нести службу на задворках империи.
Ну да, ну да, Печорину скучно, и умереть не вопрос, поэтому он ищет приключений на свою пятую точку, и он их находит. Ну а ничо так, что почти каждое его приключение заканчивается криминалом? Есть там как бы даже один подвиг (буйного убийцу помог обезвредить), но в общем и целом портретик вырисовывается еще тот.
А признайтесь: кто читал предисловие? Там же четким по русскому написано, что Печорин тот еще засранец нашего времени (хотя вряд ли Лермонтов знал такое слово, а может, и знал, но в книжках не писал) и тролль. Кроме Веры, всех остальных троллит – только в путь. Особенно Грушницкого – и за шинель, и за трость, и за фуражку, и за княжну Мери. И весь этот троллинг заканчивается очень и очень плохо.
Читаем: «С тех пор как я живу и действую, судьба как-то всегда приводила меня к развязке чужих драм, как будто без меня никто не мог бы ни умереть, ни прийти в отчаяние! Я был необходимое лицо пятого акта; невольно я разыгрывал роль палача или предателя. Какую цель имела на это судьба?»
Да какая судьба вообще? Какого хрена ты, Печорин, лезешь к людям? Ну и пусть бы Грушницкий клеил и дальше свою Мери, зачем она тебе сдалась? А так вышла очень криминальная история: два перца выясняли, кто из них больший козел, и довыяснялись. Вот что мажорство с людьми делает. Мне вот интересно: нынешние мажорики – ну, Мара эта или чувак из Новосиба, который у себя в коттедже девочку зарезал, – они ГНВ читали вообще? В связи с этим вопрос: вредная ли книга, надо ли запретить?
Блин, чо так все депрессивно в этой великой русской литературе? Книжки-депрессяшки.
Накидайте позитива. Всем пис. И привет с морей.
Дизлайки, лайки, плачущие смайлы.
Пирожникова: Захар, я удивляюсь, ты же экзамен буквально вчера сдал. ГНВ мы прошли в девятом классе, чо опять?
Печень: Ну захотелось человеку!!! Ты сама-то вообще где?
Пирожникова: На летней смене в фымышуге.
Печень: Где???
Пирожникова: Физматсмена, но все называют фымышугой – от ФМШ, физматшкола то есть.
Печень: И как там, интересно?
Пирожникова: Жить можно. Но вас, двух клоунов, не хватает. Вот, залезла на тумбочку, поймала связь, чтобы узнать, как живете тут без меня, чо нового Табс написал.
Печень: О бог мой, щас заплачу. Мегамозгу не хватает нас, клоунов.
Пирожникова: Представь, сама в шоке. Не все ж матеша.
Печень: Чацкого ток не включай, ок?
О. Л.: Если помнишь, Захар, я рассказывала, что «Герой нашего времени» стал в русской литературе первым приключенческим романом – как «Айвенго», например, как «Всадник без головы».
Пирожникова: Дааа? А мне запомнилось, что он психолого-социальный и философский почему-то…
О. Л.: Так и это тоже!
Печень: Давайте за приключенческий щас!
О. Л.: Может быть, ты, Захар?
Я: Ну ок. Необычное место действия: дикие нравы, погони и похищения. Ну, мистика там – история с Вуличем. Контрабандисты опять же, Печорина убить пытались. Дуэль.
Я: Мне кажется, он был бы более приключенческим, если бы герои поменьше рассуждали о том и о сем. То есть психологизм – он какбе опять победил, и весь экшн остался где-то на десятом плане.
О. Л.: Психологизм – одна из ключевых особенностей классической русской литературы. Авторам важно не только показывать события и действия героев, но и объяснять мотивы их поступков.
Я: Тогда объясните мотивы поступков Печорина.
О. Л.: М-м-м…
Я: Я читал про то, что ГНВ – это про трагедию незаурядной личности. В чем незаурядность Печорина?
О. Л.: Ему не по душе нравы столичного общества.
Я: Он сам не ангел. Он вам Чацкого вообще не напоминает? Чисто теоретически Лермонтов мог у Грибоедова прочитать.
О. Л.: Есть некоторое сходство, ты прав.
Я: Только Печорин – это еще такой по-плохому деятельный Чацкий: похищает, вызывает, стреляет, убивает. Это какбе Чацкий после слов «Карету мне, карету!» – уехал и крупно накосячил, испортил себе карму.
О. Л.: Возможно, в этом его вызов. Ты же сам пишешь, что Печорин – антигерой своего времени, Лермонтов написал в предисловии.
Я: Но много таких, кто поймет буквально: написано «герой» – значит, герой. Иронию не увидят.
Я: Я тут заглянул в биографию Лермонтова. Мне кажется, что Печорин – это он про себя писал. Хоть и написал в предисловии, что не стоит смешивать автора и его героя.
О. Л.: Кто же теперь точно скажет об этом? Хотя, конечно, такая версия есть.
Я: Но вот про дуэли – это точно про себя.
О. Л.: «Как и полагается романтику, Лермонтов неудачливо волочился, слегка служил, мимолетно воевал. И разумеется – все знал заранее и во всем наперед был разочарован». Это снова Вайль и Генис, «Родная речь».
Пирожникова: Да вообще! У каждого писателя в биографии много всякого отыщется. У Булгакова, например, было три жены. Он был наркозависимым. Есенин бухал. Трех дуэлянтов – Пушкина, Грибоедова, Лермонтова – все знают. Достоевский страдал эпилепсией. У Гоголя было много страхов и комплексов. Маяковский-Лиля-Осип – love triangle в одной квартире. Продолжать?
О. Л.: И что из этого следует?
Я: Ну, вы их преподносите как идеальных людей, а их произведения мы должны изучать как образцы и шедевры русской литературы.
О. Л.: Я просто предлагаю разделять личность писателя и его произведения, плоды его таланта. Судить по плодам, а не по биографии.
Пирожникова: Постойте! Как это разделять? Разве личность пишущего не накладывает отпечаток на написанное?
Печень: То есть мы изучаем творчество психов? О_о
Симашова: Да вы чего накинулись на Ольгу Леонидовну?!!! Она-то тут при чем???
О. Л.: Спасибо, Катя, что заступаешься. Но я тут очень даже при чем: я выбрала эту профессию – учить детей русскому языку и литературе. Но представьте произведения, в которых ничего не происходит: нет конфликта, нет острых углов, нет того, что нас возмущает, нет сильных переживаний, нет, как написал
