Верховный жрец вдруг поймал себя на мысли о том, что слишком много думает о каком-то жалком рабе, хотя он и был искусным камнерезом. «Какое имеет значение, – подумал он. – Я тотчас же позову искусного мастера и велю ему назваться Памеджаи. Надо вспомнить, каким был по возрасту Памеджаи… Примерно лет за тридцать?… Вот такого и надо послать во дворец».
В тот же день во дворец был послан искусный мастер, один из многих сотен мастеров, которые работали на отделке пещерного храма. И по приказанию верховного жреца этот мастер назвал себя Памеджаи. Мало того, верховный жрец не побоялся согрешить и велел соврать, будто этот мастер делал все то, что сделал Памеджаи. Новый Памеджаи был польщен. Он отлично знал работу настоящего Памеджаи, и ему показалось весьма лестным, что его посылают во дворец, да еще с такой рекомендацией. Впрочем, хоть он и отдавал должное настоящему Памеджаи, в своей работе он нисколько не сомневался и был уверен в том, что выполнит все задуманное великой царской женой.
Новый Памеджаи принялся за украшение покоев царицы в только что воздвигнутом прекрасном дворце. Но работать ему пришлось недолго и даже не довелось закончить отделку одной стены. А случилось это вот почему…
* * *
Как только верховный жрец, мудрый жрец Исиды, нашел нового Памеджаи и избавился от этой ненужной заботы, он тотчас же вспомнил, что его величество, будь он жив, здрав и невредим, пожелал, чтобы его любимый сын, прославленный своей ученостью Сатни-Хемуас, прочел брачную стелу в пещерном храме. Теперь ему, верховному жрецу, предстояло вместе с сыном фараона снова побывать в пещерном храме, и тогда все главные заботы и тревоги, которые не оставляли его на протяжении всех тех лет, пока долбили храм в горе, уйдут от него. Ему останется только позаботиться о том, чтобы жрецы доставили из Фив и Мемфиса прекрасные благовония, а садовники из цветущих садов фараона доставили бы для священных жертв самые превосходные плоды и самый сладкий виноград. Подумав о том, как близок час почти уже совсем беспечной жизни, верховный жрец улыбнулся. Ему было приятно сознавать, что все задуманное им для того, чтобы возвеличить фараона, а заодно и себя, – все сделано, все выполнено.
На следующий день Сатни-Хемуас в сопровождении верховного жреца прибыл в священный храм, и снова жрецы и юные жрицы встретили их с зажженными факелами в руках, и снова белели на головах красивых девушек лепестки нежного лотоса, а в руках звенели систры. И вот Сатни-Хемуас принялся читать посвятительную надпись. Он с удовлетворением заметил, что сделана она искусной рукой камнереза и, как ни странно, вполне грамотно. Он прочел первые строки и сказал верховному жрецу, что вполне удовлетворен работой мастера. Пока он читал, медленно и внимательно, верховный жрец с удовольствием рассматривал картины, рассказывающие о великих походах владыки обеих земель. Он молча рассматривал картины, а сын фараона тихо шевелил губами, стоя у брачной стелы. Но вот сын фараона уже прочел значительную часть посвятительной надписи и уже слегка согнулся для того, чтобы прочесть то, что было написано совсем низко…
И вдруг верховный жрец услышал визгливый голос Сатни-Хемуаса:
– Как он смел! Он загубил прекрасную стелу нашего бога!..
Верховный жрец мгновенно очутился рядом с сыном фараона и, согнувшись, стал рассматривать стелу.
Он понял возглас Сатни-Хемуаса – он увидел, как небрежно сделаны последние строки, увидел, что не дописан конец, и почувствовал, какие неприятности грозят ему, несмотря на все то прекрасное, что удалось сделать для возвеличения фараона.
– Что ты сделаешь с этим мастером, с этим ничтожным рабом, для которого священные слова о владыке обеих земель ничто?! Намерен ли ты его наказать?
– Наказать немедленно и строго, – ответил верховный жрец. – Знаешь ли ты, великий сын божественного отца, нашу крепость, которую очень хорошо назвали «Обуздавшая чужестранцев»? Поистине эта крепость многих обуздала. Но служить там не сладко. В наказание за такую небрежность я велю отослать этого раба Памеджаи в эту крепость. Пусть он трудной и верной службой искупит свою вину.
Вот почему новый Памеджаи недолго проработал во дворце великой царской жены. Новый Памеджаи был отослан в гарнизон крепости с причудливым названием «Обуздавшая чужестранцев».
Может быть, он был и не самым прекрасным городом страны Куш, но, что несомненно, этот город оказался самым лучшим для Памеджаи, Пааама, Бакёт и Таметс. Царский сын Куша, узнав о талантах и способностях этих людей, предоставил им дом и велел трудиться на благо его дворца. Дворец у него был большой и богатый. Нужно было постоянно пополнять его новыми скульптурами, всевозможной резьбой по камню и дереву, что весьма успешно делал Памеджаи, с великим увлечением и благодарностью. Именно благодарностью, потому что у Памеджаи была насущная необходимость отблагодарить царского сына Куша, который отнесся к нему с таким доверием и помог ему стать свободным и счастливым человеком.
Настало время, когда Памеджаи смог употребить для себя такое красивое, такое необыкновенное слово, как «счастье». За долгую его жизнь это слово появилось у него только в Миме, потому что здесь он оказался свободным и здесь он сделал свободной и счастливой маленькую рабыню Таметс, которая стала его женой.
В большом просторном доме половина комнат принадлежала Бакет и Паааму. Пааам стал придворным знахарем и довольно успешно лечил всю челядь дворца. Вблизи города Мима, среди полей и садов, Пааам нашел много целебных трав, из которых он готовил настойки, притирания и мази. После того неудачного случая в Икенском порту, когда он чуть не погиб от рук взбунтовавшихся грузчиков, Пааам стал строже относиться к своей работе, и, хотя трудно его обвинить в преступлении, потому что все те лекарства, которые он давал грузчикам, несомненно, были безвредными, он все же с большой опаской относился к новым, еще малознакомым ему способам лечения и, как правило, прежде всего пробовал их на себе и Бакет.
Маленькая Таметс долго смеялась, когда узнала, что Бакет пила очень горькую и противную настойку, которая должна была лечить от удушливого кашля. Но у Бакет не было никакого удушливого кашля, и Пааам, который нисколько не сомневался в том, что такой кашель можно вылечить именно этой настойкой, хотел лишь узнать, не причинит ли она какого-либо вреда. Но так как Бакет осталась живой и невредимой, то новая настойка нашла свое применение.
Постепенно Пааам становился все более известным своими целебными настойками, и к нему стали ходить со всей округи, требуя лечения решительно от всех болезней. Старая Бакет еще больше прежнего помогала мужу, и так как за долгие годы она многое от него узнала, то и сама прослыла знахаркой, к которой охотно ходили женщины. Все это очень радовало Пааама не только потому, что его повсюду встречали с доброй улыбкой, но и потому, что ему в дом приносили много нужных и полезных вещей. Люди, возделывающие поля вблизи города Мима, приносили ему зерно, овощи и виноград. Ткачи приходили с кусками тонкого полотна, а башмачники постоянно делали для него и для Бакет удобные красивые сандалии. Пааам очень радовался своим удачам и сожалел лишь о том, что оказался в этом прекрасном городе уже в старости. Голова у него была уже совсем-совсем белой.
А по соседству, во второй половине дома, постоянно был слышен стук молотка о звонкий камень. Памеджаи трудился над новыми скульптурами. Уже были сделаны отличные изображения царского сына Куша из черного базальта, его старшего сына, его старшей и младшей жены, его брата и племянника, а впереди еще было много-много работ. Никогда еще Памеджаи не трудился с такой радостью и готовностью. Радость была вызвана не только тем, что работа его нравилась высокому господину, который хорошо за нее платил. Радость была еще в том, что каждая работа вызывала чувство восторга у маленькой Таметс. Обычно, когда Памеджаи заканчивал очередную скульптуру, Таметс подходила и говорила:
– Тхутисенбу, волшебник, вот эта работа самая прекрасная из всех твоих работ. Царский сын Куша должен подарить тебе много золотых украшений в дар за эту работу.
– Ты слишком добра ко мне, Таметс. Тебе всегда кажется, что мои работы хорошие, даже превосходные… Впрочем, они не хуже других работ… Не хуже того, что я видел во дворце, и, как говорил мне царский сын Куша, не хуже того, что есть во дворце самого великого на свете. Недавно у него был по поручению фараона помощник главного писца Пабеса, о котором я много тебе говорил. Он отлично понимает в этих делах. И он сказал нашему принцу вот такие слова: «Тебе можно позавидовать, царский сын Куша, я вижу, ты обзавелся отличными мастерами. Это похвально. Вельможа обязан думать о своих потомках, и потому его долг – увековечить себя в камне. И вот, я вижу, у тебя целый хоровод отличных скульптур из черного базальта. Поздравляю».
