— Данилыч! Принимай своего!.. Славный помощник растет. Помог сегодня две мины вытралить.
Ваня смотрит только на жилистые, загорелые руки отца. От них всего ожидать можно… Вот они тянутся к нему. Как хорошо у отца на руках! Сердце у Вани бьется часто-часто…
— Мать! Накорми их, — говорит отец и, легонько шлепнув Ваню по спине, подталкивает мальчиков к дому. — Тоже мне, внештатные наблюдатели!
Голос у отца ласковый и чуть-чуть дрожит.
Поели и быстро легли спать. Уже сквозь сон Ваня услышал, как отец сказал:
— А придется, мать, оборудовать для ребят наблюдательный пункт. Пусть тоже всему народу помогают.
Глава восьмая
ОГОНЬ НА СЕБЯ
Несколько дней шел дождь. Радостно поднялась, зазеленела поникшая было трава, ручейки превратились в реки.
Капли барабанили по палубе катера то требовательно грозно, то успокаивающе монотонно. Матросы приходили с вахты промокшие до нитки, но довольные: самолеты не появлялись, и караваны судов шли беспрепятственно. И траление не прекращалось!
— Пусть еще недельку польет, — говорили матросы. — Мы за это время почти все мины уничтожим.
В пелене дождя то и дело мелькали приземистые силуэты тральщиков и изредка вздрагивал воздух от взрыва очередной мины.
Внезапно налетел ветер. Волга еще больше потемнела, покрылась морщинами косматых волн, деревья согнулись под напором воздуха, да так и остались стоять, склонившись к земле и дрожа мелкой дрожью.
Тучи, которые раньше неподвижно висели над рекой, над гористыми берегами, теперь, подгоняемые ветром, быстро понеслись куда-то вдаль. И вот появился первый просвет — клочок голубого неба в белой кружевной окантовке облаков.
Просветов становилось все больше и больше. Наконец они слились между собой, и обрывки туч стали казаться уродливыми заплатами на ясном, прозрачном небе.
Запахло цветами, свежей зеленью и мокрой, быстро просыхающей на солнце землей.
— Готовься к ночи, Витюша, — сказал Бородачев, заботливо протирая белой тряпочкой затвор пулемета. — Беспокойная она будет.
И действительно, едва стемнело, появились фашистские самолеты. Сегодня их необычайно много. Звездное небо — в росчерках трассирующих пуль и в сверкающих точках разрывов снарядов зенитных пушек.
Катера Курбатова притаились в кустах недалеко от домика бакенщика. Нигде не видно ни огонька, не слышно ни шепота, ни стука, словно нет здесь ни катеров, ни пароходов. И как-то особенно печально звучит протяжный крик ночной птицы…
Долго летали самолеты, поставили несколько мин, но ни пароходов, ни катеров не заметили. Матросы подумали было, что ночь пройдет без бомбежки, спокойно, как вдруг из кустов, почти около катеров, раздались чуть слышный треск, шипение, и белая хвостатая ракета, описав дугу, упала в воду. За ней — другая, третья, и снова тишина. Только ночь стала сразу еще темнее.
— С правого борта ракетчик! — крикнул Бородачев.
— Прочесать кусты! — приказал Курбатов, и три матроса, лязгнув затворами автоматов, спрыгнули на берег решительно.
Несколько минут было слышно, как они продирались сквозь кусты. Все ждали грозного оклика: «Стой!», — но вместо этого послышался гул быстро приближающегося самолета. Он покружил над катерами, над притаившимися пароходами, набрал высоту и сбросил осветительные бомбы. Свет белый, ровный. Видно не только реку, берега, деревья, но и каждый листик, каждую травиночку. Даже читать можно.
— Огонь! — командует Курбатов.
— Коробки, юнга! — Это уже голос Бородачева.
Витя быстро пододвинул коробки, хотел было доложить, что готово, но Захар прижался к пулемету. Хорошо видны его прищуренные блестящие глаза. Он стиснул зубы и стрелял короткими очередями. Губы его беззвучно шевелились, словно он отдавал приказания пулям, которые выстреливал в черное небо.
С других катеров тоже открыли огонь. Можно по стрельбе определить характер пулеметчика. Большинство, как и Захар, бьют короткими очередями. А вот Костюченко, молодой матрос, прибывший неделю назад прямо из учебного отряда, как нажал на спусковой крючок, так и не снимает с него одеревеневших пальцев. Из стволов его пулемета тянутся к осветительным бомбам две непрерывные, причудливо изогнутые линии.
«Наверное, уже какую коробку расстреливает», — подумал Витя и почувствовал, что недолюбливает Костюченко. То ли дело Захар! Стреляет спокойно, пулемет у него в руках не бьется, а только вздрагивает, и пули не рассыпаются веером по небу, а идут строчками, словно он стрелы мечет.
Захар, не отрываясь, смотрит на осветительные бомбы, но, поворачиваясь вместе с пулеметом, он еще ни разу не задел ногой коробки с лентами. Его ботинки с чуть стоптанными каблуками как будто сами выбирают для себя место. Но Витя знает, что это не случайно. Не напрасно Захар по нескольку раз в день кричал Вите: «Коробки, юнга!»
Витя привык ставить их в определенные места и теперь работает с Захаром слаженно, с полуслова понимает его распоряжения, отгадывает его желания.
Падают, истекая огненными слезами, пробитые осветительные бомбы, но вместо них загораются новые.
Но вот самолеты что-то заметили. Стонущий вой заглушил стрельбу, катер рванулся со швартовых, а на берегу вспыхнуло пламя, и в его красноватом свете Витя увидел, как высоко взметнулись кусты и, поднятое взрывом, рухнуло в воду большое, развесистое дерево.
— Отдать швартовы! — приказывает Курбатов.
Вот он, настоящий бой, о котором так мечтал Витя! Теперь можно отомстить за все-все!
Витя вскочил на ноги, потянулся к пулемету, но Захар грубо оттолкнул его локтем и крикнул, а что — Витя не расслышал из-за рева мотора, воя бомб и треска выстрелов. Но что больше всего поразило его, так это глаза Захара. Только долю секунды смотрели они на Витю, а обожгли его.
Витя снова сел на палубу и больше не пытался вставать к пулемету, а внимательно следил за Бородачевым, чтобы не прозевать и вовремя поставить коробку на нужное место.
Река волнуется, как во время шторма. Гнутся от взрывов деревья, падают срезанные осколками сучья, сталкиваются друг с другом волны, поднятые катерами. Всплывает оглушенная рыба. Проплывают метровые осетры, красноперые сазаны. Катера то несутся по прямой, то, круто ложась на борт, отворачивают от падающей бомбы. Звенят перекатывающиеся по палубе гильзы, шире расставляют ноги матросы, злее звучат короткие пулеметные очереди.
Когда рассвело, самолеты исчезли. Витя разочарован: ни одного самолета не сбили пулеметчики с катеров! И странно было слышать слова Курбатова:
— Молодцы! Сегодня мы свою задачу выполнили! На отлично выполнили!
Матросы, вытирая рукавами вспотевшие лица, радостно улыбались и торопливо приводили катера в порядок, а минеры уже готовились к постановке тралов.
Как все просто! Словно не заполняет вода огромные воронки на берегу, словно не горят позолотой в первых лучах солнца кучи стреляных гильз. Еще с полчаса назад из-за грохота ничего не было слышно, а сейчас уже спокойно отходят от берега стоявшие там всю ночь пароходы и баржи; Изотов разжигает печурку и гремит кастрюлями; Курбатов, напевая себе под нос, стирает в ведре носовой платок.
Не такой представлял себе Витя войну. Целую ночь стрелять — и не сбить ни одного самолета, никого даже не ранить!
— Что, кума, зажурилась? — спросил Бородачев, присаживаясь рядом. — Или на меня обиделся? Нельзя, брат, мне было поступить иначе. Что же я за матрос буду, если живой отойду от своего пулемета?
Обиделся?.. Нет, не то, Витя не обиделся.
— Почему, Захар, капитан-лейтенант сказал, что мы молодцы? — спросил он и только теперь заметил, что до сих пор не снял каску.
— Как почему? — удивился Захар. — Задание выполнили.
— Но ведь мы ни одного самолета не сбили, а ты говоришь, что задание выполнено!
— Жаль, конечно, что не сбили… Но ты посмотри туда, — и Захар кивнул в сторону реки.
Там, уже у самого поворота реки, быстро перебирая плицами, шел пассажирский пароход. На его палубах стояли люди в зеленых гимнастерках и махали катерам руками и пилотками.
Позади него буксирный пароход тащил на стальном тросе три нефтеналивные баржи. Они сидели глубоко в воде, и только три маленьких домика возвышались над палубой. Все это Витя видел уже не один раз и, пожав плечами, отвернулся.
— Эх, ты! А еще моряком быть хочешь, — упрекнул Захар. — Моряк прежде всего должен все примечать и над всем задумываться. А ты заладил: «Никого не сбили!» — и дальше своего носа, замазанного копотью, ничего не видишь!
Витя покосился на кончик носа, схватился за него рукой, чтобы стереть темное пятно, но оно стало еще больше.
— Пока не трогай. Ты гильзы перебирал, вот и запачкал руки в пороховом нагаре. Потом умоешься, и ладно, — остановил его Захар. — На войне, Витя, основная задача — не дать противнику выполнить его план. Сегодня он хотел разбомбить пароходы, а мы вышли на середину реки, приняли огонь на себя, заставили фашистов гоняться за собой. Разве это мало? Красноармейцы попадут на фронт и отплатят фашистам за все, а мы в следующий раз и сами еще больше постараемся.
