Через полчаса семь молчаливых фигур двигались сквозь плотные облака снежной пыли к околице. С Олегом Решетниковым вызвался идти его отец, механик совхоза — дюжий великан в громадных подшитых валенках, в полушубке, плотно охватившем его атлетические плечи, и меховых рукавицах, каждая из которых могла бы при случае заменить и детскую шапку. Под натиском его непомерных валенок тугие снежные увалы податливо расступались в стороны. За старшим Решетниковым, как по траншее, гуськом семенили ребята, закрываясь от пронизывающего ветра рукавами. Позади, туго повязанная платком, заимствованным у квартирной хозяйки, в узеньком, городского покроя пальто продвигалась Людмила Григорьевна.
Неожиданно из снежного смерча выросла на дороге Сережкина мать. Раздетая, простоволосая, она крикнула уходящим:
— В час добрый, люди хорошие! Собачонка с ним, не забывайте. Может, голос подаст! — И исчезла, как привидение, в клубящемся снежном вихре.
У черной кузницы на окраине поселка путники остановились. Вверху, невольно притягивая взгляды, со скрежетом раскачивался на столбе последний в поселке фонарь. Снежная муть то полностью затопляла его, то редела, и тогда чудилось, будто из непроглядных глубин неба устремляются на свет бессчетные мириады серых бабочек. Испуганно метнувшись в луче, они тонули во тьме, а на смену им летели все новые и новые рои, и не было числа им, не предвиделось конца. А там, впереди, куда не мог пробиться блеклый свет фонаря, незримая гудела и клокотала степь.
— Что же мы остановились? — крикнула Людмила Григорьевна, протискиваясь вперед мимо сгрудившихся ребят.
— Зря идем! — хрипло пробасил механик. — Эка, что творится там! Мыслимое ли дело?
— А как же мальчуган? Пусть погибает?
Механик грузным медведем потоптался в скрипучем снегу и пробурчал, прячась в воротник:
— Все равно бесполезно. Иглу в сене легче сыскать, чем парнишку в степи. Если б на тракторе, да вот все, что на ходу, за сеном ушли. Вернутся, тогда разве…
Шквальным ветром чуть не повалило Людмилу Григорьевну с ног. Она взмахнула руками и, вся подавшись вперед, как бы повисая на тугих крыльях ветра, крикнула с мольбой:
— Поздно же будет! Подумайте: один он там… У меня компас с собой, фонарик взяла, спички…
Мальчики зябко сутулились, повернувшись спинами к ветру.
— Ребят только понапрасну загубим! — кивнул в их сторону механик. Из-за одного всеми рисковать…
Последний довод подействовал, Людмила Григорьевна задумалась.
— Вы правы, — проговорила она, наконец, — всем рисковать не следует.
И первая зашагала к поселку. Узкая тень ее скользнула по сугробам и растаяла в белой кипени поземки.
Проводив по домам разочарованных, недовольно ворчавших мальчишек, учительница потуже завязала платок, потерла опушенные инеем щеки и медленно побрела обратно, к околице. Она понимала, что отправляться в степь одной безумие. Но разве не бывает так, что обессилевший в борьбе со стихией человек погибает в нескольких шагах от жилья? Разве не может случиться, что Сережа Демин зовет на помощь где-то совсем рядом?
Улица была совершенно безлюдна. В полосах рвущегося из окон света клубился мутный дым метели. Диковинные белесые чудища стремительно проносились мимо, успевая все же плюнуть в лицо колючим снегом. Тропинку, с таким трудом пробитую всей компанией, уже замело. Валенки то вязли в рыхлом снегу, то осклизались на льдистых, вылизанных ветром косогорах.
У последнего фонаря Людмила Григорьевна остановилась и, тяжело дыша, припала головой к шершавому столбу. Зачем только было тешить себя надеждой? Если б Сережа добрался до околицы, сумел бы он доползти и до первого домика… Что же теперь делать? Возвращаться? Зайти к несчастной Сережиной матери, сказать, что с поисками ничего не вышло…
«Почему?» — закричит она.
Что ей ответить? Мало шансов на успех? Рискованно? Страшно? Можно самому погибнуть?
Разве мать могут убедить такие доводы? Она наспех оденется, отнесет двух испуганных хныкающих малышей к соседке и, невзирая на усталость, снова отправится искать сына. Если откажут ноги, поползет, разгребая руками сугробы. Она — мать, для нее возможно даже невозможное…
Трубно гудели провода на столбе. Колючий, как дробленое стекло, снег царапал лицо. Ржавый абажур колоколом раскачивался наверху и надрывно скрипел…
Значит, только мать обязана искать родного сына? Учительница же вправе нежиться в теплой постели, когда ее ученик погибает где-то в осатаневшей степи. Но не она ли призывала учеников быть мужественными и не раздумывать долго, когда дело касается спасения ближнего? Может быть, именно ее влияние и побудило Сережу отправиться на выручку отца.
…Ах, Сережка, Сережка! Отчаянный человек. Ты ведь и в учебе идешь так же напролом. Если что трудно, непонятно, трешь кулаками упрямые шишки на лбу, сердито треплешь жесткий, словно свитый из проволоки, чуб…
Однако медлить нельзя! Людмила Григорьевна с усилием вытянула валенки из сугроба, что незаметно настелился у ее ног, и поспешно, будто боялась передумать, шагнула в плотную пепельную мглу.
Счастливая мысль озарила ее уже в дороге: мальчугана надо искать на полевом стане. Только там! Непременно там! Сереже известно это место. Летом, когда всем классом ездили на сенокос в Волчьи Ложки, останавливались у полевой кухни напиться. Вся кухня состояла из печурки со вмазанным в нее котлом и закопченного навеса. Неподалеку — деревянная будка, увешанная лозунгами и плакатами, — непритязательная гостиница для механизаторов. За будкой — черная батарея бочек в бурьяне — заправочная. Помнится еще, вода в водовозке была холодна и прозрачна, но припахивала болотной тиной.
Сейчас будка, конечно, забита. Но неужели Сережа не сумеет открыть дверь? Такой мальчишка да чтобы не справился с парою гвоздей! Только бы не заснул, усталый, внутри — замерзнет.
Тугие снежные вихри мчались навстречу, пронизывали одежду, хлестали в лицо. Сколько времени, полуслепая и оглохшая, брела Людмила Григорьевна через гудящую степь, определить было невозможно — часы на руке остановились: не иначе — и в них проник вездесущий снег. Направление ей указывала беспокойная светящаяся стрелка компаса. Изредка попадались вехи. Людмила Григорьевна, как счастливой примете, радовалась, когда из мглы внезапно вырастала длинная покосившаяся жердь с пуком растрепанной шелестящей соломы на конце. Поставленная доброй рукой человека, веха словно говорила: «Ты идешь верным путем. Крепись и достигнешь цели!» Возле гнущейся под ветром жерди было вроде чуточку теплее и не так сутулила спину усталость.
Отдышавшись, снова брела, прикрывая лицо рукавом. Не слыша собственного голоса в гуле урагана, повторяла, как заклинание: «Держись, Сережа! Терпи, мой мальчик. Я иду к тебе».
Она давно поняла, что вернуться в поселок сил уже не хватит и добраться до полевого стана необходимо, чтобы самой не замерзнуть посреди открытой степи.
…Сначала в клубящейся мешанине снега проступило нечто огромное, черное, похожее на вздрагивающее крыло чудовищной птицы. То была сорванная ураганом крыша полевой кухни. Вскоре Людмила Григорьевна споткнулась о торчавшее из-под снега железное колесо. Наконец разыскала будку и с замиранием сердца прильнула к окошку.
— Сережа! Ты здесь? — забарабанила она варежкой в мутное от изморози стекло. — Сережа! Демин!
Ответа не последовало. Ветер щелкал оторванным куском толя на крыше. Сухой репейник под окном бился о стену своими колючими головками. Домик был пуст. Но рассудок отказывался принимать жестокую очевидность.
«Может быть, заснул?» — попыталась Людмила Григорьевна заглушить все разраставшуюся тревогу. Спотыкаясь и увязая в сугробах, она разыскала заметенное снегом крыльцо. Нет, дверь, забитую ржавым загнутым гвоздем, никто не открывал…
Силы сразу иссякли. Уступая непомерной усталости, Людмила Григорьевна опустилась на крыльцо и уронила голову на руки. Перед закрытыми глазами быстро-быстро потекла радужная пелена, кровь молоточками колотилась в висках.
«Так можно замерзнуть», — равнодушно подумала Людмила Григорьевна, но бороться с колдовской дремотой было уже невмочь. С минуту еще слышалось легкое позванивание стекающей с крыши снежной крупы, шорох бурьяна у крыльца. Затем шорох сменился тихим умиротворяющим шелестом. Так неуверенно, словно смущаясь, лопочут весенние, только что опушившиеся березы. Людмила Григорьевна и вправду увидела молодую глянцевитую листву, трепетную игру солнечных зайчиков на белоснежных стволах и поняла, что это зазеленели, наконец, березы перед школой. Сегодня впервые занимаются с открытыми окнами. Как славно! Теплый ветерок морщит воду в аквариуме, испуганные пучеглазые рыбки золотыми слитками падают на дно.
Где-то далеко-далеко звенит-заливается звонок. В солнечных бликах проступает и вновь расплывается знакомое юное лицо… Кто это? Женя Одинцова? Да, она. Милая фантазерка, староста выпускного класса… Заговорила.
