На самом деле причина в другом. Просто нашей учительнице ужасно хочется поболтать по-шведски. А всё потому, что дедушка Фрекен Бок был самым настоящим шведским моряком. Он плавал на сухогрузе, который как-то раз встал на якорь в Санкт-Петербурге. В Санкт-Петербурге дедушка по уши влюбился в будущую бабушку Фрекен Бок. Потом они поженились, у них родился сын, сын вырос, тоже женился, и у дедушки Фрекен Бок появилась внучка, которой много лет спустя мы и дали это прозвище – Фрекен Бок.
К сожалению, дедушка Фрекен Бок воспитывал свою внучку один. Потому что Фрекен Бок была сиротой. В четыре года, совсем крохотулечкой, она потеряла в блокадном Ленинграде и маму, и папу, и бабушку… Они умерли от голода. Из их семьи выжили только Фрекен Бок и её дедушка… Дедушка Фрекен Бок очень заботился о Фрекен Бок. И души в ней не чаял. А по вечерам он беседовал с маленькой Фрекен Бок на своём родном языке, шведском, и тосковал по родине, да и вообще грустил без жены и сына. Потом Фрекен Бок выросла, стала учительницей. И принялась ухаживать за дедушкой.
Так они и жили вдвоём, Фрекен Бок и её дедушка. Жили не тужили, но однажды дедушка покинул Фрекен Бок. Он ушёл туда, откуда никогда не возвращаются, и Фрекен Бок осталась одна: с дедушкиным шведским языком и памятью о тех вечерах, когда они с дедушкой разговаривали друг с другом по-шведски…
Вот почему Фрекен Бок решила сделать из нас шведов: ей нужны были собеседники.
– Шведский или немецкий?! – разносится по классу её тоненький голосок.
– Шведский! – кричу я.
– Шведский! – подхватывают остальные.
– Эй, Гоша! – приветствует меня по-шведски Фрекен Бок.
Это означает: «Здравствуй, Гоша!» или «Привет, Гоша!» Так здороваются шведы – «Эй!»
– Эй! – машу я рукой.
– Хюр хар ду де? – спрашивает Фрекен Бок.
Я должен перевести. У нас такое правило: Фрекен Бок произносит свою фразу по-шведски, а мы переводим её на русский язык.
– Как поживаешь? – перевожу я и быстро отвечаю. – Такк, бра! Спасибо, хорошо! Я у Женьки выиграл! Двадцать пять – двадцать четыре!
– Двадцать четыре – двадцать три! – кричит с места Женька.
– Эй, Женя! – здоровается Фрекен Бок.
– Эй! – отвечает Женька. – Чего ты мелешь? Ты всего двадцать четыре гола забил!
– Хюр эр де? – очень серьёзно, несмотря на Женькино «Чего ты мелешь?», продолжает Фрекен Бок.
– Хюр эр де… – бормочет Женька. – А! Ну да! Как у тебя дела?
Женька выскакивает из-за парты:
– Бара бра! Всё хорошо!
– Ду кан сила, Женя! – говорит Фрекен Бок.
– Ты можешь сидеть, Женя! – переводит Женька. – Да мне чего-то не сидится!
Федя Федотов ржёт, как молодой жеребец. Обострённое у него чувство юмора.
– Эй, Федя! – здоровается с Федотовым Фрекен Бок.
– Эй, Федя! – повторяет Федотов.
– Вар эр ду ню? – спрашивает Фрекен Бок.
– Чего? – переспрашивает Федотов.
Фрекен Бок улыбается и переводит сама:
– Где ты сейчас?
– Здесь, – отвечает Федотов.
У него такой глупый вид, что мне даже не смешно. Остальные, правда, веселятся.
И вдруг поднимает руку Ира Демьяненко.
– Я, Ира. Хар ду ноон фрога? – спрашивает Фрекен Бок.
Ира Демьяненко стоит ко мне вполоборота. Мне кажется, что она взглянула на меня. Но нет, она обращается к Фрекен Бок.
– Да, Ира. У тебя вопрос? – переводит Ира и продолжает: – Я… Яг хар эн фрога… Да… У меня вопрос…
– Вад фёр фрога хар ду? – спрашивает Фрекен Бок.
– Какой вопрос? – переводит Ира и внятно произносит: – Хюр сэйер манн «Я тебя люблю» по свенска? Как сказать по-шведски: «Я тебя люблю?»
– Яг эльскар дэй, – отвечает Фрекен Бок как ни в чём не бывало.
И Ира Демьяненко повторяет:
– Яг эльскар дэй.
Она говорит так тихо, что все вокруг перестают шуметь и валять дурака.
– Яг эльскар дэй. Я тебя люблю.
Ира смотрит на меня.
Жанка уже не хромает.
– Нога прошла! – сообщает Жанка.
– Хорошо, – говорю я. – Совсем не болит?
– Совсем! – отвечает Жанка.
– Чудесно, – говорю я.
– Прошла нога! – повторяет Жанка. – Пошли на пустырь!
– Зачем? – спрашиваю я.
– Учи меня дальше! – требует Жанка. – Ты же сам говорил, у меня хороший прыжок.
– Ну и что, – говорю я. – А лодыжки слабые.
– У кого? – спрашивает Жанка. – У меня лодыжки слабые?
– У тебя, – говорю я. – Снова растянешь!
– Я растяну? – возмущается Жанка. – Пошли, я тебе говорю! Пошли тренироваться!
Вот упрямая!
Мы пришли на пустырь. На поле разминались Женька-Пузырь, Вася, Серёга, Эдик, Икар, Петя, ещё двое ребят из нашего дома – Жора и Арик.
– О! – крикнул Вася, увидев нас. – Полный комплект.
– Какой полный? – сказал Эдик. – Нас девять человек!
– А я? – спросила Жанка.
– Что ты? – не понял Эдик.
– Я десятая! – сказала Жанка. – Я могу на воротах стоять!
– Да не слушайте вы её! – возмутился я. – Что ты мелешь?
– Я мелю?! – разозлилась Жанка.
Она направилась к воротам.
– Я мелю?! – крикнула Жанка. – Эй! Вон ты!
Она показала рукой на Эдика:
– Давай! Бей!
Жанка застыла перед воротами и уставилась на мяч.
– Сильно бей!
Эдик ухмыльнулся, разбежался и ударил по мячу.
Мяч попытался влететь в девяточку, но Жанка ловко его отбила.
– Ого! – завопили ребята. – Во даёт!
– Теперь ты бей! – крикнула Жанка Арику, который с пенальти забивает десять из десяти.
Арик загипнотизировал нас, мяч, и, как нам показалось, Жанку.
Потом он ударил по мячу. Коварно ударил. Вспоров поле, мяч промчался по земле в нижний правый угол, но Жанка кошкой метнулась к мячу и остановила его… ногой! Не отбила! Остановила! Так легко, словно занималась этим всю свою жизнь!
«Публика» зааплодировала.
– Кошка! – заорал Арик. – Играй за нашу команду!
– За нашу! – крикнул Серёга. – Мы тебя не обидим!
Жанка раскраснелась.
– Ну что? Есть ещё желающие? – спросила она и бросила мяч в «публику».
«Желающим» оказался… я.
Меня словно кто-то дёрнул, наверное, чёртик, я подхватил мяч и крикнул Жанке:
– Становись! Становись на ворота!
– Бей! – ответила Жанка. – Бей! Не тяни!
Такого со мной не было сто лет – все засвистели и заулюлюкали! Потому что после моего удара мяч взлетел к небу, после чего, рыдая в душе, я поплёлся выуживать его из колючих кустов шиповника, которые росли на противоположном краю пустыря.
5 мая.
Через шесть дней мне исполнится 12 лет.
И пойдёт тринадцатый – чёртова дюжина. Я в приметы не верю. То есть почти не верю. Но, может быть, это и есть примета. Примета для меня.
Тринадцатый год – жди неприятностей.
И вот они – неприятности.
Если это можно назвать неприятностями. Это не неприятности. Это хуже…
Утром мама сказала:
– Нас зовут работать в Москву. Папу и меня.
– Кто зовёт? – удивился я. – Зачем?
– Дядя Гриша, – ответила мама. – Он теперь работает вице-президентом в большой фирме по грузоперевозкам.
Дядя Гриша – мамин старший брат.
– Вот прислал письмо, – мама протянула мне розовый листок, заполненный крупным почерком. – Читай отсюда: «…Приезжайте! Что вы там потеряли, в вашем Мухо-Цокотухове? Маетесь, понимаешь… Устроим обоих на денежную работу. Купим вам двухкомнатную квартиру. Заживёте! Гошку пожалейте! Что он не видал в вашем Тьмутараканове?! Мается, понимаешь… Москва Гошке понравится. Устроим его в спортивную школу, станет футболистом! Гошка, ты за кого болеешь? За “Спартак” или “Динамо”?»
– Мы что, переедем в Москву? – спросил я. – А что говорит папа?
– Папа не против… – ответила мама.
– А ты? Ты хочешь ехать в Москву? – спросил я.
– Я даже не знаю… – ответила мама.
Мы решили сначала посоветоваться с тобой.
– Со мной? – спросил я.
– Да, – сказала мама. – Ведь надо всё хорошенько обдумать…
– Вы будете работать, – сказал я. – А что буду делать я?
– Как что?! Ты пойдёшь в школу! У тебя появятся новые друзья! – как всегда, откуда-то донёсся папин голос.
Да откуда – откуда-то?! На кухне он. На нашей крохотной кухне нашей малюсенькой однокомнатной квартирки…
Да, конечно, в Москве будет хорошо… Просторная квартира… Много денег… Новые знакомые…
Только мне это всё не нужно!
У меня и так много прекрасных друзей! У меня есть Баран, Гоша, Жанка! И квартирка наша – моя родная квартирка – меня полностью устраивает! Разве плохо, когда всё под рукой?!
А деньги? Это же бумажки! Когда их достаточно, это здорово. Когда их мало, всегда можно выкрутиться.
И как же я буду без нашего театра? Такого театра нет нигде в мире! А такого чудесного деда, как у Гоши? Такого замечательного полковника – дирижёра Бориса Моисеевича? Где я такого найду в этой вашей Москве?
И как я стану жить без неё? Без моей дорогой Жанки?
