Я пришел к Назару и позвал его к Борису. Но Цыпкин ответил:
— Хочешь, иди. А мне надо фотолетопись делать и вообще — Борька хулиган.
Он говорил, как Жигалова. Я сразу понял и сказал:
— Ты подпевала.
Разочаровался я в Назаре. Всю жизнь сидели с ним за одной партой, с первого класса. И он вроде был ничего, а сейчас стал совсем другой. Я слышал, как Сашуня жаловался Римме: дескать, музыка гимна почти готова, а слов у Цыпкина еще нет. Цыпкин пообещал написать, а сам носится с фотоаппаратом по улице, снимает для летописи. И вьется около Вики — где она, там и он. И все время ей поддакивает.
Я пошел к Борису один. Но у них никого не было. Барабанил отчаянно — собака в их дворе даже охрипла от лая. Из дома рядом вышла соседка — молодая, с птичьими глазами.
— Не видишь, нет никого, — сказала она.
— А где Борис?
— Пристегнутая я к твоему Борису. У меня человек со смены пришел, спать лег, а ты шумишь. Совесть-то есть?
Совесть у меня была. Я извинился перед соседкой и пошел к Люсе. Мы решили написать пригласительные билеты всем взрослым на Овраженской улице, чтобы они записались в нашу библиотеку. А Люся сказала, что у нее есть толстая бумага.
Люсина бабушка уже знала, что у нас устраивается библиотека.
— Считайте меня своей первой читательницей, — сказала она.
Люся подала мне бумагу, свернутую трубочкой, и проводила на желтое крыльцо. Я спросил:
— Про Бориса не знаешь?
— Знаю, — ответила она. — Уехал с дядькой.
— С Родионом?
— Да. Они шли вместе к вокзалу. С чемоданами. И мирно разговаривали.
Борис мирно с Родионом? С Родионом, из-за которого кривился, будто клюкву глотал? Который сам готов был уничтожить Бориса за апельсины! И вдруг вместе?
— Куда же они? — растерянно спросил я. Люся пожала плечами.
— По-человечески с ним надо было, — тихо сказала она.
«По-человечески». Это ее любимая фраза. Я вздохнул и начал спускаться с крыльца. Больше мы с Люсей за эти дни о Борисе не говорили.
Мы даже как-то мало виделись. Овраженский Гошка замучил меня тренировками на футбольном поле. А кроме того, я ходил с Назаром по улице из дома в дом — Назар искал знаменитостей для фотолетописи, а я, как разведчик, расспрашивал, кому что надо, чтобы БУПШ помог. И в одном доме… Да как раз рядом с Черданихой. Хозяйка с птичьими глазами вертелась у жаркой плиты, а маленький белобрысый пацаненок сидел на полу среди кубиков и плакал. Хозяйка прикрикнула: «А ну, замолчи!» Он заорал еще сильнее. Тогда я спросил у нее, можно ли забрать пацаненка к нам, раз он ей все равно мешает. Она закричала и на меня:
— Куда еще забрать? Ходят тут, путаются.
Я не обратил внимания на ее слова. Сел на корточки и начал бодать пацаненка двумя пальцами. Он засмеялся. Потом я сказал, что у нас в БУПШе есть заводной автомобиль и что мы принесем ей сына, когда нужно. Она махнула рукой, только обтерла ему полотенцем нос. Я подхватил пацаненка и потащил в БУПШ, а там сдал девочкам.
И снова догнал Назара. Он был уже в следующем доме, только не у Черданихи, а дальше — у тетушек Миленушкиных. Эти тетушки — две сестры. Одна где-то работает, а другая, совсем седая, сухая и сморщенная, сидит дома и еле-еле, мелкими шажками, по улице движется.
Назар мне потом сознался, что хотел даже пройти мимо дома Миленушкиных — все равно, дескать, ничего интересного. А ведь что получилось! Эта самая тетушка как раз и оказалась знаменитостью. Она была когда-то балериной. У нее целая куча фотографий и старых афиш, где написано, что выступает Элеонора Миленушкина. И нарисована женщина, которая стоит на одной ноге, а другая нота — в воздухе.
Не знаю, как Назар до всего этого допытался, но когда я пришел, то увидел, что он уже сидит за столом и разглядывает афиши и фотографии. А тетушка Элеонора Акимовна объясняет. Я смотрел на ее лицо, слушал, как она шепелявит, и не верил: неужели она когда-нибудь скакала по сцене на одной ноге?
Когда мы вышли на улицу, Назар тоже удивился:
— Ходит, понимаешь, человек, а даже не подумаешь, что у него такая жизнь. Наверное, у каждого так, ведь правда, только копни.
Он, конечно, решил балерину поместить в летопись и взял несколько фотографий, а сам снял Элеонору Акимовну за столом перед старыми афишами. А я попросил ее, чтобы она пришла к нам в БУПШ и рассказала подробно про свои выступления. Она согласилась.
Девочки обрадовались, когда услышали, что мы отыскали настоящую артистку. Правда, Назар пока ничего не разузнал про историю улицы, потому что не напал на старожилов. Он снова пошел по домам.
А я уже с ним не смог. Маша-Рева, сидящая за своим библиотечным столиком, сказала:
— Ты, Зайцев, когда свою книжку принесешь?
— Принесу, — пообещал я.
Но Вика-Жига прицепилась:
— Что значит — принесу? Неси немедленно. Все бросай и сейчас же, слышишь?
Не захотел я с ней спорить, потому что книжку в нашу библиотеку и вправду надо нести.
Вот сколько ни есть у нас разных дел, а с библиотекой получается особенно интересно. Мы ее уже открыли. И Маша-Рева выдает книги. Но у нас очень мало взрослых читателей — еще не все доверяют БУПШу. А ребят — хоть пруд пруди: мы сами записались и Рудимчиковых дружков привлекли. Так что детских книг у нас теперь даже не хватает. Вот мы и решили принести свои, какие у каждого есть дома.
Я должен отдать «Кратер Эршота». Только мне его надо еще дочитать — до сих пор не успел. А сейчас у меня и еще две книги: Люсина «Борьба за огонь», да в нашей библиотеке взял «Остров сокровищ».
Так что хочешь не хочешь, а садись, Георгий Данилович, за книжку.
Ну, вот, дочитал «Кратер». Здорово написан конец. Всех героев спас Петя Одинцов. Совсем еще парнишка, а молодчага. А мамонты и вправду сдохли в кратере. Жалко.
Я отнес книжку в БУПШ, но у меня опять три: прибавилась еще Сашунина. Получилось так.
Пришел я в БУПШ, когда там были одни девочки. Вика перебирала какие-то свои бумажки. А Маша-Рева готовилась к выдаче. Люся тут же сортировала книги, принесенные ребятами. Я сунул ей свой «Кратер» — в общую кучу. Вдруг с шумом и криком вкатился розовый, как колобок, приглаженный Сашуня. Он весело улыбался — пухлые щеки его надувались, как паруса ветром. Он потрясал большой красной книгой. Я сначала подумал, что он хвастается, какую хорошую книгу принес в нашу библиотеку. Но он крикнул:
— Внимание! Слушайте б ушли некий гимн. — И, вынув листок с нотами, начал напевать. — Тру-ту-ту.
Я не могу передать, какую музыку написал Сашуня, но мне понравилось. А он, все еще размахивая книжкой, пел, когда вдруг снаружи раздался женский голос:
— Сашуня! — В дверях появилась Сашунина мать, Ангелина Павловна. — Сашуня, — сказала она, прищуриваясь в полумраке нашего БУПШа, но не переступая порога. — Ты забыл носовой платок. — Сашуня подошел к матери и взял аккуратно сложенный белый квадратик. — Если я задержусь, — продолжала она, — молоко в холодильнике, понял?
— Понял. — Он направился назад к нам, засовывая платок в карман брюк, но тут Ангелина Павловна испуганно вскрикнула:
— Стой! А это что? — Она взмахнула синей сумочкой, показывая на красную книжку, которую держал сын. — Что я вижу?
— Ну, книжка, — торопливо заговорил Сашуня. — Все ребята приносят, а я хуже их, что ли?
— Но тебе было сказано, какую можно.
— Да та совсем изорванная, мама.
— А ты хочешь, чтоб была изорвана и эта? Так ты ценишь мой дорогой подарок? Сейчас же отнеси обратно.
— Но, мама…
— Отнеси сейчас же!
Мне стало обидно, что у Ангелины Павловны такое о нас мнение, будто мы будем рвать и кромсать ее дорогую книжечку. И я сказал:
— Да вы не бойтесь, мы не порвем.
Она повернулась ко мне:
— Что? — Словно не расслышала.
Но тут заговорила и Маша-Рева:
— Мы будем очень аккуратно. Я ведь все выдаю под расписку.
— И у нас не одни ребята берут, — добавила Люся. — У нас и взрослые. Вам, наверное, говорил ваш сын? И пригласительный тоже… Вы получили?
Все-таки умеет она солидно ввернуть: «Ваш сын». Ангелина Павловна улыбнулась:
— Мой сын действительно говорил мне.
— А вы запишитесь к нам, — предложила Маша. — Выберите себе. У нас много. Вот, посмотрите.
Она повела Ангелину Павловну к полке. И все мы пошли за ней. Только Вика осталась на своем месте, за столом, и нарочно громко сказала Маше:
— У тебя ведь не приемные часы.
Но разве важно — приемные, не приемные, если мы уговаривали записаться в нашу библиотеку еще одного взрослого — пускай и не знаменитого? И Ангелина Павловна записалась! Сначала она подошла к полке с небрежным видом: дескать, ну-ну, поглядим, что у вас имеется. А потом как начала перебирать книги, так и уткнулась. И говорила уже не «ну-ну», а «гм», «н-да» и «ишь ты». И отобрала себе сразу три книги. Маша-Рева заполнила бланк, записала за Ангелиной Павловной все, что она выбрала, и объяснила, когда приходить менять. А Сашуня все еще стоял с красной книжкой в руках посередине БУПШа. Проходя мимо него, Ангелина Павловна сказала:
