– Легче.
– Расскажи-ка все, и тебе станет совсем легко. Рассказывай... Липа Борисович тебя обидел?
– Нет! Это я его обидел! – И я опять плачу.
Мама долго гладит меня по голове.
Наконец я успокаиваюсь и рассказываю. Все, как было. Всю эту страшную историю. От начала до конца. Слушайте и вы.
Дело в том, что у Зусмана много разных кусков материи, из которых он шьет костюмы. У него всегда весь стол завален этими кусками. И пол. И диван. Он мне несколько раз давал ненужные куски. Я у него просил, а потом дарил Гизи. А она шила из них разные вещи для кукол. И вот один раз мы сидели у Зусмана: Гизи, Вовка и я. Зусман строчил на машинке, а мы сидели на диване. Вовка показывал нам новые картинки. Рядом на диване лежал большой кусок материи – отрез. Большой кусок всегда называется отрез, отрез на костюм. Потому что он отрезан от еще большего куска. Гизи все время гладила его рукой. Я ее тихо спросил:
– Тебе нравится эта материя?
Она сказала шепотом:
– Нравится.
Я спросил:
– Ты хочешь иметь такой кусок?
Гизи кивнула. И тогда я сразу все решил! Я решил отрезать ей такой материи! Тайком, чтоб никто не видел. Я подумал – пустяки! У Зусмана много материи. Он и не заметит. Я отрезал большой кусок. На другой день, когда мы были с Зусманом вдвоем и он на минутку вышел из комнаты. Тогда я и отрезал! И спрятал на груди. А потом отдал его Гизи. Она страшно обрадовалась! И стала шить из него пальто для своей куклы... И еще что-то. А в семье Зусмана получился скандал. Потому что Зусман открыл пропажу. У него не хватило на костюм. И он обвинил заказчика, что тот ему недодал материи. А заказчик – Зусмана. Вовку тоже допрашивали. Я все слышал сам, когда приходил заказчик. Все они там страшно кричали. Сильнее всех Жарикова – она кричала басом. Я просто не знал, куда деваться. Да и сейчас я не знаю, куда деваться. Потому что заказчик забрал свой отрезанный кусок назад. А я не мог забрать свой кусок назад, потому что Гизи его совсем изрезала. Да если б она и не изрезала, я все равно не мог бы забрать его назад. Ведь подаренные вещи не забирают. В общем, я окончательно запутался... А тут еще Зусман хочет мне подарок подарить. Не могу же я принять от него подарок! Посудите сами...
– И правильно! – согласилась мама. – Подарка ты принять не можешь, пока ты ему не признаешься и он тебя не простит. Если, конечно, простит! Поступил ты очень и очень плохо! Ты украл! Ты понимаешь, что ты украл?
Я в ужасе кивнул. Мне опять стало плохо. Меня даже стало тошнить. И коленки стали совсем мягкими, так что я сел на стул. У меня стали холодные ноги, как говорит Гизи: «Kalte Beine».
– Никогда нельзя ничего брать без спроса! – сказала мама. – Видишь, какую ты кашу заварил... А Гизи знает?
– Нет, – сказал я.
– Ну, это хорошо. Ты ее любишь?
– Да.
– Никогда нельзя ради своей любви делать необдуманные поступки, – сказала мама. – А сейчас мы с тобой пойдем к Зусману. И ты ему обо всем расскажешь. Он хороший человек и, наверное, тебя простит. Но надо все рассказать...
Мы тотчас пошли к Зусману. И я ему все рассказал. И Вовка там был. И Жарикова. Я им всем рассказал. Это было очень страшно! Лучше не спрашивайте меня, как это было страшно. Я все равно не смогу вам этого передать. Но знаете, что самое главное – что сказал Зусман? Не знаете? Он сказал:
– Здрасте пожалуйста! Я всегда говорил: во всем ищите женщину! – и засмеялся. А потом обнял меня и поцеловал. – Ты настоящий мужчина, – сказал Зусман. – Но никогда больше так не делай! Зачем тебе иметь своих неприятностей?
Вот какая страшная это была история!
А «ищите женщину» – это такая поговорка. Она означает, что если где-нибудь совершено преступление, в этом замешана женщина. Конечно, не всегда. Но чаще всего замешана. Это французская поговорка. Старая. Поэтому она сейчас не всегда оправдывается. Она устарела. Так мне мама объяснила. Но в данном случае она оправдалась.
Только одно я не сказал Зусману: почему я подарил Гизи этот кусок... Но каждому ясно, что этого нельзя было говорить Зусману. И никому нельзя. Только маме...
Сначала я услышал выстрел, хотя не сразу понял, что это выстрел. В общем, что-то грохнуло. Как пугач. Только сильней, хотя и глухо – где-то за стенками.
Я сидел на полу возле двери и складывал кубики. А мама печатала под лампой возле окна. Потому что был вечер. Но Иосифа еще не было.
Потом я услышал крик:
– Усы застрелился! Усы застрелился!
Это кричала сама Ляпкина: от страха она забыла имя и отчество. Она бежала по коридору.
Когда мы с мамой вышли, Ляпкина стояла белая возле стены и плакала. Ее окружили жильцы. Наши и из соседней квартиры.
– Боже мой! Боже мой! – повторяла она и тискала свои щеки пальцами. Вниз по щекам у нее тянулись черные полосы от ресниц.
– Надо в «скорую» позвонить! – крикнул кто-то.
– Зусман уже звонит! – строго сказала Жарикова. Она стояла рядом со мной и курила.
И Вовка стоял рядом. И Гизи.
Все были какие-то потерянные. И я тоже. Я ничего толком не понимал. Как это Усы мог застрелиться? Почему?
Я сразу вспомнил наш разговор во дворе, когда он рассказывал нам про дуэль... Но тут же он сам в себя стрелял... Это что – тоже дуэль?
– «Скорая»! «Скорая»! – кричал в телефон Зусман.
– Кто там у него? – спросили шепотом.
– Немка у него, – опять строго сказала Жарикова. – Вон она идет...
По коридору быстро шла Гизина мама с миской в руках.
– Wie ist er? – спросила моя мама. – Как он?
– Schrecklich! – ответила Гизина мама. – Страшьно! – Глаза у нее были особенно большие и грустные.
– В сердце! – кричал Зусман. – Да, да, в сердце! Запишите адрес!
– Ну, как там? – повторили мамин вопрос.
– О! Ошшень! – сказала Гизина мама. – Ошшень! Нада ма-ленька вода...
Она повернулась и пошла на кухню, и тогда все увидели сзади на ее плече красное от крови полотенце. Все молча смотрели на это полотенце.
И тут вдруг в коридор выскочил Дик. Дик пошел, дрожа, за Гизиной мамой, нюхая воздух, и шерсть у него на загривке стояла дыбом. В первый момент все растерялись и никто не двинулся. Дик зарычал, а потом оскалил клыки и завыл. Гизина мама вскрикнула и выронила миску. Миска покатилась по коридору с оглушительным грохотом. В полной тишине. Заплакала Гизи, кинувшись к маме.
– Безобразие! – басом сказала Жарикова. – Человек застрелился, а тут собака!
– На место!
Дик поджал хвост и побежал в комнату.
– И детей убрать! – сказала Жарикова. – Немедленно!
– Пойдемте, дети! – сказала моя мама. – Вова! Гизи! Komm!
Мама обняла нас руками и гурьбой повела в нашу комнату. Только Ляпкин Маленький спрятался у стены за юбку Ляпкиной и смотрел нам вслед исподлобья...
Мама оставила нас одних и сейчас же вышла.
Мы с Вовкой забрались на диван. Гизи постояла возле двери, потом тоже подошла на цыпочках к дивану и села, расправив на коленях платье.
В комнате полутемно, потому что вечер и горит одна только маленькая лампа под зеленым абажуром на мамином столе возле окна, отражаясь в стекле. Лампа освещает мамину машинку с недопечатанной страницей, раскрытую книгу, карандаши в тускло мерцающем медном бокале.
Я смотрю на лампу.
Почему он все-таки застрелился?
Почему?
За окном тоже лампа. Она плавает над вечерней Москвой, над тусклыми крышами, где светит луна. Там лампа стоит под луной, прямо в черном небе.
Из коридора доносятся приглушенные голоса.
Потом кто-то завыл. Низким глухим голосом. Это Дик завыл.
Быстрые шаги. Туда-сюда.
Потом долго звонит входной звонок. И Дик лает.
Гизи вздрагивает и поворачивает голову.
– Это «скорая», – говорит шепотом Вовка.
Гизи смотрит на него широко раскрытыми глазами.
– Was? – говорит она испуганно.
– Der Arzt, – говорю я. – Врач...
В Гизиных глазах горят две маленькие настольные лампы.
– Я видел этот наган! – шепчет Вовка. – Он мне его показывал. Мировая штука! Ему на фронте подарили. За храбрость. Там даже надпись есть на рукояти...
– А почему он застрелился?
– Не знаю, – шепчет Вовка. – Может, чистил... А может, нарочно.
– Как – чистил...
– Очень просто! – объясняет Вовка. – Шомполом, понимаешь? Может, он забыл пулю вынуть, нажал курок – вот и здрасте пожалуйста! Только навряд...
– Почему навряд?
– Потому что точный выстрел! В сердце! А то бы он просто так куда-нибудь попал. И был бы жив.
– А теперь умрет?
– Чудак ты! Он сразу умер!
– А может, и нет! – говорю я. – Может, еще выздоровеет!
– Чудак ты! – горячо шепчет Вовка. – Кто в сердце попал, тому каюк!
– Как – каюк?
– Ну, амба! Конец!
– А почему он так сделал?
– Кто его знает! – задумчиво говорит Вовка. – Может, от сильной любви. Многие от сильной любви стреляются. От сильной любви всегда хотят умереть...
Я смотрю на Гизи. Она сидит совсем рядом со мной. И я ее люблю. Но это большой секрет. Она этого не знает. И Вовка не знает. Никто-никто-никто! Только мама. Но я же не хочу умереть! Даже если бы у меня был наган, я бы не застрелился. Значит, я ее не сильно люблю? Но почему мне хочется с ней всегда играть? И просто сидеть рядом? И что-нибудь дарить. Если бы у меня был наган, я бы подарил ей наган. На время, например. Или навсегда. Пусть она воюет у себя в Германии. Делает революцию. Вы думаете, женщины не могут делать революцию? О, еще как могут!
