Я отправился прямо на урок.
В передней я столкнулся с Гамерником. Он с подозрительной стремительностью покидал кухню директора Женатого — ну и фамилия! — у которого мы берем уроки. По лицу Гамерника струился пот, а в глазах застыло выражение ужаса.
— Что случилось? — спросил я сочувственно.
Он махнул рукой, а потом показал пальцем на двери кухни.
— Ну, у него и настроеньице сегодня! Можешь радоваться!
— Тебе досталось?
— Раза четыре палкой!
Мне не было жаль его: ведь музыкант, который после двух лет занятий смычок называет палкой, по моему мнению, варвар!
Я влез в тапочки и спокойно вошел в кухню: ведь я никакого страха перед директором Женатым не испытываю. Наверное, потому, что он может исполнить «Юмореску» Дворжака, держа скрипку на голове, а еще потому, что, когда у меня почему-либо ничего не получается, он позанимается со мной минут сорок и отпускает, хотя в другой раз мы можем играть хоть три часа подряд. И не этюды и упражнения, а каватину, романс, всю элегию или каприччо. Он частенько говорит мне, что Кубелика из меня, безусловно, не выйдет, но через несколько лет из-за меня передерутся все оркестры нашего района.
Я вошел, поздоровался и стал настраивать свою скрипку сам. Пан Женатый тем временем допил пиво, записал на листке возле шкафчика, что я на уроке присутствовал, и мы начали.
Сначала дуэт.
И пока мы играли, мне пришла в голову мысль, что ни к чему быть мямлей. Надо как можно скорее зайти к Итке, если уж она сама меня пригласила. Надо ковать железо, пока горячо! Нечего тянуть. Мне было ясно, что наконец-то я получил возможность показать, на что способен. Ведь искусство есть искусство, и я основательно утру нос Венде Вотыпке, который умеет только выхваляться. А потом можно будет позвать ее к себе в беседку и показать коллекцию камней. Бабушке я как-нибудь сумею объяснить, зачем позвал Итку в наш сад.
Но начать я должен с музыки. Я только не знал, что именно ей сыграть. Я мысленно пробежал весь свой репертуар, но ничего не подходило. Когда мы закончили дуэт, я сказал директору:
— К нам приедет тетя Клара из Яблонца. Мне хочется ей сыграть какую-нибудь красивую вещь…
Директор все моментально понял и принялся перелистывать кипу старых нот. Он искал долго, а потом воскликнул:
— Нашел! Эта вещь, Гонзик, весьма и весьма!..
И положил на подставку исписанный лист нотной бумаги. Я разобрал название «Tesoro mio».
— Ты знаешь, что это значит? — спросил он и загадочно прищурился. — Это значит — «Мое сокровище»!
— Подойдет, — согласился я.
Тетя Клара тут была вовсе ни при чем, ведь я хочу сыграть это Итке.
У этого произведения был один недостаток. Оно написано в три си-бемоль. А три си-бемоль для исполнения — мука мученическая. Надо так сильно нажимать пальцами левой руки струны, что когда кончишь играть, то такое чувство, будто по руке проехал каток. Но само произведение было прекрасно! Сначала играл сам директор, а потом эти волшебные та-та, папапа-лалала — я… Я играл в третьей позиции один, до «De capo al Fine» и снова возвращался к «Tesoro mio» и все думал и думал об Итке, какое у нее будет лицо, когда я сыграю ей эту вещь на своей скрипке у них дома.
Дождь стучал по крыше беседки, словно кто-то там, наверху, заколачивал мелкие гвоздики. Иногда капля, пробравшись сквозь щелку, шлепалась мне на плечо или на руку, как раз когда я принимался разбирать камни в ящике. Когда идет дождь, самое подходящее время заниматься коллекцией, по крайней мере никто не отвлекает.
Сначала все свои камни я хранил в том шкафу, что стоит у нас в передней. Но однажды их увидал сосед, который живет под нами. Подсчитав, что все вместе они весят около трех тонн, он ужаснулся и предложил мне перенести их в беседку, полагая, что это лучше, нежели каждый день ложиться спать с мыслью, что моя коллекция когда-нибудь, проломив пол, свалится ему прямо на голову.
Через месяц стукнет год, с тех пор как я перетащил камни. Ключи от беседки есть только у меня, и я впускаю сюда лишь того, кому доверяю.
Есть такие люди, которые камней не понимают: булыжник, он булыжник и есть, думают они. Но если б они увидали кристаллы барита, которые я храню в этой коробке, или желтый марказит и галенит — взвесишь его в руке, и кажется, что он тяжелее свинца, — то наверняка перестали бы кривить губы! Есть у меня еще турмалин и желто-коричневый змеевик. И еще горный хрусталь: если его положить на книжку или газету, то все буквы удваиваются. Только его я никому не показываю. На это есть причина… Как только найду другой, этот непременно отнесу обратно в школу, в кабинет минералогии…
Я поднимал тяжелую коробку с агатами, чтоб переставить ее на верхнюю полку, и тут в мокром окне появился Ярда Воржишек.
Он вошел не постучавшись. Ярде можно!
— Салют! — сказал он и встряхнулся, как мокрый щенок.
Увидев, что я маюсь с тяжелой коробкой, он тут же помог мне.
— Вес что надо! — заявил он одобрительно, и тут я на него взглянул.
— Ярда! — ужаснулся я и показал на его левый глаз, который даже в полумраке беседки отливал всеми цветами радуги: — Что случилось?
Он махнул рукой и со вздохом плюхнулся на расшатанный стул, который бабушка дала мне без особой охоты.
— Знаешь, Гонза, как мне трудно…
Я не понял.
— Никак не могу добиться успеха.
— А выставка?
— Не спрашивай…
— Заработал что-нибудь?
— Еще бы… погляди! — и он ткнул себя в покрасневший глаз.
Я не хотел приставать к Воржишеку, я знал, что он сам через несколько минут все выложит.
Воржишек жаждет славы, жаждет совершить нечто такое, о чем говорили бы не только в Стржибровицах, но и во всем районе. Он не отказался бы и от того, чтоб его показывали по телевидению.
Воржишек уже все перепробовал. В последний раз он устроил на площади выставку своих картин. Разложил вокруг самообслуги, к каждой прикрепил небольшой листок с ценой и все утро беседовал с женщинами, приходящими за покупками, о том, какое огромное значение имеют произведения искусства в квартире. Но так как он не продал ни единой картины, то мы не стали дожидаться и отправились по домам обедать. Говорят, что Воржишек убрал свои произведения вскоре после нашего ухода. Он тоже хотел есть. Но в субботу этого синяка еще не было. И в школе Воржишек еще не был обладателем столь исключительного украшения.
Я начал перебирать мелкие кристаллы ясписа и лимонита, между которыми завалился кусочек оливина. Я нашел его в Козакове.
Наконец Воржишек заговорил:
— Неплохо он меня разукрасил, а?
— Кто?
— Да Кракорец. Один раз врезал… а второго я ждать не стал!
— А за что?
Воржишек вздохнул.
— Ты помнишь мою картину «Наш сосед отдыхает в саду»?
— Еще бы! Большая картина, а цена, кажется, крон шестнадцать.
— Восемнадцать! — поправил он меня. — Кракорец себе на ней не понравился. «Изуродовал ты меня, говорит, до неузнаваемости». И еще сказал много всяких слов… И не только слов… Знаешь, как горит!
Я сделал сочувственное лицо и посоветовал ему намочить платок под водосточной трубой и прикладывать к глазу. Но у Воржишека платка не оказалось, и я дал ему бумагу, в которую заворачивал кусок мелафира. Воржишек выскочил в сад. Через секунду он вернулся с примочкой, очень довольный.
— Ох и здорово, Гонза! Прекрасно холодит!..
Он просмотрел мои коробки и пакеты с коллекцией и спросил уже совсем другим тоном:
— Ну что, дашь мне этот камень?
Вообще-то Воржишек камни не собирает. Но ему нравятся кристаллы пектолита, которые я выпросил у одного мальчишки, когда ездил к тете в Коштялов. Если я дам ему пектолит, у меня в коробке образуется брешь. Единственно, что я мог бы… У меня мелькнула мысль.
— Ярда, — сказал я, — я тебе этот пектолит дам.
Он заморгал глазом и заерзал на стуле.
— Честно?
— Честно. Но… я — тебе, а ты — мне!
— Ну… — Он разочарованно махнул рукой.
— Чего боишься? Я что, от тебя «фиат», что ли, требую за кусок камня? Не требую!..
— Тогда давай выкладывай!..
— Слушай… Я тебе дам пектолит, а ты мне достань Иткину фотографию. Понял?
У него был непонимающий вид.
— Зачем она тебе?
Я ответил:
— Для одного парня из техникума, ясно?
Воржишек поглядел на меня с таким недоверием, что я тут же полез в другую коробку и как мог равнодушнее сказал:
— Ну, если не хочешь…
Он горячо согласился, потому что желание заполучить пектолит было сильнее всех трудностей, связанных с добыванием Иткиной фотографии. Решение было принято.
— Я заскочу к ее братану и так его обработаю, что он подарит мне фото с ее подписью. Будь спок.
Воржишек опять выскочил на дождь и, вернувшись с мокрой бумагой, без особого восторга заявил:
