таращил свои круглые, бессмысленные глаза и жалобно мяукал.
— Ах, изверги! Ах, живодеры! — кричала тетя Ксеня, подхватив на руки «отважного парашютиста». — Не жалко им животину! Сам бы сиганул с крыши, если делать нечего. Нашли занятие! — грозила она кулаком, глядя на крышу. Но Сомова и след простыл.
* * *
Намаявшись за день, спит пятая «непромокаемая». Только дежурный по училищу неслышными шагами обходит ряды кроватей, зевает и поправляет на рукаве повязку.
Все спокойно. Тихо.
Сашка не спит. Койка его стоит у окна. Во дворе на столбе горит всю ночь фонарь. От ветра он раскачивается, стучит о какую-то железку. И откуда там на столбе железка? Вот дунул ветерок. Тени от окна черными крестами медленно поползли по стенам, забрались на потолок. Несколько человек тихо храпят. Сашка знает, кто это. В углу возле печки Мишка Потапенко. Он храпит со вздохами, длинно и деловито. Рядом с ним Спирочкин. У него храп особенный: с тонким свистом, с остановками. В этих перерывах он смешно чмокает губами, будто сосет соску. Воздух он выдыхает через рот, и получается, будто Аркашка замерз: бр-р-р. Иногда кто-то заговорит во сне. Сашка пытается разобрать слова, но это трудно.
Рядом с Сашкой кровать пуста, аккуратно заправлена вот уже неделю. Постель не убирают: все ждут, надеются, что вернется Цоба.
«Если бы… так уже был бы здесь, — думает Сашка. — Деньги наверняка истратил. На крышах ездить холодно. Да и куда ездить-то? Пожалуй, за это лето повыловили всех беспризорных на Одесской дороге. Эх, Цоба. Не выдержал. А ведь скоро работать начнем. Вчера только приехал Павел Андреевич. Нового здания для мастерских нет. Сами будем их делать. Цыган, Цыган, не удержался».
Помещение, отведенное под мастерские, оказалось конюшней райпотребсоюза. Еще раньше здесь были мясные лавки старого базара. Но его не существовало уже около двадцати лет, и за это время никто не ремонтировал длинные серые бараки. Лошадей вывели отсюда совсем недавно, и во всех денниках висел еще удушливый запах навоза и конского пота.
На крохотных оконцах остались изъеденные ржавчиной толстые решетки. В некоторых полутемных станках почти до самых окон были мусор, навоз, битые кирпичи.
На ремесленников сараи произвели угнетающее впечатление.
Спирочкин, лихо подперев бока, потянул курносым носом тяжелый, затхлый воздух, небрежно ткнул ногой в кучу мусора и заговорил нараспев:
— Какой чудесный цех! Мишка, включай станок, сейчас навозные кучи будем обрабатывать.
— Та не гавкай, Помидор. И так тошно, — огрызнулся Потапенко.
Для электриков уже нашли место под мастерскую. Две комнаты, отведенные в одном из жилых корпусов, их вполне устраивали. Одна группа электриков занималась в оборудованных здесь классах, а другая — на учебной линии, которая состояла из двух столбов с натянутыми между ними проводами.
— Ну как, токаришки, точим? — язвил Сомов. — Через потолок у вас небо видать. Ну да ничего, вы же десантниковы дети. Закаляйтесь, как сталь. Крыши нет, да вы ж непромокаемые!
Будущим токарям приходилось начинать свой трудовой путь с лопатой и киркой в руках.
В первую очередь надо было очистить помещение. Заведующий складом выдал для этой работы истрепанные рубашки, штаны и старые ботинки.
Ребята дружно взялись за работу. Одни с уханьем и гиканьем рыхлили спрессованный мусор, другие выносили его во двор и сваливали в кучу. Эти кучи источали зловоние.
— Фу ты, аж тошнит. Не могу, — выпрямился Аркашка.
— Тэ ж мени, интеллигенция, гастролер несчастный, — усмехнулся Мишка, глядя на друга. — А до мени, так дюже гарно пахне. — Мишка щелкнул языком и демонстративно потянул носом воздух.
— Тебе, медведь, и в сортире смачно пахне, — сострил Аркашка. — А я не желаю эту конскую вонь нюхать, не нанимался. А насчет гастролера помалкивай. Небось гармошка соскучилась по хозяину.
Нужно сказать, что гастролировали друзья вдвоем. И в училище их вместе привел Павел Андреевич.
Встретил он их в поезде Одесса — Кишинев, когда ехал в республиканское управление трудовых резервов. На маленьком полустанке в вагон вошли двое подростков. Один, чуть ниже ростом, с носом-картошкой на широкоскулой физиономии, нес в руках гармонь-трехрядку, такую же грязную, как лицо ее владельца, и столько же ветхую, как костюм хозяина. Это был Мишка Потапенко, старательно скрывающий теперь свою былую «артистическую карьеру». Его напарником был маленький, розовощекий мальчишка лет четырнадцати.
Тогда, в вагоне, Спирочкин запел дребезжащим, чуть хрипловатым, но все же довольно сильным голосом старинную матросскую песню «Раскинулось море широко».
Мишка растягивал гармонь, и мелодия, вырываясь через окна вагона, далеко разносилась над молдавскими полями.
Пассажиры откладывали карты, домино, прислушивались и жалели незадачливых беспризорных гастролеров.
Двенадцать ранений хирург подсчитал,
Две пули засели глубоко.
Но храбрый моряк и в бреду напевал:
«Раскинулось море широко…» —
старательно выводил Аркашка под трогательные аккорды своего напарника.
— А все война, — вздыхали женщины. — Были бы живы родители…
— Сколько еще таких гастролеров, — покачал головой усатый мужчина в полувоенном костюме. — Пора бы уже хлопцев к делу.
Закончив песню, Спирочкин жалобно запричитал:
— Уважаемые па-па-ши и ма-маши, сестренки и братишки, поможем, чем можем, бедным сиротам — остаткам проклятой войны.
В его рваную шапку летели монеты и даже бумажные рубли.
— Идите-ка сюда, орлы! — позвал Павел Андреевич. — Садитесь.
Какая-то пышная дама брезгливо отодвинулась.
— Сколько тебе лет? — обратился Кукин к Потапенко.
— Пятнадцать рокив, а шо?
— Просто так. Играешь ты хорошо. А другу твоему сколько?
— Не знаю.
— Кажись, четырнадцать, — ответил Спирочкин.
— А все-таки жаль, ребята, что вы не учитесь.
Долгое молчание. «Артисты» уже давно привыкли к этим упрекам. Наконец Потапенко уронил привычную фразу:
— Вчиться? Хиба и так не можно жити, чи шо?
— А если попробовать? Как вы думаете?
Потапенко молчал, беззлобно поглядывая то на партнера, то на Павла Андреевича.
— Ну вот, кем бы вы хотели быть?
Опять молчание. В сущности, «гастролеры» еще ни разу не задумывались над этим вопросом. Кем быть? А кто ж его знает?
— Токарями хотели бы?
В ответ оба сосредоточенно посапывали и, опасаясь подвоха, нетерпеливо поглядывали на выход.
— Да не бойтесь, я вас не в опергруппу собираюсь заманить, а в ремесленное училище.
Ремесленное училище? О ремесленных они что-то слыхали. Там вроде учат чему-то, да и кормят вроде. Пожалуй, попробовать можно. Не понравится, так и сбежать не долго.
— Если правда в ремесленное, это можно попробовать, — согласился за двоих Спирочкин.
Мишка удивленно повернулся к другу, но возражать не стал.
Павел Андреевич понял, что времени терять нельзя. Он протянул Потапенко червонец.
