— Ну, видели? — нетерпеливо приподнялся Коля при моем возвращении.
— Нет, никого не видал, — схитрил я.
Лицо у Коли вытянулось, пересохшие губы задергались. Он готов был расплакаться.
— Видел, видел! — поспешил я успокоить его. — Какое-то чудище шмыгнуло там на потолок. Глаза зеленые, страшные и светятся.
— И вовсе не страшные, — улыбнулся Коля. — И вовсе даже не чудище. Это Фейка.
— Кто, говоришь?
— Фейка. Ну, Фея, значит, Вы не слышали разве — феи такие бывают добрые волшебницы? Ну, и это тоже фея. Только ее заколдовали, и она пока в кошку превратилась.
Коле было в ту пору всего шесть лет, и немудрено, что сказка так легко уживалась с действительностью в его головенке.
— А не могло случиться, что она и родилась кошкой? — спросил я.
Коля обиженно замотал головой.
— Простые кошки, если их убьют, то уже не оживают. А эта совсем-совсем мертвая была, а потом оживела. И еще она по-человечьи может говорить, только у нее плохо получается.
— Вон оно что!.. О чем же она разговаривала?
— Просила, чтоб я ее спрятал от дяди Саши, который в нижнем этаже живет. Это он ее убил. Говорит, она у них молоко в погребе выпила. Только неверно это. Не будет Фейка чужое молоко пить. Не будет ведь, правда?
Я кивнул.
— Ну, а дальше что было?
— Дальше? — Коля болезненно передернулся и сел на постели. — Палкой он ее убил. А я ее в наш сарай отнес. Похоронить хотел. Совсем она мертвая была. Не верите?
— Верю, Коля, верю.
— Ну вот. Пошел я искать коробку, чтобы гроб сделать. Прихожу назад, а она сидит и на меня смотрит. И совсем-совсем живая. Только голова трясется. И шипит. Все слова у нее на «ш» получаются, а все равно понятно… Мама про нее ничего не знает! — спохватился вдруг Коля.
— От меня тоже не узнает, — пообещал я. — Мы вот как сделаем. Чтобы мама ни о чем не догадывалась, я сам буду кормить Фейку, пока ты не поправишься. Ты ей ничего не оставляй — сам ешь. А Фейка голодать не будет.
Горячая ладошка признательно легла на мою руку. Коля откинулся на подушку и, утомленный разговором, незаметно уснул.
Я положил в карман ключ от сарая и вышел.
Хворал Коля долго. Верный обещанию, я дважды в день наведывал Фейку, приносил ей остатки со своего стола. Поначалу она дичилась, пряталась среди обломков мебели или забиралась на потолочную балку. Потом стала доверчивей и наконец осмелела настолько, что принималась за еду в моем присутствии.
Ничего примечательного, «волшебного» в ее внешности я не находил. То была крупная серая кошка с костлявой спиной и тонкими жилистыми ногами. На голове между ушей чернел бугристый рубец. Ни у кого, кроме сердобольного Коли, такое страшилище не могло бы вызвать симпатии.
Один раз при моем появлении Фейка не поднялась со старого ватника, который был специально для нее расстелен в углу. Она ревниво прикрывала кого-то своим телом, а когда я подошел поближе, злобно оскалилась и зашипела. Оказывается, Фейка стала матерью. Из пятерых котят почему-то шевелился лишь один. На него и перенесла Фейка весь пыл своих материнских чувств. Но сберечь себя для детеныша Фейка так и не сумела.
Случилось, что мне нужно было уехать по делам на целые сутки. Вернувшись, я не нашел Фейку в сарае. Изголодавшийся котенок, дрожа всем тельцем, ползал по полу и чуть слышно пищал. Сунув сироту за пазуху, я отправился на поиски и скоро нашел его мать. Мертвая, она валялась среди осколков битого стекла на свалке. По всей вероятности, голод выгнал несчастную из сарая и она попалась-таки на глаза кровожадному дяде Саше. Хорошо еще, что котенок, хоть с грехом пополам, мог все же лакать молоко из блюдца. Иначе не выжить бы и ему на этом свете.
С Колей я виделся почти ежедневно. И всякий раз, когда мы оставались наедине, он нетерпеливо выпытывал у меня новости о Фейке. Пришло время, когда изворачиваться и выдумывать все новые и новые сказки сделалось мне не под силу.
— Знаешь, Коля, — сказал я ему тогда, — ушла от нас Фейка.
— Ушла? — упавшим голосом повторил малыш. — Как же так… И мне ничего не сказала.
— Сказала, Коля, сказала. Она сказала, что ты очень хороший мальчик и должен скоро поправиться. А еще она оставила тебе чудесного котеночка. И мама твоя не возражает, если он будет жить у тебя. Я уже говорил с ней. — Я опустил на одеяло перед мальчиком пушистого дымчатого котенка. — Вот он подарок тебе от Фейки.
Котенку в то время было уже три недели. Он игриво подпрыгнул на одеяле, перевернулся на спину и, облапив худенькую Колину ручонку, принялся щекотать ее задними лапками. Коля счастливо рассмеялся.
Тяжелой была их разлука. Как ни просил, как ни молил Коля, не взяла Анна Васильевна Пушка в дальнее путешествие. Остался котенок у меня.
Вот и сейчас, когда я кончаю свое повествование, лежит Пушок передо мной на подоконнике, мурлычет непонятную песенку и видит туманные сны.
Беснуется во дворе сердитый ноябрьский ветер. Тонкая березка стучится в окно оголенными ветвями…
Где-то ты сейчас, наш Коля?
Она была похожа на ожившее снежное чучело в своем заиндевелом полушубке, с сосульками и морозным пухом на платке, из-под которого зелеными льдинками мерцали ее прищуренные глаза. И весь класс стоял перед ней навытяжку и ждал.
По бревенчатым стенам школы яростно хлестала метель, снежные сполохи бесновались за черными провалами окон. В коридоре шуршала и щелкала от ветра стенная газета: очевидно, Сережкина мать неплотно прикрыла за собою наружную дверь.
Людмила Григорьевна предложила ей стул, но гостья или не расслышала, укутанная в платок, или еще надеялась на чудо. Пошатываясь, будто шальной ветер и здесь все еще толкал ее, скрипя промороженными валенками, она прошагала к столу и осмотрела в лицо каждого, кто в томительном ожидании застыл перед нею за партами. С оттаявшего платка ее падали на классный журнал тяжелые звучные капли.
— Нету… И здесь нету его, — горестно выдохнула она, наконец. Кажись, всю степь обегала, сил не осталось. Сгинул парнишка… Считай, погиб.
За стеною дико взвыло невидимое чудище, с грохотом пробежало по железной крыше. Людмила Григорьевна вздрогнула, сдавила ладонями седеющие виски.
— Подождите… Как же это? Садитесь, Марья Трофимовна. Отчаиваться рано. Вы, ребята, тоже садитесь… Давайте подумаем. В школе Сережи не было. Поселок у нас небольшой. Куда же он мог… отправиться?
Гостья грузно опустилась на стул, машинально развязала платок у шеи. Ком мокрого снега смачно шлепнулся на пол.
— Теперь уж что гадать! — Бедная мать отерла варежкой слезы с пунцовых обветренных щек. — Теперь уж дело ясное — отца встречать удрал… Спаситель тоже нашелся сопливый!
— Отец-то на тракторе к Волчьим Ложкам за сеном поехал, — всхлипнув, продолжала она. — Сено кончилось на ферме, пять машин и занарядили. Утром до свету отправились, и по сю пору нет их. Блуждают, поди, по степу. Ну, а мой паршивец, Сережка, с обеда все ногами сучил: встречать, дескать, побегу на лыжах. Без него, видишь, дороги не сыщут!.. Вздула его, не сдержалась. К соседке пошла, поостыть, успокоиться малость. Возвращаюсь, а его и след простыл. Глянула в сенцах — и лыж нету его. И Тузика прихватил, собачонку нашу…
Метель с жалобным воем скреблась за стеной. Чудилось — тысячи иззябших белых рук рвутся к теплу, слепо ощупывают окна и двери. Немолчно и тонко дребезжало разбитое стекло в форточке. Лампочка на потолке замигала, погасла и, продержав класс в гнетущем напряжении, вяло, неохотно разгорелась вновь.
— Кого вы с малышами-то оставили, Марья Трофимовна? — спросила учительница.
— А никого, — безучастно отозвалась та. — Одни. Ревут, небось.
И снова оцепенела, углубясь думами в дальние дали своего горя.
— Так идите же к ним, Марья Трофимовна! — Людмила Григорьевна, как спящую, легонько потрясла ее за плечо. — Идите и успокойтесь. Сейчас мы отправимся на поиски… Ну, конечно, пойдем искать. Нас вон сколько! А ваше место у малышей. Сумеете одна добраться до дома?
Когда закрылась дверь за Сережиной матерью, Людмила Григорьевна подошла к окну, с минуту, прижав ладони к вискам, смотрела, как пляшет за темным стеклом сквозистое полымя метели, потом обернулась к онемевшему классу и спросила вполголоса:
— Кто пойдет со мной, ребята?
Вразнобой захлопали крышки парт. Не сразу и не дружно, но встали все. Одна лишь Нина Милютина, поднявшаяся последней, снова опустилась на место, потупив испуганные глаза.
— Спасибо, — просто сказала учительница. — Однако всем идти нет смысла. Человек пять нужно, не больше… Пойдешь ты, Коля, ты, Миша, Олег и вот вы двое. Вначале зайдем к вашим родителям, расскажем, в чем дело. Оденетесь потеплей. А заодно и всех остальных проводим по домам.
Через полчаса семь молчаливых фигур двигались сквозь плотные облака снежной пыли к околице. С Олегом Решетниковым вызвался идти его отец, механик совхоза — дюжий великан в громадных подшитых валенках, в полушубке, плотно охватившем его атлетические плечи, и меховых рукавицах, каждая из которых могла бы при случае заменить и детскую шапку. Под натиском его непомерных валенок тугие снежные увалы податливо расступались в стороны. За старшим Решетниковым, как по траншее, гуськом семенили ребята, закрываясь от пронизывающего ветра рукавами. Позади, туго повязанная платком, заимствованным у квартирной хозяйки, в узеньком, городского покроя пальто продвигалась Людмила Григорьевна.
