Поэтому у Бориса никогда не было раньше погони за отметками: ни умения «сманеврировать», попасть в точку и любыми средствами «набрать очки», ни желания выпросить, вымолить отметку, как это делали некоторые. Не было у него и той самолюбивой, болезненной реакции на плохую отметку, чем Вася Трошкин смешил весь класс: получив двойку, он подчеркнуто твердым шагом пройдет на свое место, бросит табель, ругнется себе под нос, потом соберет книги, тетради, сунет их в парту и, отвернувшись, станет смотреть в окно. Бориса неудачи обычно не расстраивали.
И вот теперь все менялось. Теперь Бориса начинало интересовать: почему же все-таки он получил по химии три, а не четыре? Он даже не прочь был, по общей ребячьей привычке, обвинить «химика» в том, что он «придирается».
Расстроила Бориса и тройка, которую он получил по истории.
В прежней школе ее преподавал очень знающий и культурный старичок, но безнадежный добряк и либерал. На дисциплину в классе он давно махнул рукой и читал свой предмет независимо от того, слушают его ребята или занимаются какими-нибудь другими делами. Поэтому одна половина класса его не слушала, другая — не слышала, и все учили историю кое-как, «отсюда и досюда».
Здесь это оказалось невозможным.
— Не будьте попугаями! — выслушав несколько подобных — «отсюда-досюда» — ответов, заявила учительница истории, молодая, энергичная женщина с веселыми голубыми глазами и белокурыми волосами, гладко расчесанными на прямой ряд. — Умейте понимать и самостоятельно мыслить.
— Расскажите мне вот о чем, — говорит она, вызвав Бориса к доске: — о развитии общественного строя восточных славян первого тысячелетия. Пожалуйста!
Борис откашливается. Взяв указку, подходит, к карте и начинает рассказывать все, что он выучил о восточных славянах.
— Вы не поняли вопроса, — перебивает его Зинаида Михайловна. — Я вас спрашиваю о развитии общественного строя.
Борис молчит, думает, кладет указку и начинает рассказывать об общественном строе: сначала упоминает о памятниках первобытно-общинного строя, о трипольской культуре, потом говорит о родовом строе и его разложении.
— Раньше люди были равные, а потом стали неравные… Появились богатые и бедные… Богатые стали захватывать земли… общинные земли.
Борис думает еще, но, решив, что больше говорить не о чем, умолкает.
— Следовательно? — спрашивает Зинаида Михайловна.
Борис смотрит на нее, молчит.
— Следовательно, мы видим переход от одного строя к другому, — подсказывает ему Зинаида Михайловна. — К какому?
— К феодальному, — коротко отвечает Борис.
— А если мы сравним общественный строй восточных славян и некоторых других народов нашей страны? Например, в государстве Урарту или в древнем Хорезме? — не унимается Зинаида Михайловна.
Борис думает и так же добросовестно начинает рассказывать об Урарту и древнем Хорезме, хотя чувствует, что учительница чем-то недовольна.
— Можно ли сказать, что все народы нашей страны прошли все ступени общественного развития? — спрашивает Зинаида Михайловна.
— Можно, — сразу же отвечает Борис. Зинаида Михайловна обводит глазами класс.
— Все согласны?
Тогда поднимает руку Витя Уваров. Он пришел из другой школы и принес оттуда совсем другие навыки.
— Нет, нельзя! — говорит он, говорит точно, ясно, словно по писаному. — Все народы прошли через первобытно-общинный строй, но рабовладельческий строй некоторые миновали. Например, восточные славяне. Славяне не знали рабства.
— Не знали развитого рабовладельческого строя, — поправляет Зинаида Михайловна и, укоризненно кивнув Борису, говорит: — Видите! Обобщать-то вы и не умеете!
Эта тройка расстроила Бориса, но не обидела, — не согласиться с нею он не мог. Зато тройка, полученная в этот же день по литературе, уже не огорчила, а обозлила.
Натянутые отношения с Владимиром Семеновичем у Бориса установились с самого первого дня, когда, расстроенный неудачей вводного урока, тот вызвал занятого своими думами Бориса и на его путаный ответ сказал свое гневное: «Я не позволю». Борису тогда уже это показалось обидным. Ему вообще не понравился этот учитель, его высоко, как бы заносчиво вскинутый подбородок, желтоватое лицо, не в меру требовательный, кажется недружелюбный, взгляд и язвительно-официальное обращение к ученикам: «Молодые люди».
Но все-таки Борис добросовестно старался учить все, что полагалось об Остромировом евангелии, летописях и каких-то апокрифах, до которых ему не было ровно никакого дела.
С большей охотой он приступил к «Слову о полку Игореве». Он много раз слышал по радио знаменитую арию «Ни сна, ни отдыха измученной душе», переживал страдания плененного князя и его горячий порыв: «Ах, дайте, дайте мне свободу, я свой позор сумею искупить!» И теперь, конечно, интересно было поближе познакомиться со всей этой историей.
Борис прослушал объяснения Владимира Семеновича, и они ему понравились. Учитель рассказывал о половцах, о феодальной раздробленности Руси, говорил об образах и поэтических средствах и, читая на память отрывки, целые куски, кроме Игоря, Ярославны и других героев поэмы, показал еще одну личность — самого певца, лирического героя, любящего свою родину и болеющего о ее судьбах.
«А разве диво, братия, и старому помолодеть?..»
В эти минуты, как показалось Борису, и глаза учителя блестели по-другому, и с лица сбежала болезненная желтизна, и сам он стал мягче и лучше. Но стоило кому-то в углу заговорить, как он опять весь напрягся, подбородок его угрожающе взлетел вверх, из глаз посыпались гневные стрелы.
— Молодые люди! В чем дело?
У Бориса в эти дни была самая горячка с футболом, и все-таки он добросовестно выучил заданное. Когда его вызвал Владимир Семенович, он хорошо ответил и об идее «Слова» и о композиции и проанализировал образ Ярославны.
— Н-ну-с, а какой вы отрывок выучили? Прочитайте! — сказал Владимир Семенович.
Для заучивания наизусть он указал ученикам несколько отрывков — на выбор, на вкус. Из них Борис выбрал «Что на ранней заре шумит и звенит вдалеке?» Беда была только в том, что он этот отрывок не доучил, и спасти его теперь могло только одно: если учитель остановит его, не дослушав до конца. Следовательно, прочитать нужно было как можно более твердо, уверенно и выразительно. Борис так и прочитал — твердо и выразительно, и, судя по всему, Владимир Семенович был доволен. Вытянув шею, он уже поднял подбородок, чтобы кивнуть ему и сказать: «Достаточно, молодой человек, садитесь!» Но молодой человек в этот момент остановился — дальше он не знал. Владимир Семенович подождал немного, оставаясь в той же позе, с вытянутой шеей, а потом понимающе вскинул левую бровь.
— Возьмите книгу, молодой человек, и посмотрите, где вы остановились, — язвительно сказал он. — Какой там стоит знак?
— Точка с запятой, — ответил Борис, заглянув в книгу.
— Так вот!.. — в голосе учителя зазвучал угрожающий холодок. — Вы могли не выучить все, не успеть. Но… «Тут расстались два брага на берегу быстрой Каялы», — читаете вы и на этом останавливаетесь. А дальше?.. «Тут не хватило кровавого вина и храбрые русские окончили пир, напоили сватов и полегли сами за землю русскую. Никнет трава от жалости, — палец Владимира Семеновича многозначительно взлетел вверх, — и дерево печально склонилось к земле… Поднялась беда на Руси, встала в образе девы на землю Троянову и заплескала лебедиными крыльями на синем море у Дона». Вот какие красоты идут дальше! Как же вы могли дозволить себе остановиться на точке с запятой?.. Это говорит о том, что вы учили без смысла. А учить без смысла нельзя. Три балла я вам ставлю, молодой человек!
Борис обозлился и неожиданно для самого себя сказал Владимиру Семеновичу дерзость, тот удалил его из класса. Борису пришлось объясняться с Полиной Антоновной, выслушивать разные неприятные вещи на комсомольском собрании и в конце концов извиниться перед Владимиром Семеновичем. Но сделал он это неискренне, скрепя сердце. В глубине души он считал, что Владимир Семенович к нему придирается ни за что, и невзлюбил его еще больше.
И все-таки Борису искренне хотелось сдержать свое слово перед отцом, перед самим собой и перед директором. Он твердо помнил свой первый разговор с ним при поступлении в школу, но был так же твердо уверен, что директор о нем забыл.
Директор здесь тоже был совсем другой — не такой, как в прежней школе. Он не кричал, не ругался, и никогда не было слышно его повышенного голоса. Но он только еще подходит к школе, а по всем этажам уже несется предупреждающий шепот:
— Алексей Дмитриевич идет!.. Алексей Дмитриевич идет!
Директор войдет в зал, встанет, заложит руки назад и, выставив вперед квадратную черную бороду, поведет глазами — и ребята стараются не бегать, норовят пройти мимо него и поздороваться:
