замечание за один и тот же проступок получают несколько ребят, то учитель просто диктует текст, а виновники сами записывают себе в тетрадь, чтобы учителю не нужно было тратить время попусту. Это замечание получила одновременно половина нашего звена: все мальчики и я.
Тантика и тетя Баби, помимо всего прочего, недовольны мною еще и за то, что я дружу исключительно с мальчишками. Действительно, прежде так оно и было, но теперь вот я обзавелась замечательной подругой. И получила за это еще одно замечание.
Пирошка — моя одноклассница. Она очень некрасивая, да ты ведь знаешь теперь ее, видел. Мне все-таки неприятно об этом писать, даже фамилию называть не хочется; так и в газетах пишут, когда о несовершеннолетних хулиганах сообщают. А Пирошка ничего плохого не сделала. И вообще, если человек некрасив, это, по-моему, вроде несправедливого наказания. Хотя, может быть, она еще изменится, я где-то читала, что некрасивая девочка иной раз вырастает красавицей. Мне очень хочется надеяться, что так оно и случится.
Но пока что Пирошку эта возможность не слишком утешает. Она очень тяжело переживает свой внешний вид. Словно боится себя. Только засмеется — и тут же прикроет рот рукой. По коридору ходит, держась у самой стены; когда к ней обращаются, отвечает, опустив голову. А между тем в классе никто ее не обижает. Девочки внимательны к ней, по-моему, даже слишком. Например, одно время была у нас такая игра: мы для каждого подыскивали сравнения, и выходило, что один похож на зверька какого-нибудь, другой на растение или даже на пирожное. Конечно, просто так, для смеха. В каждом выискивали то, что во внешности его самое существенное, но и смешное при этом, а потом искали подходящее сравнение. Я, например, была «картофельная лепешка», из-за небезызвестной тебе формы носа; Кати Секей из-за прически — «крученая слойка»; Дёзё из-за походки — торт «Гусиная лапка», и т. д. Не каждое прозвище было удачно, но все равно получалось весело и смешно. Только для Пирошки никто не подыскивал насмешливого прозвища, никто не язвил по поводу ее одежды, прически, не обсуждал ее волос, не мучил ежедневно вопросами, сколько она весит и какого при этом роста. Конечно, девочки щадили ее по доброте душевной, но Пирошка-то отлично понимала, что это просто жалость. Она предпочла бы обойтись без нее, быть как все. И, как все, терпеть даже насмешки.
В тот день выпал снег. Первый снег всегда событие, по многим причинам. Помню, в детстве мы с двоюродными братьями и сестрами тотчас спешили лепить снеговиков, едва упадут первые снежинки. Потом наступала очередь санок, и мы от души возмущались, когда Тата начинал разметать снег с дорожек. Просто не верилось, что взрослым не доставляет удовольствия хоть несколько дней в году ходить по колено в снегу.
На этот раз главной забавой были снежки. У нас как раз заканчивался сбор звена, когда пошел снег. Мальчики стали значительно переглядываться; их замысел был нам ясен как день. Кати Секей сразу же придумала контрплан. Она вызвала всех девочек в коридор и шепотом посвятила нас в свою затею, настоящую военную хитрость. Мы тихонько, на цыпочках, подымаемся в класс — сбор в этот день проводили в мастерской, — быстро одеваемся и, не успеют мальчики опомниться, разбегаемся по домам. Таким образом, на сегодня мы будем спасены от снежков. Ведь тут опасен только первый день, потом все привыкают к снегу, и снежные битвы прекращаются сами собой. Разве что малыши не успокаиваются — эти готовы кидаться снежками всю зиму напролет.
Мы торопливо одевались, даже света не стали включать, чтобы не привлекать внимания. От этого, конечно, произошли новые осложнения: мы не находили вещей, путали шапки, перчатки, ботинки. Но так получалось только интереснее. А тут еще, словно по заказу, на улице зажглись газовые фонари. Конечно, на самом деле в них не газ, а обыкновенное электричество, только форма фонарей да тусклое матовое их сияние напоминают освещение прошлого века. На меня всегда очень действует их необычный свет, а теперь, когда он слабо и таинственно осветил вдруг наш класс, все стало полностью соответствовать нашему приподнятому настроению — так музыка сопровождает театральное действие. Не случайно Жужа Сюч, взобравшись на учительскую кафедру, стала выделывать балетные па. В темно-синем воздухе она размахивала длинным мохеровым шарфом в такт плавным, замедленным движениям, да и сама была совершенно синяя, вернее, голубовато-синяя — этакий сказочный гномик в шубке и колготках.
Кати Секей торопила нас; мы гуськом, стараясь не шуметь, двинулись к выходу. И только тут заметили, что Пирошка не оделась, даже не начинала одеваться, просто стояла у окна отчужденная, никак не захваченная общим шальным настроением.
— А ты? — шепотом спросила Кати.
Пирошка с равнодушным видом смотрела на падавший за окном снег. А ведь ее лицо, как и у всех нас, светилось так же таинственно…
— Что с тобой? Не хочешь идти с нами, что ли? — удивилась и я.
— Зачем?
— То есть как — зачем? Ты что, не знаешь, почему мы убегаем?
— В меня швырять снежками не будут.
— Это почему?
— Не будут, я знаю. Они только в хорошеньких всегда метят.
Мы замерли. Нам было больно и стыдно. Потом все кинулись обратно в класс, завертели ее, старались, как могли, разубедить, развеселить.
А я незаметно ускользнула к мальчишкам. Они были уже в полной готовности: все оделись и ждали только, когда мы станем потихоньку выбираться из класса. Нарочно сделали вид, что не замечают наших ухищрений: надеялись, что так получится еще больше шуму.
Они очень удивились моему появлению.
— Тебя шпионить подослали? — тотчас накинулись на меня.
— Нет, я сама по себе пришла, — успокоила я их подозрения.
— Уж не хочешь ли, чтоб для тебя было сделано исключение? — спросил Андриш Суньог разочарованно, почти насмешливо.
— Еще чего!
— Тогда порядок. А пришла-то зачем?
— А затем, что извольте бросать снежки и в Пирошку Долмань. Ясно?
— Ну и ну! И тебе не стыдно науськивать? Только этого ей, бедняге, и не хватало!
— Позвольте спросить почему?
— Ну… просто так!
— Оч-чень разумный ответ!
— Чего ты издеваешься? Если хочешь, могу сказать. Я, например, жалею ее, ясно?
