Надеюсь, после смерти Сережа стал слоном — большим толстокожим индийским слоном. И теперь сам умеет предсказывать будущее.
Папа, мама, бабушка и младший брат. Раньше мне казалось, что вот такой и должна быть настоящая семья. Просто потому, что это моя семья. Я никогда не хотела сестру, только брата. Хотя, конечно, я знаю, что у всех все по-разному. Кому-то нравится быть единственным ребенком в семье, кто-то в восторге от того, что у него несколько братьев и сестер. Одних детей воспитывают приемные родители, других — только мама или только папа, третьих — папа и мачеха или мама и отчим. И они тоже, должно быть, думают, что вот у них-то самая замечательная на свете семья, и горюют, если что-то идет не так.
Первобытные дети никогда не знали своих отцов, и такого понятия как «папа» просто не существовало. А морским черепахам так вообще не нужны родители. Наверное, черепашата считают, что все они появляются из песка, прорастают, как какие-нибудь зернышки и отправляются в море, потому что их туда тянет. Ведь рядом нет мамы-черепахи, которая бы все расставила по местам.
Самое главное, что у меня есть мой любимый папа. Один-единственный. И он со мной. Пусть мы и не сразу нашли друг друга.
Еще я много думаю о нашем доме. Он стоит на месте старой, почти непригодной для жилья дачи, которую на мой первый день рождения в комплекте с козой подарил мне Сережа. Что случилось с козой, я точно не знаю. Вроде как дедушка ее продал, потому что с ней было слишком много хлопот, и я ее боялась.
А дача осталась, и когда мама вышла замуж за папу, он построил вместо дачи красивый дом. И в этом доме всем было намного лучше, чем на даче.
Я не хочу сказать, что дача плохая, а дом хороший. Просто мне кажется, что без дачи никогда не было бы дома. Но дача оказалась тесная и неуютная, и как бы ее ни ремонтировали, она все равно не слишком-то изменилась. Поэтому ее пришлось снести и поставить такой дом, который всем бы понравился. И со временем дом стал родным и любимым. Даже если триста раз сравнять его с землей, эта любовь никуда не уйдет.
В воскресенье мы с папой все-таки спустили байдарку на воду. Я сидела у носа, а папа у кормы — так лучше распределяется вес, и нос не уходит под воду, когда оказывается в провале между волнами. Папа поначалу жутко расстроился, что мой спасательный жилет мне слишком велик. Я в нем выглядела как в дутом пуховике без рукавов. Конечно, я бы предпочла вообще его не надевать, но папа сказал, что не потащит байдарку по лестнице, если я буду без жилета.
— Может, оно и к лучшему, — шутливо заметил папа. — Если пойдем ко дну, у тебя будет целая спасательная шлюпка, а не какой-то там хилый жилетик.
— Главное, чтоб меня никто из школы не увидел в таком… хм… наряде, — переживала в свою очередь я.
— Ой, ой, ой, — передразнил меня папа. — Как это я забыл, что мы на конкурсе красоты!
Конкурс красоты напомнил мне о Сереже. Я пообещала себе не думать о нем в присутствии папы, это вроде как неуважительно, да и к тому же я могу случайно выболтать, что все теперь знаю. Как все-таки тяжело хранить такой секрет! Мама с бабушкой выдержали десять лет, и, наверное, молчали бы еще десять или даже всю жизнь, если бы я не полезла в сундук. Я честно держала язык за зубами всю неделю, но вот папа приехал, и мне стало стыдно, как будто я его обманываю.
«Не говори, ничего не говори, даже не вздумай!» — подсказывал мне мой рассудительный внутренний голос, хотя я уже открыла рот и поняла, что остановиться вряд ли получится. Жаль, что я разучилась проглатывать тайны, как когда-то свою прежнюю фамилию.
Байдарка с легкостью набирала скорость. Мы уже порядочно отдалились от берега, причем гребли спокойно и без особых усилий. Было одновременно привычно и удивительно управлять байдаркой. Тюлени не приплыли поприветствовать нас, и чудовище не показывалось, но все равно я чувствовала себя очень счастливой.
Папа сиплым, немного «наждачным» голосом распевал «Пятнадцать человек на сундук мертвеца. Йо-хо-хо и бутылка рома!». После каждой строчки он срывался на крик и взмахивал веслом, раскачивая каяк. Я схватилась за бортик:
— Пап! Перевернешь же! И не ори так! Аж уши закладывает!
— А чайкам нравится! Вон они мне подпевают! — весело возразил папа.
— Давай лучше «Пиратов Карибского моря», — улыбнулась я, и папа с готовностью затянул:
— Йо-хо, йо-хо, така-ая жизнь по мне-е-е! Йо-хо, йо-хо, чудовище на дне-е-е! Это я сам придумал! А ну-ка, посмотри, нет ли там и правда чудовища?
— Конечно, есть! Вон оно! — воскликнула я, перегибаясь через борт.
— Где? Где? — перепугался папа и принялся судорожно грести к берегу.
— Да шучу я, пап! А-ха-ха! Видел бы ты свое лицо!
Папа на всякий случай огляделся по сторонам, и в отместку легонько толкнул меня мокрым веслом в плечо:
— Вот тебе, маленькая вруша!
Я должна была рассмеяться, но вместо этого выпалила, что все знаю. Про найденную в сундуке записную книжку, про Сережу и про то, что он погиб в аварии семь лет назад.
Папа ничего не ответил. Я даже обернулась, чтобы убедиться, в порядке ли он. На языке чувствовался привкус крови и я прикоснулась ко рту указательным пальцем. Я так старалась умолчать о Сереже, что нечаянно прокусила губу.
— Папа, ты злишься?
— Нет, — буркнул он, избегая моего взгляда.
— Но я же вижу, что злишься.
Папа заерзал на сидении, как будто ему захотелось выйти из лодки и куда-нибудь деться. Но деться некуда. Желтая байдарка покачивалась на волнах посреди моря. Если выдохнуть из легких весь воздух и ступить за борт, можно провалиться прямиком в котловину, где живет чудовище. Но папу такая перспектива явно не привлекала. Солнце отражалось в тысяче водных бугорков на поверхности, и папа словно гадал, удастся ли пробежать по ним, как по крошечным золотым островкам до самого берега.
Наконец, он зачерпнул ладонью морской воды и умылся.
— Я не злюсь, просто расстроился…Хороший день — и такие новости…
— Прости, я до последнего не хотела говорить, но…
— Это мы должны просить у тебя прощения, — сказал папа ровным печальным голосом. — А я — в первую очередь. Я ведь занял место твоего отца. И вот, — горестно усмехнулся он, — все возвращается ко мне бумерангом.
— Что?
— Ну, теперь мое место займет другой, новый папа… Лер, я очень стараюсь! Я нашел адвоката, хорошего, матерого. Но, черт его знает, как в суде все повернется. Может, ничего у меня не выйдет, и вы все равно переедете с мамой в Москву.
Трудно определить, то ли капли еще не просохли на его лице, то ли в уголках глаз заблестели слезы. И когда же мы все перестанем плакать? Папа поскреб заросшую щетиной щеку, и я подумала, как жаль, что мама больше не заставляет его бриться.
— Пап, я никому не дам занять твое место. Честно. Обещаю!
— Правда? Ну раз ты обещаешь… Хотя, нет, не знаю. Когда ты была маленькая, ты мне все время обещала, что почистишь зубы перед сном, а сама никогда не чистила. А еще обещала не рисовать на обоях, не есть медовые краски, не грызть мыло и не таскать шоколад.
— А ты злопамятный! — рассмеялась я и щелкнула пальцем по воде, слегка забрызгав папу.
— Ах, так?!
Папа размахнулся и шлепнул по волне веслом, да так, что нас окатило с ног до головы. Я завизжала, потому что вода была просто ледяная. Она прогревается лишь к концу лета, и папа прекрасно об этом знал, но все равно лупил веслом снова и снова, да еще притворно хохотал, как злодеи в кино.
— А-а-а! Перестань! Хватит! — верещала я, но на самом деле мне не хотелось, чтобы наш морской бой когда-нибудь заканчивался.
Если бы можно было навсегда застрять в одном-единственном моменте, я бы выбрала этот. Есть что-то необыкновенное между нами: папой, мной и морем. Как будто мы созданы друг для друга, и что бы ни случилось, никогда не должны расставаться. Я пока не знаю, как это сделать, но обязательно придумаю. Обещаю.
Глава 16. Песочные ангелы
Я обожаю собирать чемоданы и всегда начинаю заранее, недели за две до поездки. Это как будто приближает время вылета. Приятно складывать вещи и представлять, как в этих шортах я буду гулять по пляжу, а в этом платье пойду в музей. Перед глазами сразу проявляются будущие фотографии, и в голове уже начинаются каникулы.
Но на этот раз все по-другому. Я оттягивала сборы и мечтала, чтобы в последний момент планы сорвались, рейс отменили, а шестнадцатое июля просто исчезло из календаря. Мама вытащила из шкафа мой чемодан и с намеком поставила прямо посреди комнаты. Я так любила этот маленький фиолетовый чемодан с брелком в виде плюшевой гориллы. В него я кладу только самые лучшие, самые новые вещи.
Этот чемодан, немного потертый и побитый с боков, ездил с нами повсюду. Он просто не создан для плохих путешествий. Его купил папа. Папа грузил его в машину. Папа стаскивал его с конвейера на выдаче багажа и катил по блестящему скользкому полу разных вокзалов и аэропортов. Папа сидел на нем, дожидаясь, пока мы с мамой выберем в киоске журналы.
