Может, думает про себя, и приглянется какая старшеньким. Все полегче им жить будет.
Соловьята, конечно, ни в какую соглашаться не пожелали.
— Они нас, — говорят, — за духов не считают и полукровками обзывают. И с чертями из-за них мы поссорились.
Но Яга иных слов от внучат и не ждала.
— С другими, — говорит, — надобно так поступать, как хочешь, чтоб с тобой поступали. Тех любить легко, кто добро тебе делает, а вы тех полюбить попробуйте, кто обижает вас.
Думают соловьята, совсем Старая умом тронулась. Только разговаривать Яга с ними больше не захотела и пригрозила в конце. Коль просьбу ее не выполнят, дверь избушки для них навсегда закрыта будет. Так и пришлось им в руки лопаты брать и родники с протоками малыми чистить.
Молва о том быстро по лесу разнеслась. А когда они русалкам с ключевицами в ручьях да речушках дремучестей своих пожить предложили, и вовсе Лешие с Водяными уважать их начали.
А Бабе Яге радость. Духи лесные внучат её за своих признали и обижать больше не собираются. А там, глядишь, и вторые половинки им сыщутся.
И как всегда Старая, как в воду глядела. Русалки две в лесу дремучем надолго осталися. Видать, сумели они в соловьятах души добрые разглядеть.
Но здесь уж другая сказка начинается.
А этой конец пришел.
Кто хочет повествование о дочери Соловья сразу дослушать, тому в главу четырнадцатую — «Златогорка и Серафим» путь лежит.
А дальше речь о Марфе — дочери Водяного пойдет.
У Водяного, что на болоте в дальнем углу леса Заповедного жил, три сына и три дочери народилося. Но самой любимой — младшенькая была. В честь прабабки Марфой её прозывали. Старая в свое время рукодельницей известной слыла, и эта не могла без дела на месте одном усидеть. Иль по дому, иль в болоте обязательно занятие себе сыщет.
А то, бывало, сядет на кочке и запоет — просто заслушаешься. Одарила ее матушка-природа голосом ворожительным. И часто духи, песни ее заслышав, с окрест собиралися. А были они то про любовь великую, то про путь дальний, а то и озорные про леших да водяных соседских.
Рядом с болотом тем черти себе избушек да норушек понастроили. Водяной их гонял иногда, когда уж сильно бузить начинали да живность местную распугивали. А так, хлопот особых они не доставляли. Как за дочерьми и сыновьями вечером зайдут, копыта о стебли травы почистят обязательно и поздороваться не забудут.
Был среди них черт Иван. И силушкой не обделен, и ростом вышел, только вот робок не по годам. На пляски ночные со всеми пойдет, а сам средь дерев затеряется и смотрит оттудова потихоньку. Очень он ущерба своего стеснялся.
Черти его давно уж по имени не кликали — Однорогий, да Однорогий. Хоть и не было у него полрога всего.
В детстве Иван сказания страсть как слушать любил. Про сражения великие и богатырей могучих. И часто себя в доспехах блестящих с мечом и щитом представлял. А тут, как раз, князья опять не поделили чего-то и аккурат у леса Заповедного силой меряться принялись. Иван, как шум сечи услыхал, сразу поглядеть бросился. Видит, конный, сраженный, у самой опушки лежит. Заволок его в лес по быстрому, латы на себя пристроил и на поляне во всей красе этой и появился. Глядят ратники, что за чудо такое из леса выползло. Одет, вроде, как свой, только ноги странные больно из-под кольчуги виднеются, да и рога из шлема торчат.[65] Порешили в пылу битвы, что враг это переодетый со спины к ним зайти хочет, и всей гурьбой на него набросились. Иван и меч поднять не успел, а один строптивый уж полрога ему снес.
Хорошо еще чертенята, что с ним вместе были, сразу к мамке с папкой рассказать обо всем побежали. Как увидели те, что сыночка ихнего, того и гляди, на кусочки мелкие порубят, вид чудовищ лесных приняли да из-за дерев и показалися.
Ратники с испугу наутек бросились, а только Ивана с тех пор Однорогим и кличут.
* * *
Полюбились Ивану песни Марфины, да что сама она тихая и работящая такая, ему под стать. Стал он к ней наведываться временами — ил на дне помесить поможет, клюкву вдоль берега проредить. Но заговорить все никак не решается. Пару слов в начале пробурчит и молчит, будто камней целый рот набрал. Только Марфе черти болтливые и самой не по нраву были.
Стала она со временем ухажера своего уж с нетерпением ожидать. Чуть задержится, волноваться начинает. А как придет Иван, за руки возьмутся и весь вечер на солнышко закатное любуются. Черти над ними посмеивались. Однорогий, мол, под стать себе тихоню такую же нашел.
А Водяной с супругой и рады-радешеньки. И младшенькой наконец-то жених подыскался. Глядишь, через годик-другой все детишки пристроены будут, а там и внуки пойдут — развлеченье старикам новое.
* * *
Как-то раз пошли старшие черти с чертенятами молодыми на опушке леса Заповедного трав целебных и благовонных насобирать. А тут гроза и приключилася. Попрятались они от ока Перунова. Кто под камень придорожный схоронился, кто в дупло залез, а кто и под осиною пристроился. Бог-громовержец, ежели с небес беса разглядит, обязательно норовит молнией ударить.[66]
А один малец растерялся видать и в чисто поле со всех копыт бросился. Иван ближе всех к опушке под ракитовым кустом сидел, и, не раздумывая, за чертенком припустился.
Но полыхнуло тут с небес сильно, и на месте, где Однорогий стоял, только земля задымилася. Как гроза кончилась, черти сразу в поле побежали. Глядят, малец без чувств оглушенный лежит, а рядом только ямка небольшая осталася.
Как Марфе сказали, что Перун Ивана к себе забрал, взвыла она и три дня и три ночи навзрыд плакала. А потом одежды черные надела и разговаривать совсем перестала.
Бывало, отцу траву проредить помогает, да так и застынет с пучком в руке и на солнце клонящееся смотрит неотрывно. А раз лешие молодые еле успели её в лес затолкать, когда она по полю тому злосчастному в грозу бегала.
Но и тогда Марфа слова единого не проронила, сколько ни уговаривали её мамка с сестрами жизнь новую начать.
* * *
Объявился в ту пору в лесу Заповедном черт приблудный. Странником прозывался. Отнеслись к нему настороженно сперва, чего это ему на месте своем не сиделося? Да только истории всякие рассказывать большой он мастак был. Выходило со слов его, что везде он побывать успел и много чего слыхивал. И Перуну-то в битве с Велесом пособлял, и на пиру богов небесных сурьей опивался, и заклятья всякие страшные читывал, и даже к Чернобогу захаживал. Духи местные, хоть и смекнули сразу, что привирает черт сильно, но уж больно складно у него все получалося, и стали его в гости к себе приглашать.
Познакомился он на плясках с сестрами Марфиными, а вскоре и сам к ним на обед пожаловал. Выпил да закусил хорошенько, и, как всегда, понесло его. Мол, с Перуном самим давно на короткой ноге состоит, и Змеи летучие у него в услужении ходят. А тут Марфа в горницу по делам своим заглянула. Посмотрела на всех и дальше пошла.
Сестры гостю про сестрицу всё и выложили. А черт и говорит в ответ, что ж она к любимому своему не слетает? Марфа как слова эти из-за двери услышала, сразу к щелке припала и слушает внимательно. А Странник и продолжает, мол, способ верный есть на небеса попасть. По осени надобно в мир подземный не схораниваться, а, человеком обернувшись, Кащея-мороза дожидаться.[67] А как появится тот, сразу в ноги ему броситься и на небеса с собой взять упрашивать. Он дядька добрый, всех уваживает. И говорит уверенно так, будто сам на себе не раз испробовал.
Разговор потом на другое переметнулся, а Марфа в уголке затаилась и все про себя слова Странника повторяет. Очень уж они ей в душу запали.
* * *
Осень прошла. Духи лесные на зиму в мир подземный потянулися.[68] Хоть темно и смрадно там было, но зато в тепле до весны переждать можно.
Водяной напоследок болото обошел и с семейством своим к лазу отправился. Лазовики путь через лабиринт пузырями прозрачными со светляками обозначили. Только Марфа в закутке у входа спряталась и, как духи прошли, назад со всех ног бросилась.
Одиноко и страшно ей было в лесу пустынном. Ночью вода у берегов ледком тонким подергиваться начала, а вскоре и мухи белые налетели. Зябко Марфе в болоте своем приходилось, но упрямая она была и мыслью, что увидит Ивана любимого, согревалася.
Тем временем морозы первые ударили, и водица, льдом не схваченная, только посреди болота осталася. Марфа, как Странник учил, на берег выбралась и девою обернулась. Под иву плакучую села и Кащея дожидаться принялась.
День прошел, другой кончился. Незаметно Марфу в сон клонить стало, а на морозе ежели заснуть, то и замерзнуть недолго.
Кащей, владения лесные объезжая, подивился сильно, на болоте дальнем смертного увидав. Заблудился что ль ненароком, думает, и душу свою отдал. Но как поближе подошел, сразу понял — дух это, девой обернувшийся.
