Мне нужно поговорить с отцом, и как можно быстрее.
Возможность предоставляется уже на следующий день. Происходит нечто очень странное. Некоторые назовут это Провидением, но не я. Я думаю, что этому просто суждено было случиться. Все начинается вот с чего: мисс Парфитт говорит, что хотела бы рассказать сказку.
– Класс, моя история начинается с двух ребят. Давайте назовем их Грэм и Майкл.
Все тяжело вздыхают. Разве в хорошей истории персонажа могут звать Грэм?
– Цыц! – Мисс Парфитт внимательно оглядывает нас, проплывая между партами. – Я думаю, сказка вам понравится. Грэм и Майкл были хорошими друзьями. Они играли вместе, ели вместе, болтали и вообще все делали вместе. Но вот однажды они поссорились, и никто не знает почему. Возможно, дело было в прекрасной даме – девочке такой красивой и с такими длинными струящимися волосами, что оба жить не могли без ее внимания. Возможно, они поспорили, кто из них должен убить дракона. Так или иначе, никто не знает ответа, да и, честно говоря, для нашей сказки это не важно.
Весь класс наклоняется вперед, внимательно прислушиваясь и надеясь, что сказка продлится долго и не придется писать контрольную по математике.
– И вот случилась жестокая битва сразу за башнями замка – битва, в которой Грэм и Майкл мутузили друг друга, а один из них даже потерял любимое животное. Давайте назовем это животное Бу. Хорошее имя для зверька.
Я выпучиваю глаза: выходит, эта сказка про меня с Кристофером? И медленно вжимаюсь в стул. Но мисс Парфитт еще не закончила. Она будто напоила нас черничным коктейлем и посадила на самые крутые американские горки в мире. И вот мы едем вниз, а потом вверх, а потом опять вниз, и так будет продолжаться, пока нас не стошнит.
– И вот одной прекрасной и мудрой даме пришлось вмешаться и положить всему конец. Она выглянула в окно, увидела это неприятное зрелище и расплакалась. Так или иначе, вот что сказала эта женщина: «Дэниел и Кристофер. Вы, наверное, совсем свихнулись, если думаете, что вам позволено драться на школьной территории. За это я лишу вас права участвовать в событии, которого вы с нетерпением ждете».
Все в классе поворачиваются и глазеют на нас с Кристофером. Ребята толкают друг друга локтями и смеются, что теперь мы будем жить долго и несчастливо. Некоторые зажимают рты ладонью, чтобы в голос не расхохотаться. Кевин Каммингс щиплет себя за руку, лишь бы не захмыкать от восторга.
– Я думаю, можно перестать притворяться, что это сказка, потому что драка – это поступок, недостойный красивых сказок. Драка – это поступок отвратительный, просто недопустимый. Я запрещаю вам двоим выходить на сцену во время шоу. Вместо этого вы останетесь за кулисами и будете помогать остальным. И не думайте, что легко отделались, потому что я еще не закончила. Вам также придется повторить одно предложение на пятидесяти строках:
«Я СЧАСТЛИВ РАБОТАТЬ БОК О БОК СО СВОИМ ДРУГОМ ЗА КУЛИСАМИ». А еще… – Эта пытка когда-нибудь закончится? – Сегодня вы отстранены от урока физкультуры. Вместо этого вы пойдете в библиотеку и будете писать свои пятьдесят строк. Если выдастся свободная минутка, то подумайте над своим ужасным поведением. Из библиотеки вы пойдете домой, а завтра вернетесь в школу и будете примерными учениками. Я знаю, вы на это способны.
Позже, когда мисс Парфитт приступает к объяснению нового материала, я принимаюсь писать эти свои строки под партой. Дойдя до середины, я начинаю путаться и пишу: «Я СЧАСТЛИВ СВОИМИ КУЛИСАМИ», и как раз тогда мисс Парфитт объявляет, что настало время нашего с Кристофером позора. Мы должны взять куртки и у всех на глазах проследовать в библиотеку.
Я почему-то сбиваюсь с пути. Ну а что, ошибиться легко: библиотека слева, а я иду направо, как раз к выходу, и дальше через школьные ворота. Впереди у меня целый свободный день и полная голова мыслей о папе; так я дохожу до домов на самой окраине города. По счастью, у меня оказываются с собой деньги на проезд – и огромное желание увидеть отца. Это – третья сцена операции «Баскервиль».
Телестудия оказывается огромным осколком стекла, приютившимся между старинными викторианскими строениями. В окна пробивается молочно-белый свет зимнего солнца, и у самого входа я замечаю огромную рождественскую ель. Она поднимается до потолка, украшенная серебряными колокольчиками. Если я войду в парадный вход, то мне придется объяснять, по какому я вопросу. Сомневаюсь, что папа обрадуется, когда ему позвонят из приемной со словами: «Тут ваш сын».
Шерлок Холмс бы так не поступил. Он бы воспользовался методом наблюдения. Я брожу вокруг телестудии, пытаясь понять, что же делать дальше, и замечаю открытый пожарный вход. Каменные ступени ведут прямо в здание. Дверь будто говорит: заходи. Убедившись, что никто за мной не следит, я шмыгаю внутрь и бегу по ступеням вверх, пока не добегаю до двери, ведущей на второй этаж. Конечно, я ее не открываю: слишком близко к приемной. Вместо этого я пробегаю еще два пролета. Там я останавливаюсь и прислоняюсь головой к стене. Свет от флуоресцентной лампы превращает мою кожу в бежевый хумус. Дыхание вырывается из груди короткими всхлипами.
Я боюсь того, что увижу по ту сторону.
Коридор весь завешан фотографиями знаменитостей, включая папу и Грудастую Бэбс. Он обнимает ее за талию, а она таращится ему в лицо, как огромный пучеглазый кальмар. Папа выглядит старым и усталым, но зато он нацепил сентиментальную улыбку и галстук в сердечко. Я так внимательно изучаю фото, что забываю о том, где нахожусь: в здании телестудии, куда мне по-хорошему вход запрещен. Вспоминаю я об этом, когда где-то вдали открывается дверь и мне приходится бежать за угол, в другой коридор.
Он выглядит совершенно так же, как и предыдущий, только фотографий на стенах нет. Коридор ведет в следующий, а тот – в еще один. Я словно блуждаю по лабиринту, постепенно забывая, как вернуться туда, откуда пришел. Из какого-то невидимого коридора я слышу шаги, они приближаются ко мне. Меня охватывает паника. Я распахиваю первую дверь справа и ныряю внутрь. Когда глаза привыкают к мраку, я понимаю, что зашел в пустую студию: ряды стульев поднимаются по диагонали, есть и сцена с двумя стульями на фоне ярко-зеленой стены.
Не в силах противиться искушению, я сажусь на один из стульев и делаю вид, что провожу интервью с папой.
– Итак, Малкольм Мейнард, здравствуйте. Или я могу называть вас папой?
– Да, это было бы очень мило, – отвечаю я басом.
– Итак, папа, я крайне рад увидеть тебя снова. Сколько лет, сколько зим!
– Правда? Разве много времени прошло? – Я приподнимаю брови.
– Четыре года пять месяцев пятнадцать дней четырнадцать часов двенадцать минут тридцать шесть секунд. Ну или вроде того.
Я смотрю на часы: да, все верно, посчитал все до секунды.
– Я как-то не заметил. – Я прочищаю горло. – Ты простишь меня за то, что я не объявился раньше?
Почти без раздумий я отвечаю:
– Я прощаю тебя, потому что ты мой папа.
– Такого больше не повторится. С этой секунды мы будем вместе. Мы будем играть в футбол и заказывать еду на дом. Я буду приходить на твои с Грейс школьные концерты и спортивные соревнования. Я научу вас водить машину и буду помогать с домашними заданиями. Думаешь, этого будет достаточно?
Я улыбаюсь:
– Для начала неплохо, папа. И есть еще кое-что, что ты должен знать. Ты станешь дедушкой.
Невидимая аудитория разражается воображаемыми аплодисментами, и я протягиваю папе руку для пожатия. Я трясу рукой вверх-вниз, и по пальцам пробегает прохладный воздух.
– Эй, что это ты тут делаешь? – В двери появляется чья-то голова. – Мы не пускаем практикантов в студию. Ты потерялся?
– Ага, – отвечаю я, убирая руку за спину. – Я ищу Малкольма Мейнарда.
Мужчина жестом подзывает меня к себе:
– Можешь мне поверить: в пустой студии, без зрителей, ты его не найдешь. Ну, в любом случае, практикантам не сюда. Пойдем со мной.
Мужчина выходит из комнаты, и я следую за ним до лифта. Он подталкивает меня внутрь со словами:
– Ты как-то слишком молод даже для практиканта. И что это на тебе? Школьная форма?
– Сегодня мне пришлось прийти прямо с уроков.
Мужчина кивает, словно я сказал что-то вполне логичное.
– И это… На самом деле мне шестнадцать. Просто сегодня с утра я побрился и выгляжу моложе своих лет.
Я принимаю самый взрослый вид, на который способен (на самом деле это выглядит так, будто я чем-то ошарашен).
Шестой этаж выглядит совершенно так же, как и четвертый; мы бредем по лабиринту, пока мужчина не открывает дверь и не приглашает меня зайти. Я заглядываю внутрь, потом смотрю на него. Папы там нет, если, конечно, он не прячется за сотнями посылок и писем. Мужчина говорит мне, что это комната для почты и именно здесь проходят практику студенты. Похоже, мне предстоит вскрывать письма для Малкольма и сортировать их, складывая в стопки. Незнакомец улыбается и оставляет меня наедине с работой.
