— И все-таки подождите, — настойчиво повторил директор.
* * *
Проводив учительницу, Михаил Иванович решил сам пойти посмотреть место, где все произошло. Он шел по огромному школьному двору между деревьями и разросшимися кустами, ронявшими на землю прихваченные ночными заморозками разноцветные листья.
Каким-то особым чутьем, приобретенным во время службы на границе, он почувствовал, что на него смотрят. И обернулся. Из-за куста выглядывали головы Ивасечко и Жукова.
— Ну, что вы там прячетесь? Идите сюда, — сказал он.
Мальчишки нерешительно приблизились.
— Здравствуйте, Михаил Иванович, — растерянно произнес Алекс.
— Да мы сегодня уже как будто виделись, — ответил директор. — Ну, покажите, что вы там штурмовали. Пути подхода. Пункт сосредоточения. Рубеж атаки.
Ребята оживились и, видя его интерес и серьезность, все больше входя в свою роль, толково рассказали обо всей операции, начиная с данных разведки о патриотах, приговоренных к расстрелу и брошенных в тигровые клетки каземата, и кончая планом освобождения узников.
Остановились в кустах, на рубеже атаки, где два часа назад, ожидая сигнала, лежал отряд Иваса.
Директор глянул вперед и усмехнулся:
— Что-то я не вижу вашего каземата.
— Конечно. Вы же взрослый, — с сожалением сказал Алекс.
— Так разве ж так смотреть нужно! — сердито выпалил Ивас. — Михаил Иванович, вы лягте!
— Ты что?! — Алекс испуганно дернул своего зарвавшегося командира и тут же открыл рот от удивления: миг — и директор уже лежал на усыпанной листьями земле…
Как давно он не лежал на земле, не видел ее так близко! Теперь действительно все переменилось, выглядело совсем иначе, незнакомо и таинственно. Еще немного воображения, и можно поверить, что замшелая серая стена за дальними кустами и в самом деле стена каземата. Михаил Иванович поймал себя на том, что прислушивается, не донесутся ли оттуда крики людей…
И тотчас вспомнилась служба на границе. Сколько раз, сжимая автомат, вот так лежал он на земле, вглядываясь в темноту, вслушиваясь в шум леса. Не мелькнет ли легкая, едва различимая тень, не зашелестит ли трава под осторожными, крадущимися шагами.
Еще в первые месяцы службы от одной мысли, что он может оплошать и где-то рядом проскользнет через границу шпион, диверсант, становилось жарко даже в промозглую осеннюю стынь, а сердце сильно и часто толкалось в ребра.
Нет, он не оплошал. Ни сидя в секрете, ни в схватке с нарушителем, пробравшимся через кордон…
Мальчишки поднялись с земли и удивленно смотрели на директора: почему он лежит так долго? Что он еще там увидел?
Михаил Иванович ловко, неуловимо быстрым движением вскочил на ноги и, отряхнув приставшие листья, сказал:
— Пошли, ребята. Все ясно. Узников, конечно, освобождать надо. Это вы решили правильно. А вот взрывов при этом быть не должно. Запрещаю! — и, увидев вновь погрустневшие лица мальчишек, добавил: — Потерпите. С четвертого класса станете участниками «Зарницы». Там уж все будет: и штурмы, и взрывы, и выстрелы, как в настоящем бою.
Ивас с Алексом вслед за директором шагнули в вестибюль и… попятились. Рядом с Зинаидой Ивановной стояла мама Алекса, хмурый отец Женьки Кислицына и другие встревоженные родители.
— Извините, Михаил Иванович, — сказала учительница, — но я послала за родителями еще до нашего разговора. И вот…
Мальчишки пулей вылетели на улицу.
На следующий день девочки накинулись на мальчишек с расспросами. Но те хмурились, отвечали неохотно. Только Ивас был таким, как всегда.
— Ты чего скис? — хлопнув Алекса по плечу, сказал он. — Влетело дома? Ну и что? Зато как бабахнуло! Прямо бомба!
— Да нет. Меня почти и не ругали, — вздохнул Алекс. — Но папа сказал: «Теперь об „Орленке“ и не заикайся».
— Ого! — присвистнул Толька. — Вот дает твой папулька! Ну, отлупил бы — и дело с концом. А то гляди-ка — велосипед!.. Может, передумает? А? Или мать упросит?
Алешка безнадежно покачал головой, и расстроенный Ивас, который так рассчитывал на Алешкиного «Орленка», плюхнулся на свою парту, толкнув в бок соседку Лиду Сарычеву:
— Чего расселась, как барыня!
Едва прозвенел звонок, в класс вошла Зинаида Ивановна, а за ней — две незнакомые девочки.
Все встали и молча рассматривали новеньких. Первая, с короткими, остриженными под мальчика темно-русыми волосами, высокая, широкоплечая, с округлым румяным лицом, оглядела класс и вдруг улыбнулась, будто приглашая всех сразу стать ее друзьями. Другая — почти на голову ниже, платьице болтается на худеньких плечиках. Волосы белые-белые и заплетены в две тоненькие косички с большими голубыми бантами. А лицо какое-то треугольное, бледное и испуганное. Губы девочки подрагивали, а длинные ресницы безостановочно хлопали, будто в глаз ей попала соринка.
— Это Оля Березко, — сказала Зинаида Ивановна. — А это Анечка Глушкова, — улыбнулась она, указав на беленькую. — Думаю, что вы их хорошо встретите и подружитесь.
Олю учительница посадила за одну парту с Тамарой Васильченко, а Аню — с Алешкой Жуковым.
Алешка сразу, чтобы показать, кто настоящий хозяин парты, прочно уселся на середине. Но Аня и сама не решилась бы сдвинуться хоть на сантиметр от края скамейки и сидела напряженная, глядя прямо перед собой на доску, где под датой «13 ноября» учительница писала условие задачи.
Тамара сама отодвинулась от новенькой и за весь урок не сказала ни слова. А Оле она сразу понравилась. «Какая красивая! Волосы черные, аж блестят. И в локоны завиваются. А глаза синие-синие. Вот бы мне такие волосы… и глаза тоже, — вздохнув, подумала Оля. — Только почему она все косится, будто сердится? Ну, ничего. Вот познакомимся, и все ладно будет…»
На перемене новеньких окружили девочки. Стали расспрашивать: Откуда приехали? Почему? Где учились?
Оля рассказывала охотно. Приехала из рабочего поселка на Урале, потому что папу пригласили работать сюда, на станкостроительный завод. Мама сразу согласилась и обрадовалась: ведь она родилась здесь, в их городе. А приехали поздно, в ноябре, потому, что ждали, пока освободится квартира в заводском коттедже. У них был очень дружный класс. Ее ни дома, ни в школе Олей не называли. «Зовите меня Аленка. Я уже так привыкла», — попросила Березко.
Аня отвечала на вопросы сбивчиво, изредка поднимая на девочек тревожные зеленоватые, как льдинки, глаза. Оказывается, раньше она жила на другом конце города, а недавно переехала с мамой на Барочную улицу.
Когда кто-то спросил ее о папе, Аня опустила голову, отошла к своей парте и проплакала всю перемену.
Войдя в класс, Зинаида Ивановна спросила, кто ее обидел.
— Никто. Это я так… Зуб заболел.
— Тогда пойди к врачу, — посоветовала учительница.
— Нет. Он уже совсем перестал, — улыбаясь, ответила Аня.
— Ты что, чокнутая? — тихо сказал ей Алешка. — Только ревела, а теперь смеешься.
— Не-е, — шепнула Аня, — это я… в общем, мама говорит, что я ужасно не-уравно-вешенная… Это после… — и смолкла. Глаза ее снова начали наливаться слезами.
— Точно. Псишка! — решил Алешка. — Надавать тебе как следует, так сразу реветь отучишься.
Третьим уроком было чтение. Учительница вызвала Жукова.
— Прошлый раз ты стихотворение не выучил. А теперь? Алешка нехотя поднялся, вяло проговорил:
— Стихотворение Александра Сергеевича Пушкина «Осень», — и замолк. Будто пытаясь вспомнить, он хмурил лоб, чесал затылок и наконец сказал: — Я учил. Только вот первая строчка…
В классе засмеялись. Поднялось множество рук. Подняла руку и Аня. Учительница обвела глазами класс.
— Хорошо. Пусть поможет новенькая. Вы учили?
— Нет, но я знаю. Я всю «Родную речь» еще летом прочла, — ответила Аня и подсказала: — «Уж небо осенью дышало…»
Но и после подсказки Алеша не вспомнил. И Аня по просьбе учительницы прочла все стихотворение. В классе послышался одобрительный шепот, а Зинаида Ивановна сказала:
— Молодец. Вот тебе и первая пятерка.
— Ну, подожди, выскочка! — пригрозил Ане Алешка и, когда Аня уронила тетрадь и хотела поднять, опередил ее, топнул ногой.
Подошедшая учительница взяла из рук Ани тетрадь, увидела сна белой страничке грязный оттиск Алешкиного кеда и вздохнула:
— И откуда, Жуков, в тебе эта злость?
На последнем уроке учительница задала нарисовать по памяти какое-нибудь животное.
— Ты кого нарисуешь? — спросила Тамара Алену.
— Конечно, собаку! Знаешь, я…
— Фу! — перебила Тамара. — А я нарисую кошечку. Ангорскую!
Алене стало обидно за собак, но она промолчала. А Тамара быстро набросала контуры и стала раскрашивать свою кошечку, больше похожую на клубок голубой шерсти, из которого торчали усы да выделялись огромные желтые глаза.
