Лешка вдруг решается и ступает прямо на белый, с желтизной ковер махины. Под его ногой что-то трещит, медленно уползает… «Сейчас задрейфует!» Нет, нога его ощущает твердую почву.
Он нагибается, разрывает руками снег поспешно, лихорадочно… Он нюхает землю — да, под ним настоящая, смерзшаяся, в покрове прошлогодней хвои земля.
Ее запах опьяняет Лешку, наполняет его какой-то легкостью, задором. Он не чувствует боли в пальцах: может быть, обморозил?
Он идет по самой махине, беспечно тычет валенком в снег, разрывает его. Так и есть! Всюду одно и то же! Цепкие корни, толстые, узловатые. Они поймали махину в свою сеть и держат ее крепко, не выпустят. Махина в плену! Ее нечего бояться: она сама пленница.
— И-го-го-го! — кричит Лешка во всю силу легких.
«Го-го-го», — отзывается где-то вверху.
Очень просто — да, теперь это кажется простым! — снег накоплялся здесь на склоне, истыканном соснами, низкорослыми, кривыми, изуродованными дикими порывами ветра. Они своими корнями и причудливо согнутыми стволами задержали махину. Они цепко держат ее. До весны.
Ему кажется, что он всегда это знал. Знал, что проведет здесь машину без риска, без «была не была».
Вдруг он спохватывается, что Ксения там, у подножия, одна в машине… Он начинает обратный путь прямо под махиной. Он прыгает по склону, как гуран, падает, подымается…
Где же он оставил свой полушубок? Да вот он, уже покрытый снегом, висит, как странный, огромный, лист на кусте.
Лешка хватает его в охапку и крупными прыжками достигает машины.
Ксения сидит, откинувшись на спинку. Глаза закрыты, лицо очень бледно. Неужели поняла? Ни черта не поняла.
— Что это вы скачете, как козел по горам? — капризно спрашивает она.
Нашла время капризничать!
— Для разминки, — отвечает он.
Она, конечно, считает его форменным психом.
Лешке жарко, он сидит в одной телогрейке. Руки, лежащие на баранке, отдыхают и даже не ощущают холода. Мокрые рукавицы, в клочья изорванные, окровавленные, валяются на сиденье.
Через час они выехали на бугристую от тарбаганьих нор аланорскую степь.
— «На тысячах нор стоит Аланор…» — замурлыкал Лешка.
Шахтерский поселок Аланор разбросан, словно горсть орехов на шершавой ладони степи. Пункт медицинской помощи — в центре поселка. Едва подходит машина, из двери выскакивают сразу трое. С восклицаниями: «Наконец-то!», «Ну, теперь все хорошо!» — и всякими такими, на Лешкин взгляд, ненужными и уж во всяком случае преждевременными изъявлениями чувств, три женщины в белых халатах высаживают Ксению из машины. На Лешку никто не обращает внимания. Впрочем, одна из женщин тотчас поворачивается и бросает Лешке:
— Товарищ водитель, у нас здесь теплый гараж, вон под красной крышей. Ставьте машину и приходите к нам обедать!
Очень надо! Что теплый гараж — за это спасибо. «Газик» намерзся, словно человек!
В гараже жаром пышет от железной печки. В дежурке три шофера забивают козла.
Двое местных. Третий приезжий. Это маленький ушлый паренек из управления. Паренька зовут Вася, он то и дело чертыхается: проигрывает.
Игроки кричат Лешке, чтобы подождал — забьют и пойдем в столовую!
— Я не голоден, — говорит Лешка. Он действительно не чувствует голода. Все в нем как-то размякло, растаяло, ему хочется спать.
— Рыба, — говорит черный, цыгановатый крепыш и стучит камнем по столу.
— Ты как, на повороте проскочил? Или уже отсыпалось? — спрашивает Вася и осторожно подставляет камень.
— И проскакивать нечего. Снеговину там корнями держит — до весны не поползет, а весной водой сбежит.
— Ну да? — с сомнением говорит Вася и радостно объявляет: — Кончил!
— Как же так? — спрашивает цыгановатый. — Тут Васька трепался: нет проезду, загорать будем… Еле, мол, проскочил. На риск!
— Ничего не трепался. — Лешка берет Васю под защиту. — Снизу оно так и выглядит…
— Снизу? — удивляется Вася. — Неужели наверх смотал?
— А чего делать было? Врачиху вез.
— Вот это да! — Все смотрят на Лешку.
— Что вы на меня, как на чумного, уставились?
Теперь Лешке и самому не верится, что это он карабкался в такой сумасшедший ветер по отвесному склону навстречу махине, ожидая, что вот-вот она сметет его, как пылинку.
Вот если бы Ксения знала… Но она никогда не узнает.
Ребята смотрят на него с уважением. Вчетвером они отправляются в столовую.
— А глотку промочить чем найдется? — спрашивает Лешка.
— Ваське ехать, а мы можем компанию составить. — Цыгановатый достает из кармана бутылку спирта.
В столовой дымно, шумно, весело. Лешка соловеет от еды, от выпитого, от тепла.
Главное, от тепла. Какое все-таки добро — горячая печка с докрасна накаленной железной трубой! Приятная слабость разливается по членам. Лешка не помнит, как добрался до комнаты цыгановатого Матвея, рухнул на койку…
Трижды прибегала за Лешкой санитарка.
— Доктор приглашает вас обедать! — пропищала маленькая чернавка, стреляя черными глазками. — Доктор приглашает чай пить!
Лешка отказался.
— Как там с больной?
— Направила, все в порядке!
— Ну и слава богу, — с деланным равнодушием отозвался Лешка.
И вот наконец:
— Доктор велела готовить машину! — пропищала чернавка.
Ну, раз велела — будем готовить.
Только сутки пробыл в Аланоре, отоспаться не смог. Хотя спал почти все сутки. Ксению не видел, на ее зов не шел. Почему? Не смог бы ответить.
Какие-то сбивчивые мысли толпились в голове. Что-то вроде: «Где уж нам, простым водителям! Вы там своей медициной занимайтесь!» Что-то в таком духе, не очень вразумительное, но с оттенком горечи. Заслужила ли это Ксения? Вероятно, нет. Но ему было приятно чувствовать себя обиженным.
Стояло яркое солнечное утро. Уплыли туманы; прямые синеватые тени упали на снежные склоны от редких сосен.
Ксения вышла на крыльцо. Лешка дрогнул: такая измученная, словно на десять лет состарившаяся! Видно, нелегко ей пришлось. Может, отвоевала у гангрены ребенка? Как же это он не подумал о ней? Она не знала о его вылазке к махине. А он-то знал, что ей предстоит.
Лешка чувствовал себя виноватым.
Ксения неожиданно села впереди рядом с ним, забросив свой чемоданчик на заднее сиденье небрежным жестом, словно он уже не был ей нужен.
Снова трое в белых халатах с пышными словами благодарности провожали хирурга. На этот раз к ним присоединилась молодая женщина в теплом платке, из-под которого выбивались пряди неприбранных волос. Она не говорила ни слова, слезы текли у нее по щекам, и она не вытирала их.
— Послезавтра заберете дочку домой, — сказала ей Ксения.
Женщина и тут ничего не ответила, глядя мутными от слез глазами и словно не видя ничего, как слепая.
Машина тронулась.
— Стойте! — вдруг сказала Ксения. (Лешка посмотрел на нее удивленно.) — Мы поедем кружным путем. Незачем теперь рисковать. Не горит! — Тон Ксении был категоричен.
Лешка обомлел: значит?.. Значит, она знала о махине! И шла на риск. Но она не знала, что махина — не махина, а просто безобидный пласт снега, крепко схваченный корнями.
Он посмотрел на Ксению искоса:
— Можем ехать прямо.
— Почему?
Он начал было, но она прервала его:
— Я все видела. Как ты карабкался вверх… — Она не заметила, что перешла на «ты». — Я поняла, что ты хотел посмотреть, чем это грозит. И что ты решил рискнуть. Но не могла остановить тебя. Я не могла задерживаться. И я одобряла то, что ты решился на риск.
Теперь Лешка должен был все рассказать. Рассказать, зачем он полз наверх и что увидел. Нет, он не шел на риск. Он убедился в безопасности дороги. Как до́лжно водителю.
Когда они проезжали поворот, Лешка притормозил. Они вышли из машины и посмотрели туда, на вершину, где снежный пласт лежал уже не загадочной и грозной махиной, а просто как снежный пласт, удел которого по весне водой сбежать вниз.
Машина дала сигнал и ринулась на красный свет семафора. Сигналя, она круто повернула в переулок. Не успела остановиться, как обе дверцы распахнулись. На мостовую выпрыгнули врач и санитарка. Толпа на тротуаре раздалась. В ней прошелестело:
— «Скорая помощь»!
— Граждане, разойдитесь! Па-апрошу! — Милиционеры осаживали любопытных.
Приехавшие склонились над пострадавшими. Пока врач осматривал их, участковый тихо доложил, как было дело.
Молодой человек шел по краю тротуара, ведя за руку девочку лет трех. Неожиданно малышка вырвалась и оказалась на мостовой. Отец бросился за ребенком. Машина мчалась на него. И он прикрыл ребенка собой. Шофер затормозил, и машина не раздавила человека, но с силой отбросила его.
