— Нас вы можете не бояться, — сказал монсеньор, — оружие, которое вы видите у нас в руках, мы употребляем только на защиту слабых и никогда не нападаем. Чужое имущество нас не прельщает, так как мы дали обет нищеты.
При этих словах, рука монсеньора, унизанная перстнями, поднялась для крестного знамения, которым он благоговейно осенил свою грудь.
Молодая женщина не без удивления взирала на этих зашитых в золото нищих, но миролюбие их успокаивало ее.
— Каковы же были бедствия ваши? — спросил монсеньор.
Молодая женщина указала рукой на возвышающиеся вдали зубчатые стены и башни города.
— Вот город Лан, — сказала она, — в течение долгих лет за стенами его кипела борьба; богатые горожане и купцы ссорились со своим сюзереном и его рыцарями. Здесь, на наших полях, происходили битвы между взбунтовавшимися горожанами и осаждавшими город войсками короля. Урожай наш был вытоптан; дома наши разграблены; отцы и братья наши, подозреваемые в сочувствии к бунтовщикам, убиты. Это было давно, лет сорок тому назад, и я, конечно, не помню этого; но в деревне у нас есть старики и старухи, которые с ужасом рассказывали об этом ужасном времени. Это было страшней чумы, говорят они.
— Чем же кончилось дело? — спросит монсеньор.
— О, ваша милость, война длилась около шестнадцати лет, и вокруг Лана текли реки крови. Горожане убили владетеля города, епископа Годри, и за это король жестоко отомстил им: стены, которые вы видите отсюда, были увешаны трупами убитых; хищные птицы слетались сюда со всей округи, предчувствуя добычу; жители наших селений разбегались по лесам, чтобы хоть как-нибудь укрыться от ужасов войны, а борьба между тем не прекращалась. Горожане хотели добиться свободы во что бы то ни стало, и их настойчивость и мужество увенчались, наконец, успехом.
— Каким же образом?
— Они собрали большие дары, отдали все имевшиеся у них деньги и склонили таким образом короля на свою сторону. Правда, он запретил называть город коммуной, но это им было безразлично. Важно то, что они получили право суда, что имущество их охраняется.
Монсеньор усмехнулся.
— Какие же вы получили от этого выгоды? — спросил он.
— О, ваши милость, разумеется никаких; о наших страданиях никто и не помнил. Кому бы пришло а голову восстанавливать наше разоренное имущество или накормить голодных детей? Горожане, получившие вольность, тотчас возгордились и стали глядеть на нас с презрением, как это делали прежде одни рыцари. Наш же сеньор, епископ Готье де Морталь, не тем будь помянут, был жестокий и несправедливый хозяин. Мы много пролили слез из-за него. Он обременял нас непосильными работами и требовал с нас такого оброка, который мы не в силах были собрать. Тогда, разгневанный, он посылал к нам своих вассалов с приказанием отобрать последнее имущество и отомстить нам жестоким наказанием. Часто случалось нам оставаться без хлеба, и многие из жителей наших селений сочли за лучшее покинуть родину и отправились искать счастья по большим дорогам. Что сталось с ними, мы не знаем. Все это я хорошо помню, так как не прошло еще года с тех пор, как жизнь наша переменилась к лучшему.
— По вашему платью этого не видно, — сказал один из рыцарей, едва скрывая насмешливую улыбку.
— Мы бедны, ваша милость, — воскликнула женщина, — мы по прежнему бедны, но, по крайней мере, более свободны, чем были раньше. Теперь наш сюзерен — король: он принял нас под свою высокую руку и, находясь вдали от нас, не вмешивается в нашу жизнь; правда, поборы его также тяжки, но, по крайней мере, нам дарованы те же права, что и городу Лану, и расторгнуть хартию, закрепленную рукой короля, уже никто не осмелится.
— Вы так думаете? — сказал монсеньор. Однако интересно знать, каким способом добились вы этих вольностей? Полагаю, что жалкие ваши селения, обнесенные деревянным частоколом, не могли вступить в открытую борьбу с могучим епископом де-Морталь, как то было в городе. Или, быть может, король сам сжалился над вами и решил осчастливить нежданной милостью?
— О, нет, господин. Разве вспомнил бы король о своих несчастных сервах; правда, он добр, но подданных у него слишком много для того, чтобы он мог помнить о каждом. Но в наших глазах был пример города Лана, и у нас, среди бедняков, нашлись мужественные и умные люди, решившиеся последовать ему. Имена их будут благословляемы нами и детьми нашими.
— Вы знаете их по именам? — спросил монсеньор, внезапно оживившись.
— Как же мне не знать? Одним из них был Пьер, муж мой. Он первый предложил собрать дары королю и во главе нескольких других сам ходил в Париж пасть к ногам доброго государя и вымолить его милостей.
— Прекрасно, — сказал монсеньор, — поступок поистине мужественный и великодушный, тем более, как знать, ему быть может, когда-нибудь придется расплатиться за него. Во всяком случае я хочу сейчас записать его в поминанье и обещаю вам не забывать его в своих молитвах.
Женщина низко поклонилась.
— Его зовут Пьер Мусон, ваша милость, по если вы так добры, что согласны помолиться за таких бедных людей, как мы то впишите еще в поминанье Андрэ Гудрона и Жака Лакорд. Они не меньше мужа моего поработали в этом деле.
— Охотно, — сказал монсеньор, улыбаясь. — Запишите эти имена, Ренэ, — обратился он к одному из рыцарей, — вы можете быть уверены, добрая женщина, что они сохранятся в нашей памяти.
В течение разговора старшин сын хозяйки успел принести в ведрах воду и лошади были напоены. Рыцари взнуздали лошадей, а монсеньор вынул из кармана несколько медных монет и протянул их женщине.
— Я дал бы вам больше, — сказал он, — если бы был богат, но мы, странствующие монахи, зачастую бываем беднее самого последнего серва. Я отблагодарю вас своими молитвами.
Он благословил склонившуюся перед ним голову и хотел уже тронуться в путь, как внезапно какая-то мысль остановила его.
— Скажите, — сказал он, — меня, по-видимому, ввели в обман, так как, помнится, я слышал недавно, что вся Ланская земля отдается в лен Рожэ де Розуа, выбранному недавно братством св. Франциска на епископское место?
Лицо женщины несколько омрачилось.
— Да, ваша милость, это верно. Но, пока он не вступил во владение землей, мы считаем себя вассалами короля и питаем надежду, что хартия, дарованная нам, оградит нас от его посягательств.
— Господь бог велит нам надеяться, — сказал монсеньор, внезапно рассмеявшись коротким и неприятным смехом.
Во всяком случае советую вам молиться, добрая женщина. это единственный способ отвратить от себя возможные беды.
С этими словами он пришпорил коня и весь отряд крупном рысью пустился вдоль пустой улицы селения.
Молодая женщина продолжала, стоя на крыльце, глядеть на них.
Недели две спустя в замке Рожэ де Розуа, по-видимому, готовились к большому празднику. В большом зале замка, украшенном камином, занимавшем целую стену, и охотничьими трофеями в виде оленьих рогов и звериных шкур, спешно уставлялись длинные деревянные столы. Узкие полукруглые окна с цветными и разрисованными стеклами едва пропускали слабый свет в комнату. Она освещалась свечами, воткнутыми в деревянные резные канделябры, и огнем, пылающим в камине. Осенние холода уже наступили, и в огромном очаге с треском сгорали поленья, выбрасывая целые снопы искр в комнату. Маленький паж в коротеньком бархатном камзоле и с металлическом цепью на груди был специально приставлен к тому, чтобы собирать эти угли лопатой во избежание пожара. Столы были уставлены блюдами с зажаренными целиком гусями, поросятами, баранами. Бочонки с винами украшали каждый угол стола; орехи, миндаль и виноград в деревянных тарелках были теми лакомствами, угощением которых гордился гостеприимный епископ.
Слуги, накрывавшие столы, ругались и бранились, и беспрерывно сыпались удары на тех из них, которые по своему положению и возрасту могли считаться низшими. Одетые в кольчуги, вооруженные, они скорей напоминали воинов, собравшихся в поход, чем слуг, готовящих стол для пиршества. Половина их были пьяны.
Маленький паж с щеками, пылающими от огня, ежеминутно вскидывал испуганный взор на эту разнузданную ватагу. Он трепетал при мысли о возможности быть оскорбленным или даже побитым. Защититься у него не было возможности, снести оскорбления он для себя, будущего рыцари, считал неблагородным, жаловаться епископу не имело смысла. На такие жалобы отец церкви отвечал обычно:
— Силе надо противопоставить силу; не в моих правилах защищать тех, кто не умеет постоять за себя.
У очага огромная собака с блестящей серой шерстью — любимица епископа — грелась, изредка поднимая морду и отвечая на царящий беспорядок коротким недовольным рычаньем.
На дворе вокруг замка пылали огни костров; слуги приезжих гостей расположились вокруг них, протягивая руки к огню, на котором в большом прикрепленном на железным прутьях котле варился ужин. В стойлах было тесно от лошадей, вокруг которых хлопотали конюхи епископа.
