Тут как раз вожатая Галя вышла на сцену и захлопала в ладоши, чтобы все замолчали. И все замолчали. Потом рядом с Галей появилась Саша Лагутина и громко, так что было слышно даже в самых последних рядах, сказала:
— Начинаем наш спектакль «Красная Шапочка»!
Заиграла музыка, мама дала Красной Шапочке корзиночку, из которой по-прежнему торчала бутылка с зелёной крышкой. Всё-таки упрямая Ксения тащила своей бедной бабушке не молоко, а кефир. Но никто в зале не обратил на это внимания — все были очарованы лёгкими серебристыми волосами Красной Шапочки. Она казалась всем трогательной, беспомощной и нежной. И она запела свою песенку.
Из кустов, нарисованных на фанере, выпрыгнул огромный тёмно-серый волк и прорычал свирепо:
— Куда ты идёшь, Красная Шапочка?
В зале стало очень тихо. Хотя все, даже самые маленькие первоклассники, знают, чем в этой сказке всё кончится, всё равно весь зал переживал сказку заново — для этого люди и приходят на спектакль, чтобы переживать и волноваться.
В полной тишине волк спросил коварно:
— А где живёт твоя бабушка?
— Вон там, за берёзовой рощей, за ручейком, на самой опушке, — доверчиво растолковывала Красная Шапочка.
— Не говори! Не говори! — закричало несколько голосов с той стороны, где сидели самые младшие.
Спектакль продолжался.
Красная Шапочка пела свою песенку, рвала цветы. Бабушка в белом чепчике лежала на высокой кровати. Волк лязгал своими хищными клыками. Зал замирал.
— Бабушка, бабушка, а почему у тебя такие большие уши?
— Чтобы лучше слышать тебя.
— Бабушка, бабушка, а почему у тебя такие большие зубы?
Первоклассник Василий сказал своей соседке Ирочке:
— Не трясись ты. Придёт охотник и разберётся с этим волком.
— А вдруг не придёт? Вдруг он не придёт, а, Вася?
Но вот за кустами раздалась песня охотника, и все вздохнули с облегчением.
…А когда спектакль кончился, все стали дружно аплодировать, и хлопали долго и громко, так, что даже ладони заболели.
Десятиклассники подарили вожатой Гале тюльпаны, она прошипела «спасибо», и все видели, что Галя счастлива — она стояла на сцене, нюхала цветы, хотя всем известно, что тюльпаны не пахнут. Правда, может быть, когда человеку очень хорошо, любые цветы начинают пахнуть?
В это самое время директор Алла Васильевна звонила по телефону. Она говорила в трубку очень чётко, чтобы там всё сразу поняли и не переспрашивали:
— Сердце. Шестьдесят пять лет. Запишите адрес.
Так говорить, выделяя каждую букву, умеют только учителя. И ещё артисты.
На диване в директорском кабинете лежала Лидия Петровна. Она была очень бледная и дышала тяжело. Лидия Петровна была укрыта толстой малиновой кофтой.
— Ну вот, — тихо сказала Лидия Петровна, тяжело дыша, — испортила вам вечер.
— Что вы, честное слово, — ответила Алла Васильевна, — сейчас приедут, сделают укол, и всё пройдёт. Это обычный спазм, самый элементарный сердечный приступ. Главное — не волноваться.
Откуда взялась голубая афиша
А ребята возвращались после спектакля, смеялись и толкали друг друга. Маленьких встречали мамы или бабушки. Они хватали их, как будто не видели целый год, и говорили: «Домой, домой! Спать, спать». Старшеклассники провожали старшеклассниц и прощались, как будто перед дальней дорогой.
И только те, кто уже не маленькие, но ещё не совсем большие, уходили сами по себе.
Женька Воронин, переполненный высокими чувствами, самому Женьке не вполне понятными, свистнул на всю улицу и понёсся к своему дому.
Сашенька тоже хотел свистнуть, сунул пальцы в рот, но получилось одно только никому не слышное пыхтение.
Вечер был синим, из чужого двора пахло черёмухой. Саша Лагутина быстро шла впереди Сашеньки. Она вела палочкой по забору, звук получался громкий — тр-р-р! Если побежать, затрещит ещё громче, как трещотка.
Когда к школе подъехала машина с красным крестом и цифрами ноль-три, ребята уже были далеко, и никто этой машины не видел.
Когда Саша Лагутина услышала свист, она тоже сунула пальцы в рот и свистнула ещё громче Женьки… Может быть, услышит тот, кого Саша не видела на спектакле. Может быть, он как раз сейчас, вечером, вышел прогуляться. Или возвращается с тренировки по настольному теннису. Всё это были неопределённые надежды, скорее — мечты. А одно было ясно и несомненно: он не пришёл на спектакль, в котором она, Саша Лагутина, исполняла не последнюю роль — роль переводчицы. Пусть она сегодня сказала всего два слова: «Начинаем спектакль». И всё-таки он мог бы прийти, послушать, посмотреть. Афишу сделал, а потом не захотел даже посмотреть, что у них получилось. Саша загрустила, хотя вообще это ей совсем не свойственно. Она думала: «Я бы на его месте обязательно пошла бы». И ещё она думала: «Я на его месте обязательно сказала бы просто и по-человечески: «Афиша моя, это я сделала афишу». Так бы и сказала. Скромность ещё какую-то выдумал. Скромность скромностью, а я бы на его месте всё равно бы сказала». Так думала Саша. Она ещё не знает, что люди часто так думают: «Я бы на его месте сделал не так». Но всё кончается тем, что каждый может быть только на своём месте и ни на чьём больше. Только на своём месте каждый умеет чувствовать, действовать. А про чужое место — это только кажется. Часто кажется, многим кажется.
Гремит Саша Лагутина по забору и думает свои невесёлые мысли. И надеется под этот грохот: а вдруг тот человек идёт сейчас в сумерках по другой стороне улицы и всё равно слышит её весёлый концерт? И наверное, улыбается — опять Саша. Ну кто же ещё мог устроить такой тарарам? И думает: «Хорошая девчонка, эта Лагутина. Я так рад, что вовремя сделал афишу и выручил её. Это ничего, что она всего только в четвёртом классе. Скоро в пятый перейдёт». Так он, наверное, думает и подкидывает свою ракетку.
— Опять? — вдруг раздаётся рядом с Сашей сердитый голос. — Как же ты меня замучила! Хоть милицию вызывай!
Перед Сашей стоит пенсионерка Татьяна Николаевна, та самая соседка с первого этажа, которая вот уже несколько лет собирается обменять квартиру, чтобы жить подальше от Саши. Саша с разбегу останавливается. Крупная фигура Татьяны Николаевны заслоняет синее вечернее небо, огни, звёзды. Ничего — одна Татьяна Николаевна.
— Хуже мальчишки! — кричит она. — Брось палку сейчас же! Каждый день новости — то она по лужам! То она песни дурацкие в подъезде поёт! То мальчика воспитанного совсем затравила!
Саша молча слушает. В стороне маячит, ну, конечно, Сашенька Черенков. Саша нисколько не боится Татьяну Николаевну. Она спокойно ждёт, когда соседка накричится досыта и отпустит Сашу.
— И никакого стеснения! — кричит Татьяна Николаевна. — Как будто так и надо! И с лестницы с грохотом бегом несётся — на кухне холодильник дрожит и воет!
И вдруг до Саши дошло! А ведь это соседка Татьяна Николаевна наябедничала тогда маме! Соседка, а вовсе не Сашенька Черенков! Конечно, она, Татьяна Николаевна, — и про лужу, и про вопли, и про бедного мальчика, которого Саша мучает и со свету сживает. Вот из-за кого Саше не купили велосипед!
— Мне из-за вас велосипед не купили. Разве красиво ябедничать? Детям и то нехорошо. А вы вон какая взрослая.
После этого Саша хочет гордо уйти. Пусть соседке станет стыдно. Но Татьяна Николаевна загораживает ей дорогу.
— Ещё отвечает! Хулиганка какая! Родителям опять скажу! Мальчику и то непростительно. А эта — ещё девочка!
Потом Татьяна Николаевна устаёт от собственного шума и наконец уходит.
Саша говорит в темноту:
— Черенков, пойди сюда.
Сашенька приближается. Неизвестно, зачем она зовёт.
— Слушай, Черенков, это ведь не ты?
— Что — не я? — осторожно спрашивает он.
— Маме моей наболтал про меня? Ведь не ты? Да отвечай, что ты мямлишь?
— Не я. Я вообще никогда не ябедничаю. С детского сада. Из принципа.
— Из принципа! А чего ж ты молчишь? Тоже из принципа? Я его ругаю — он молчит. Обзываю — молчит. По шее — молчит. Разве настоящие парни так поступают?
— Но ты же меня не слушаешь. Я хотел тебе объяснить, а ты ругаешься и дерёшься.
— Мало ещё, — ворчит Саша. — Принципы какие-то. А я люблю, чтобы всё было ясно. Скажи прямо — так и так.
— Я хотел сказать — так и так. А ты не слушаешь.
— А ты не будь манной кашей! Сделай так, чтобы тебя слушали! Что ты из себя ставишь? Скромный нашёлся! Деликатный!
— Не ставлю я ничего. Я всегда прямо говорю: так и так. Хочешь, скажу, откуда взялась афиша? Сказать?
— Ха! Без тебя давно знаю! Курбатов нарисовал! Константин!
— Курбатов? — У Сашеньки пересыхает в горле, и он шепчет, почти как вожатая Галя. — Курбатов? Афишу? Это он сам тебе сказал?
— Не сказал. — Саша мечтательно вздыхает. — Он очень скромный, деликатный. Курбатов молчит, но я догадалась. Молодец я?
