Беспрерывно со сторожевой башни слышалась перекличка, а у рва, ведущего к замку звуки трубы, которой давали знать о своем прибытии вновь приехавшие рыцари. Скрипя на железных цепях, опускался подъемный мост, и группа вооруженных всадников въезжала во двор.
Графы Ретель, Русси и знаменитым своими разбойничьими подвигами сеньор Гуго, раньше других прибывшие в замок Розуа, ожидали начала пира в отдаленной башне, где заперлись для тайной беседы с хозяином. Полукруглая мрачная комната, в которой они находились, освещалась только факелом, воткнутым в щель, образовавшуюся на полу.
Четыре деревянных скамейки составляли всю обстановку. Ветер врывался через незаделанные отверстия, служившие окнами и беспрепятственно разгуливал под низкими сводами.
Рыцари не обращали ни малейшего внимания на холод. Они так же, как и хозяин, прекрасно понимали, что нужны совсем особые предосторожности для того, чтобы сохранить в тайне беседу. Здесь они могли быть спокойны. Деревянная лестница, ведущая в башню, выдала бы своим скрипом всякого, кто вздумал бы пробираться по ней.
Из всех четырех собеседников Рожэ де Розуа был самым воспитанным и образованным. Епископский сан, который он носил и который не мешал ему предаваться разбойничьим набегам и разгульному образу жизни, придавал ему, однако, некоторый внешний лоск и вкрадчивость манерам. Привыкший слишком часто надевать на себя маску благочестия, он даже в откровенном разговоре с друзьями не мог откинуть привычки к постоянным крестным знамениям, к подниманию глаз к небу и призыванию в свидетели искренности слов своих бога и всех небесных сил.
Ретель и Русси, богатые феодалы, имевшие достаточно жизненного опыта для того, чтобы не выказывать излишней доверчивости, с опаской вслушивались в льстивые слова хозяина. Гуго, исколесивший всю Францию во время своих воинственных набегов, единственный из них блистал если не честностью, то во всяком случае прямодушием. Его звероподобное лицо, обросшее короткой черной взлохмаченной бородой, выражало нетерпение: одной из своих великанских ног, обутых в металлические поножи, он раздражительно постукивал по каменному полу. Мысль о том, что по окончании разговора его ждет обильный ужин и вино, увеличивала его нетерпение.
— Итак, — сказал Рожэ, — я могу рассчитывать на вашу помощь, рыцари. Кажется, слова мои достаточно убедительно показали вам всю зловредность и богопротивность так называемой коммуны. На мой взгляд, этих двух свойств вполне достаточно для того, чтобы извлечь оружие против нее. Не имея основания ожидать от вас, светских людей, такого же бескорыстия, я обращаюсь к другим струнам благородных ваших душ. Коммуна оскорбляет ваше достоинство: рабы, получившие в руки хартию, теряют уважение к вам, как к прирожденным господам своим, они перестают страшиться, они делаются нерадивы, они внушают окрестному населению зловредную мысль, что земледелец имеет право на землю и может передавать ее по наследству сыну; они отрицают священный обычай, по которому лишь сеньор является собственником земли, а сервы не что иное, как жалкие существа, которым он оказывает неизреченное благодеяние, разрешая им кормиться от плодов ее. Коммуна, если она распространиться по всей Франции, грозит вам разорением. А как, спрошу я вас, будете вы поддерживать блеск своего рыцарского двора и силу оружия, если будете бедны? Король будет презирать вас, нищих рыцарей, не могущих выставить в его защиту и горсти прилично вооруженных людей. О, я первым готов повиноваться по первому знаку малейшей воле его величества, но…
Епископ прервал свою речь. Гуго воспользовался этой паузой и докончил со смехом ею фразу:
— При том только условии, что эта воля не противоречит моей…
Епископ поморщился.
— Вы не так поняли меня, — сказал он.
Ретель глядел в угол комнаты, неторопливо поглаживая рукой остроконечную русую бородку. Он искал слов.
— Монсеньор, — сказал он, — я не отказываюсь оказать помощь, за котором вы ко мне обращаетесь, но я должен признаться, что гнев короля страшит меня. Церковь учит нас…
— Ах, мало ли чему учит нас церковь! — воскликнул горячо Роже, но тотчас же спохватившись прибавил вкрадчиво: — О, сын мой, я вполне уважаю убеждения, высказанные вами, но вам, вероятно, известно, что церковь выбрала меня на епископское место; этим почетным доверием, оказанным мне, выражено убеждение, что никто, как я способен понимать истинные нужды моих рабов. Клянусь богом, коммуна есть не что иное, как дьявольское наваждение, и если королю это не ясно, я должен хотя бы ценой жизни вывести его из этого заблуждения. К тому же вам должно быть известно, что короля склонили на дарование коммуны деньги, принесенные ему поселянами. Мне грустно говорить об этом, но, увы, слух короля в этом случае склонился на звон презренного металла.
— Попробуйте склонить его на вашу сторону таким же образом, — сказал Русси, — в ваших сундуках, монсеньор, достаточно золота для того, чтобы затмить дары жалких сервов так называемой сельской коммуны. Покончить с королем миром и вернуть себе права, не бряцая оружием вот, по моему мнению, лучший выход.
Гуго, слушавший до сих пор разговор краем уха, на этот раз оживился.
— Как, воскликнул он, — это говорит рыцарь! Откупаться от войны деньгами, избегать благородной встречи на поле брани. Унизить себя сделкой, в которой никто не получит прибыли, кроме королевской казны, которая уже давно стремится высосать все соки из благородных сеньоров и обратить их в покорных и жалких слуг трона. Клянусь, я не ожидал от вас этого!
Епископ был крайне обрадован неожиданной поддержкой.
— К тому же вы забываете самолюбие короля, — продолжал он, — увы, Людовик VII ничем не похож на своего благочестивого предшественника. Корыстолюбие и тщеславие — вот главные его советчики. Рыцари ненавистны ему — он жаждет их уничтожения.
Русси и Ретель в нерешительности молчали, но Гуго, видя, что разговор грозит затянуться, поторопился вывести его на правильный путь.
— Награда, предлагаемая вами за помощь, монсеньор, вполне удовлетворяет меня; думаю, что и друзья наши не потребуют большего от вашей щедрости. Гости, которые, я слышу, уже собрались в замке, несомненно, также склонятся на убеждение трех благородных рыцарем и благочестивого епископа. Нам остается только скрепить союз наш клятвой и считать дело оконченным.
Епископ поднялся со скамейки, лицо ею сняло удовольствием; он взял руку Гуго и пожал ее.
— Бог воздаст вам за это! — сказал он и затем, подняв два пальца кверху, произнес торжественную клятву, связывающую его с рыцарями для предстоящей борьбы.
Ретель, Русси и Гуго последовали его примеру.
В это время деревянная лестница заскрипела под чьими-то легкими шагами. В амбразуре двери показался паж, который, низко склонив голову, обратился к епископу со словами:
— Монсеньор! Гости собрались и ждут вашей милости, чтобы приступить к ужину.
Гуго шумно обрадовался; Русси и Ретель поднялись с мест, чтобы последовать за своим хозяином. Но Рожэ, проходя мимо пажа, окинул его грозным взглядом.
— Филипп, — сказал он, — у тебя слишком легкие шаги на мой вкус, я попрошу тебя впредь делать при ходьбе больше шума. Тебе должно быть известно, что только рабы к трусы ползают как змеи. Тебе будет плохо, если ты осмелился подслушать наш разговор.
Филипп вспыхнул.
— О, монсеньор, — сказал он, — неужели вы думаете…
— Я не даю себе труда думать о таком ничтожестве, как ты, — возразил епископ, — но помни, что ты не рыцарь и жизнь твоя зависит от моей доброты. Берегись, иначе ты можешь лишиться моей милости, а вместе с ней и всякой надежды получить рыцарство.
Епископ и его гости покинули башню, мальчик несколько мгновений оставался как бы прикованным к месту. Затем внезапно он сжал кулак и протянул его вслед ушедшим. Этот ребяческий, но гневный жест был красноречивей всяких слов.
В зале замка далеко за полночь затянулась попойка. Это была в полном смысле слова беспутная оргия с дикими песнями, битьем посуды, бранью и даже драками. Гремевший в одном из углов зала епископский оркестр не мог заглушить пьяных воплей гостей. Рожэ в верху стола довольным взглядом оглядывал веселящихся.
Попойка, щедрые дары и убеждения Русси, Ретеля и Гуго вполне склонили гостей на участие в намечающемся в ближайшие дни походе. Дело шло об уничтожении Ланской сельской коммуны. Короткий набег на безоружных крестьян, уничтожение ненавистной коммунальной башни, пленение зачинщиков, полный список которых был в руках у епископа, и с сельскими вольностями покончено навсегда. Король, рассуждал Рожэ, едва ли отважится противопоставить свое желание так явно высказанной воле могучих рыцарей.
Филипп, стоя в течение всего пира за креслом своего господина, один изо всех присутствовавших не был опьянен вином. С бессильной яростью взирал он на все происходившее. Рожэ, не забывший своего гнева, мстил мальчику в течение всего вечера мелкими унижениями. Он беспрестанно ронял под стол нож, забавляясь тем, как мальчик ползал на четвереньках в поисках его, он несколько раз выплескивал ему в лицо остатки своего вина из стакана. Гости громким смехом приветствовали эти плоские шутки прелата. Мальчик, сжав губы, терпел. Жажда мести, старинная ненависть его к епископу, казалось, переполнили в этот вечер меру его терпения.
