассказать, потому что ничего от нее не скрывала.
— Хочешь конфетку? «Фиалочку»? — спросила Джорджия, когда мы на секунду замолчали. Она порылась в сумочке и достала пачку конфет в серебристой фольге.
Я взяла одну и положила в рот, но через секунду выплюнула.
— На вкус как духи, — поморщилась я.
— Да. Но зато от них дыхание свежее. — Она подула в мою сторону, и я почувствовала теплый ветерок с цветочным запахом.
— Ага, — согласилась я.
— Очень важно иметь свежее дыхание, — сказала она.
Я хотела спросить у нее, хорошее ли у меня дыхание, но постеснялась. Вместо этого я на всякий случай сунула «Фиалочку» обратно в рот.
— Как ты думаешь, ты пойдешь в колледж после школы? — спросила меня Джорджия.
Я еще не рассказала ей, что не хожу в школу.
— Меня всему учит Берни, — сказала я, — так что я не хожу в школу. Наверное, она меня будет учить и дальше.
— Мне кажется, один человек не может учить, как в колледже — там целая куча преподавателей, — сообщила Джорджия. — И потом, вдруг ты захочешь учиться чему-то, чего Берни не знает?
— Чему? — удивилась я.
— Не знаю. Например, домоводству. У моей мамы была такая специальность в колледже.
— А что такое домоводство? — спросила я.
— Когда занимаешься домом. В то время женщин учили таким вещам: готовка, шитье и как быть безупречной матерью.
— И она безупречная мать?
— Наверное, была, но я ничего не помню, потому что она заболела раком и умерла, когда мне было пять лет.
Я не знала, что ответить. Никто из моих знакомых никогда не умирал. Кроме отца Берни, но я не была с ним знакома, только слышала о нем. Мне стало очень жалко Джорджию — я не могла представить, каково мне было бы потерять маму или Берни.
— Извини, — сказала я. — Я не знала.
— Откуда тебе было знать? Ни на ком не написано, чего у них нет, — усмехнулась она.
Джорджии было восемнадцать, и она ехала учиться в колледже. Она знала, кто ее отец и мать и что назвали ее Джорджией, потому что ее мама родилась в Атланте, штат Джорджия. У нее было двое бабушек и дедушек и собака по имени Фриски, которой разрешали спать у нее на кровати. Но несмотря на все различия, между нами с Джорджией было что-то общее. Мы были похожи, как две желтые уточки в «Пексесо», одна в середине, а другая — в верхнем левом углу.
— Ты по ней скучаешь? — спросила я.
— Да нет. Мой папа очень хороший, и у меня всю жизнь не было никого, кроме него, так что я себя чувствую нормально, понимаешь?
Ж.У. Желтые уточки. Я прекрасно ее понимала. Нельзя скучать по тому, чего не помнишь.
— Ты когда-нибудь слышала слово «сооф»? — спросила я.
— А как оно пишется?
Я сказала, и она покачала головой. Тогда я рассказала ей про мамин список слов и как я оставила Рино из-за этого слова.
— Может, «сооф» — это человек? — задумчиво произнесла она.
— Может быть, — кивнула я.
— Твоя мама всегда была такая или с ней что-то случилось? — спросила Джорджия.
— Мне кажется, что всегда, но точно я не знаю.
— А твой папа? У него тоже был глупый мозг?
— Я не знаю, кто мой отец.
— Может, он и есть «сооф», — сказала она.
Я начинала думать, что некоторые вещи, хотя и происходят как будто случайно, на самом деле имеют смысл. Это было как везение, но еще таинственней. Если бы я не встретила Элис и меня не стошнило от собственного вранья и если бы связь с Берни работала как надо, я бы, может, никогда не встретила Джорджию. А если бы я не встретила Джорджию и все бы ей не рассказала, она бы не подумала о том, что мне даже не приходило в голову: возможно, «сооф» — это имя моего отца.
— А в колледже ты будешь учиться домоводству, как твоя мама? — спросила я Джорджию.
— Нет, я буду изучать психологию.
— Что это?
— Это про то, как люди мыслят. — Она постучала себя по макушке длинным указательным пальцем. Я обожала следить за руками Джорджии. Грациозные и белые, они порхали вокруг, словно птицы, когда она говорила. — Я буду или социальным работником, или психологом.
— А как люди мыслят? — спросила я.
— По-разному. Мозг похож на часы. Ты когда-нибудь видела часовой механизм изнутри?
Я покачала головой.
— Папа однажды мне показал. Там внутри много двигающихся деталей. Шестеренки, гвоздики, пружинки — все должно работать безупречно, иначе часы будут отставать или спешить.
Я подумала о том, как Берни сравнила маму с машиной, у которой не хватает деталей. Раньше при этих словах я почему-то всегда думала о стиральной машине, но теперь представила маму с неправильными часами в голове.
— Как ты думаешь, можно починить чей-то мозг, если он плохо работает? — спросила я.
— Иногда можно, — ответила она.
— Как?
— Можно сходить к психологу.
— И что он сделает?
— Он будет задавать вопросы. Спрашивать тебя про твои сны. У меня были факультативные уроки психологии в последнем классе, но, если честно, я не очень хорошо помню, что мы проходили. Кроме языка тела. Мне кажется, это жутко интересно, — сказала она.
— А что такое язык тела? — спросила я.
— Ну, например, видишь того парня, через три сиденья впереди, в красной рубашке? Видишь, как он отклоняется от женщины, которая что-то ему рассказывает? Ему не нравится с ней разговаривать, и, хотя он не говорит ей об этом словами, это ясно по тому, как он себя ведет. Это и есть язык тела.
Я посмотрела на парня, о котором она говорила, и увидела, что он и вправду немного отклоняется от сидевшей рядом с ним женщины.
— Может, у нее плохо пахнет изо рта, — предположила я.
Джорджия хихикнула. Мне нравилось, что ей кажется смешным то, что я говорю.
— Может, тебе нужно дать ей «Фиалочку», — добавила я.
Она снова захихикала. Потом переплела пальцы между собой и положила руки на затылок:
— Знаешь, что это значит?
Я покачала головой.
— Это значит, что ты уверена в себе, — сказала она.
— Почему? — спросила я.
— Не знаю, просто так говорят. И еще говорят, что, если ты трогаешь себя за лицо, особенно за губы, когда с кем-то разговариваешь, значит, этот человек тебе нравится. А еще многие делают что-то странное, когда врут, и это легко заметить. Гримасничают, или моргают, или кашляют, или что-то еще. У всех есть такие приметы.
— Да? А у меня есть какая-нибудь примета?
— Не знаю. Соври мне что-нибудь, а я посмотрю. — Она внимательно уставилась мне в лицо.
— Ширли Темпл научила мою бабушку печь торты, — выпалила я.
— Правда? — воскликнула Джорджия, широко раскрыв глаза.
— Нет, ты же сказала соврать, чтобы узнать, сделаю ли я что-то странное, — напомнила я.
— Ой, я и забыла — мне стало так интересно! Обожаю фильмы с Ширли Темпл. Попробуй еще раз.
— Ширли Темпл научила мою бабушку печь торты, — снова произнесла я, глядя Джорджии прямо в глаза.
— Нет, не вижу ничего странного. Но, может, это потому, что ты сказала одно и то же два раза и привыкла к этой лжи.
Я не стала говорить ей, что на самом деле рассказывала эту историю трижды.
Позже я добавила новые пункты в свой список «Что я знаю о лжи»:
Чем больше повторяешь ложь, тем сложнее заметить, что ты лжешь.
Лжецов обычно что-то выдает.
После Шайенна я пыталась дозвониться до Берни на каждой остановке, но связи по-прежнему не было. Я волновалась, но была уверена, что Берни волнуется обо мне еще больше. Ведь я-то знала, что она сейчас дома в Рино вместе с мамой, а Берни впервые в жизни не знала, где я. Она столько раз говорила мне — не привлекай внимания, но теперь я была совсем одна, и ее внимание мне пришлось бы очень кстати.
Я показала Джорджии фотографии Хиллтоп-Хоума и рассказала обо всем, что надеялась там найти. Она ни разу не дала понять, что считает мое желание узнать правду странным.
— Я на твоем месте поступила бы так же, — сказала она. — Тоже захотела бы все узнать, не смогла бы иначе.
Ж.У.
— Я всегда была такой, — продолжила она. — Ты же заметила, сколько я задаю вопросов? Мой папа говорит, что я из тех, кто не успокоится, пока все не разузнает.
До того как я оставила Рино, мне казалось, что мир полон людей, которые точно знают, кто они, куда направляются и почему делают то, что делают. Я видела их повсюду — когда шла по улице, ждала у пешеходного перехода или отправляла письма. Все эти люди знали, кто они. Джорджия была одной из них. Она знала о себе все. Но разница была в том, что, хотя я завидовала другим и даже немного ненавидела их за то, что они знают, я была рада за Джорджию.
