И хотя Янко не понимал, о чем они говорили, речь их казалась ему родной и близкой. Перко переводил, но Янко и без перевода чувствовал смысл сказанного.
Горцы выдергивали из шапок эдельвейсы, кто-то дал ему апельсин, кто-то сунул плитку шоколада.
Пожилой человек с опаленным солнцем морщинистым лицом протискался сквозь толпу. Изумлёнными глазами смотрел он на Янко и вдруг порывисто обнял его.
— Сынок, сынок! — шептал он. — Вылитый мой Милутин! Похитили его, пока я воевал. Ищу его с первого дня свободы. Позволь обнять тебя, раз не могу его. Миле мой, Янко мой!
И, чмокнув Янко в обе щеки, он снова затерялся в толпе.
Паровоз засвистел, железнодорожник в красной фуражке дал сигнал отправления, но кольцо вокруг Янко и Перко не размыкалось. Наконец народ расступился, и они поднялись в вагон.
Только тут Перко вспомнил про свою газету.
— Телефон, телефон! — крикнул он и спрыгнул с верхней ступеньки.
Но проводник успел придержать его за рукав:
— Куда вы, поезд отправляется!
Действительно, в эту самую минуту поезд тронулся.
— Позвоните, — крикнул Перко толпе, — позвоните в Любляну, скажите, что Янко возвращается, что…
— Не волнуйтесь! Я уже сообщил по станциям до самой Любляны, — успокоил его железнодорожник.
— И как я забыл про телефон! — сокрушался Перко, входя в купе. — Хотя ничего страшного, наши газеты и без меня узнают. — Он положил руку на плечо Янко: — Ай да Лойзе! Разыскал тебя на Северном море, привёз на родину. Разве не прекрасны здешние места?
Янко казалось, что он попал в волшебную страну. Лойзе прав, здесь ничуть не хуже, чем в Гарце. Белые ленты дорог среди яркой, сочной зелени долин и ущелий, вдоль дороги стремительно бежит река, голубая, как небо, и такая прозрачная, что видно усеянное белыми камнями дно, над лугами возвышаются взгорья, поросшие тёмно-зелёными лесами. А ещё выше — серые громады гор с ослепительно белыми снеговыми вершинами.
Поезд стоял на крохотной опрятной станции. Многие здесь сошли, отъезжающие сели, иные ждали встречного поезда. Среди них была большая группа школьников-экскурсантов. Сбившись в кучку, они громко разговаривали, смеялись и отчаянно жестикулировали. Четверо мальчиков стояли чуть поодаль и с любопытством разглядывали сидевших у окна пассажиров. Вдруг они сорвались с места и вихрем полетели к вагону.
— Янко! Янко!
Остальные кинулись за ними.
— Здравствуй, Янко!
Высокая девушка достала из сумки маленькую книжечку в красном сафьяновом переплёте.
— Вот тебе, Янко! Это Франце Прешерн[2], наш замечательный поэт. Мы только что были в доме, где он родился. Прими его стихи на память о сегодняшнем дне.
— Бери, бери! — просили ребята.
Янко с удивлением взял маленькую книжечку.
В это время поезд тронулся.
— До свидания, до свидания, Янко!
— До звидания, до звидания! — крикнул он.
Это было первое словенское слово, которое он произнёс через столько лет. И хотя он произнёс его неправильно, ребята и не подумали обидеться. Наоборот, в их глазах Янко увидел восторженное одобрение. Все дружно махали ему руками.
А мысли Янко были уже с приёмной матерью, в Германии. Поездка была бы куда приятней, будь она с ним! Ей бы здесь тоже понравилось. Ведь здесь всё так же, как в её родном Шнееберге. И нет Грота, который и к ней плохо относился. И, наконец, здесь живёт его настоящая мать. Они могли бы жить вместе, могли бы…
— Здравствуй, здравствуй, Янко! — прервал его раздумья усатый железнодорожник и помахал ему рукой.
— Штрафствуй, штрафствуй! — ответил Янко и словами и жестами. А когда скрылась из виду сторожка с приветливым железнодорожником, он повернулся к Перко: — Что значит слово «штрафствуй»?
Перко объяснил. Ну и попыхтел над ним Янко, пока не выговорил правильно. Затем пошли расспросы о других словах. Он хотел знать, как называются по-словенски пробегавшие за окном предметы. Одни слова ему удавались с первого раза, например небо, гора, поток, река. Другие — дорога, здание, сосна, — как он ни бился, никак не выходили. Перко терпеливо и охотно учил его словенским словам и фразам.
Разговор их привлёк внимание соседей по купе.
— Ну и дела! — вздохнула пожилая крестьянка. — Такой большой мальчик должен сызнова учить родной язык!
Наконец первый урок словенского языка утомил Янко, и Перко перешёл к рассказам о партизанской борьбе в лесах и горах, мимо которых они проезжали. Рассказал ему и об отце, и о его отряде. Сердце Янко преисполнилось гордости. Время от времени он высовывался в окно.
— Разве мы ещё не приехали в Тенчах, в Сте… Сте…
— В Стеничи, — помог ему Перко.
— …Сте-ни-чи?
— Потерпи, к вечеру приедем. А сейчас будет Крань. Это моя родина.
Янко с интересом рассматривал показавшиеся вдали заводские трубы, а Перко развлекал его весёлыми рассказами о своём детстве.
Платформа была запружена людьми.
— Сколько народу! — крикнул Янко.
Перко тоже удивился.
— Что здесь празднуют? — спросил он человека, который, отделившись от толпы, подбежал к вагону ещё до остановки поезда.
В ответ грянуло дружное:
— Здравствуй, Янко!
Янко пришлось выйти на перрон. Со всех сторон его осыпали приветствиями, цветами, подарками…
Трое рабочих в синих комбинезонах протолкались сквозь толпу. Один держал набитый ранец, второй — лыжные ботинки, третий — лыжи.
Янко с любопытством взял лыжи.
— Зимой, когда будет снег, я приеду в Стеничи и научу тебя ходить на лыжах! — крикнул ему Лойзе в окошко.
Янко поблагодарил за подарок, и тут свист паровоза напомнил ему о том, что пора возвращаться в вагон.
На скамьях и полках купе его ждали свёртки, коробки, книги и цветы. Глядя на них, он улыбался от счастья и изумления, будто видел волшебный сон.
— То ли ещё будет в Любляне! — заметил кто-то из пассажиров.
— Все как один радуются, что Янко возвращается, что справедливость восторжествовала, — сказал сосед Перко.
— А счастливее всех его мать, — с грустной улыбкой добавила женщина, думавшая о своём единственном погибшем сыне.
Ана ещё не знала о том, что сын её едет домой. С того самого дня, как она вернулась из Германии, на Слемене царила мёртвая тишина.
Только с приходом Ловренца Слеме оживилось.
— Эй, Ана! Женщины, где вы? — крикнул он, въехав пополудни во двор. — Поторапливайтесь, если хотите к вечеру вспахать и посеять! Где пшеница?
Вскоре он уже весело погонял лошадей:
— Ну, Гнедко! Давай, Белый, давай!
— Земля твёрдая, — сказала Ана. — Дождя бы.
— Не дождя, а целого наводнения! Земля совсем ссохлась, летом и то была рыхлее. Потому так трудно пахать.
— И вообще всё идёт труднее, — вздохнула Ана. — Тогда ты говорил, что к осенней пахоте Янко будет дома…
Ловренц задумчиво посмотрел на дорогу.
— До сих пор никаких вестей?
Ана отрицательно покачала головой.
— Ежели наши обещали его искать, то, уж поверь мне, будут искать, пока не найдут! — уверенно воскликнул Ловренц. — А коли за поиски взялся журналист Перко, то будь спокойна, мигом его сыщет.
— Думаешь? — с надеждой спросила Ана.
— Вот увидишь, в один прекрасный день Перко заявится с ним без всякого предупреждения. Знаю я этих журналистов. Любят устраивать сюрпризы. В войну, бывало, всегда приносили в отряд ворох новостей. И каких! Варшава освобождена, Белград взят, в Вене русские. Журналисты шутя освобождали большие города, огромные территории, а мы кровью поливали каждый бункер, каждую пядь земли.
— Твоими бы устами мёд пить!
Ловренц не нашёлся, что сказать. Ни днём, ни ночью не знал он покоя, оттого что Ана вернулась без Янко. С досады он яростно накинулся на работу.
Ана тоже молчала, целиком погрузившись в свои мысли. Подумать только, Янко был почти что в её руках и вдруг за одну ночь словно в воду канул. Грот просто глумился над ней. Сбежал, мол, неизвестно куда, лишь бы к ней не возвращаться. А госпожа Грот и её сестра, которая привезла Янко в суд, клялись, что не знают, куда он его дел. Навсегда она его потеряла, как думает бабушка, или сбудутся предсказания Ловренца? Если б сбылись!
Шум автомобиля на дороге привлёк внимание Ловренца. Ана тоже посмотрела вниз. Обе лошади беспокойно заржали — ведь машины редко заезжали на Слеме. Автомобиль с шумом остановился у самого поля.
«Может, привезли вести о Янко?» — подумали разом Ана и Ловренц.
Из машины выскочил Перко, а следом за ним Янко.
Взглянув наверх, на поле, Янко замер, поражённый.
Уж не оно ли это, такое знакомое ему поле с садом, где сверкает белый крестьянский дом и над которым высится лесистая гора? И кто это горячит лошадей?
Раскинув руки, побежал он по вспаханным бороздам прямо к своей матери.
