Стряхивая снег и с шубы, и с шапки, лукаво посмеиваясь, он сказал Пете:
— Сегодня ты у меня попляшешь, сын!
— А что? — спросил Петя, обыскав глазами папины руки.
Как будто ничего особенно интересного в руках у папы не было, ничего такого, ради чего стоило бы постараться.
А папа, сунув руку в боковой карман пиджака, все повторял:
— Нет, сегодня ты у меня попляшешь! Попляшешь, попляшешь…
Тут он вытащил большой голубоватый конверт, положил конверт на стол, и Петя действительно пустился вприсядку.
Весь конверт был заклеен марками. Они шли по пять штук в ряд розовые, карминовые, оливковые и фиолетовые… Все разных цветов и оттенков.
— Ах, как хороши! — воскликнула мама и прочла: — «Швеция».
— Насилу упросил Петра Саввича отдать мне этот конверт, — продолжал папа. — Объяснил ему, какие у меня дома завелись марочники… Но обратите внимание, вся серия на одном конверте! И что особенно интересно — эти десять марок, очевидно, выпущены в честь почтового юбилея. Тут совершенно наглядно как бы история почты…
— Верно, верно! — Мама, прищурив близорукие глаза, разглядывала марки. — Верно! Мальчики, смотрите! Ох, до чего здорово!
Ярко-зеленая марка. На ней мужская голова с высоким умным лбом. Длинные волосы откинуты назад и касаются плеч. Небольшая острая бородка. Сбоку вдоль зубцов написано: Аксель Оксенштерн. Это имя и фамилия основателя почты. И еще на марке две даты: 1636 год и 1936 год. Значит, более трех столетий тому назад люди впервые стали посылать друг другу письма почтой.
Этой зеленой маркой открывается серия, посвященная истории почты.
Вот идет почтальон. Сумка с письмами висит сбоку. Широкополую шляпу сорвал ветер; он держит ее в руках. У него туфли с пряжками, перчатки с раструбами, а сбоку длинная шпага — защита от разбойников на большой дороге. И все сиреневого цвета. Кажется, еще не наступило утро и ночная мгла только начинает рассеиваться. Это вторая марка.
На третьей — алый всадник на алом коне несется вперед стремительным галопом. Алый плащ развевается у него за плечами. Он громко трубит в трубу. А небо все залито багровым светом. Может, это гонец с поля битвы несет печальные вести о поражении и смерти. А может, вестник победы.
Еще марка. Светло-голубая. Парусный корабль плывет по голубому океану, надув голубые полотняные паруса. Уже весь мир переписывается между собой. Письма идут через моря и океаны. Голубой парусный корабль везет их в Европу из далеких южных колоний.
И еще одна марка с кораблем и морем. На помощь парусам уже пришли паровые котлы. Но от парусов еще отказаться нельзя, и поэтому первые пароходы по-прежнему оснащены парусами. Два верных союзника — ветер и пар — несут по реке пароход на марке темно-синего цвета.
Шестая марка — золотисто-коричневая. Тяжело покачиваясь по ухабам, мчится дилижанс. Тройка лошадей везет его. Кучер в цилиндре, с длинным бичом сидит на высоких козлах. Рядом с ним — почтальон. А на крыше дилижанса — тюки писем. Теперь, когда все страны торгуют между собой, когда торговые сделки заключаются во всем мире, невозможно обойтись без обширной переписки. Письма перевозят почтовые кареты. Еще не придуманы почтовые марки, но уже есть штемпеля. Каждая почтовая контора штемпелюет письма своей печатью, и сразу видно, через какую контору отправлена корреспонденция.
Седьмая, оливковая марка — с поездом. Поезд мчится на всех парах. За тендером — почтовый вагон. А там, где нет железных дорог, письма развозят почтовые автомобили.
Восьмая марка — светло-серого цвета. Таким бывает освещение в ранние зимние сумерки. По дороге, мимо елок, утонувших в сугробах, мчится почтовый автомобиль с прицепом.
Серия подходит к концу. Осталось еще две марки. На одной — океанский пароход, многоэтажный и многопалубный, густо-малинового оттенка.
Последняя — серо-голубая. На ней — самолет. Синекрылый воздушный почтальон, для которого одинаково доступны самые отдаленные уголки земли…
— Ну, — говорит Вова, — теперь ты Левке нос утрешь… Еще как! У него таких и в помине нет.
— А Тува? — вспоминает Петя, стараясь представить себе Левину коллекцию. — Тува-то у него какая!
— Ну вот еще! — Мама слегка пожимает плечами. — Тувинские марки хоть завтра можно купить в магазине. А таких я что-то ни разу не встречала. — И она еще пристальнее разглядывает марки.
— Теперь Левкины марки перед твоими — пф-фу! — повторяет Вова и пренебрежительно дует в растопыренную ладонь.
Кирилка тихонько хихикнул и тоже сказал: «Пфу-фу!» — и тоже подул на свои желтенькие веснушчатые пальцы.
Оба были счастливы за Петю. В этот вечер они почти простили ему и марки, и даже Леву.
— А давай тоже собирать марки, — сказал Вова, обращаясь к Кирилке, но глядя на Петю.
— С ним или одни? — спросил Кирилка, кивая на Петю.
Возможно, Петя и не слыхал этих слов. А может, он нарочно пропустил их мимо ушей. Но только он ничего не ответил мальчикам.
Потом марки отмачивались в теплой воде. Вот, оказывается, зачем папа звонил насчет чайника. А мыть голову он вовсе не собирался. И бриться тоже.
Воду налили в глубокую тарелку и туда положили кусок конверта с наклеенными марками. И что же получилось? Конвертная бумага набухла и опустилась на дно тарелки, словно губка, пропитанная водой. Зато все марки плавали на поверхности, похожие на пестрые цветочные лепестки.
— Чего не знала, того не знала! — сказала мама. Вздохнув, прибавила: — А мы с Петей столько марок загубили! Отдирали просто так.
— Меня Петр Саввич научил, — признался папа. — И я об этом понятия не имел. «Налейте, сказал, в тарелку теплой воды, положите конверт с марками и получите все экземпляры в безукоризненном виде».
Так оно и было. Очень осторожно, двумя пальцами, мама выловила марки из воды. Все они были целехонькие. Ни один зубец не оторвался. Потом, снова по совету того же Петра Саввича, марки разложили на чистой промокашке, сверху прикрыли другой чистой промокашкой, и все это, в свою очередь, вложили в толстую книгу, на которую вместо пресса уселся Вовка.
Что и говорить, славный выдался у них вечерок!
А если ко всему прибавить рябиновую пастилу и пряники, которые оказались у мамы в буфете и были съедены все, без остатка, за чаем, то нужно прямо сказать: вечер удался на славу!
На следующий день новые Петины марки смотрел сам Лева Михайлов. Он специально пришел для этого к Пете после уроков.
Он рассматривал их долго, пристально, при этом ноздри его чуточку шевелились. Он не сказал своих обычных «ерунда» или «чепуха». Нет, ничего такого он не сказал. Наоборот, слегка подняв левую бровь, спросил:
— Меняться будешь?
Петя энергично замотал головой: ни за что!
Но тут же спросил:
— А какие дашь?
— Пять тувинских…
— Нет, — Петя снова замотал головой, — у меня десять, а ты пять… Не хочу.
— Дам десять. В придачу две французские…
— Нет! Туву хоть завтра можно купить в магазине. А такие нигде не купишь.
— Не хочешь, значит? — медленно выговаривая каждое слово, спросил Лева, и Петя вдруг ужасно оробел.
— Мне не хочется меняться, — проговорил он, слегка отстраняясь от Левы.
— Значит, не хочешь? — еще раз повторил Лева, причем голос у него стал точь-в-точь как у пирата Билли Бонса из фильма «Остров сокровищ».
От страха Петя судорожно проглотил слюну и посмотрел на дверь той комнаты, в которой наверняка была мама.
Какое счастье, что он дома, а не где-нибудь среди океана или на верхней площадке школьной лестницы!
Итак, на этот раз мена не состоялась.
Глава тринадцатая
Великая тайна
«Теперь Лева не будет со мной дружить и марками не захочет меняться», — вздохнув, подумал Петя, когда на следующий день в школе увидел Леву. Он издали посматривал на него, не решаясь подойти.
Однако опасения оказались напрасными.
— Николаев, — дружелюбно сказал Лева, подходя к Пете на одной из переменок, — хочешь, я подарю тебе лампочку для карманного фонаря?
Конечно, Петя хотел. Но он прямо опешил: с чего это вдруг Лева решил сделать ему такой неожиданный подарок?
— Только у меня нет карманного фонарика, — сказал он с сожалением.
— Ничего, пригодится… На, возьми! — И Лева протянул Пете крошечную лампочку, вроде круглой пуговицы.
— Большое спасибо! — с благодарностью воскликнул Петя, пряча лампочку в карман. — А я думал, ты на меня обиделся, — тут же выпалил он, слегка краснея.
У Левы вопросительно поднялась правая бровь: за что?
— А помнишь, вчера… — Петя хитро подмигнул.
Но Лева по-прежнему казался изумленным. Вслед за правой у него подскочила и левая бровь.
— Я? На тебя? Обиделся? — проговорил он, каждым словом выражая все растущее удивление. — Да за что же?
