И Черкез продолжал осторожно, бесшумно продвигаться вперёд, временами останавливаясь и прислушиваясь, больше чутьём, чем зрением определяя направление.
Он подумал, что прежде, когда ему случалось проезжать здесь на своём ослике, какой-нибудь зверь нет-нет да попадался навстречу. А уж как смеркнется, так и подавно. Приходилось ему видеть и волка и неуклюжего рыжего шакала. Частенько пробегала лисица, помахивая хвостом, как куделью... А вот сейчас ущелье словно вымерло. И это лишний раз укрепляло его уверенность. Нет, ему не почудилось — здесь были люди, и они спугнули зверей.
Пробравшись сквозь кустарник, Черкез осторожно выглянул на открытую луговину, и в эту самую минуту луна тоже, как назло, высунулась из-за края горы. Черкез поспешно лёг в траву ничком. Прислушался — ни звука. Черкез пополз вперёд. Теперь, по его соображениям, до той тропы, по которой должны были спуститься неизвестные, было совсем близко.
Если, например, хорошенько изловчиться и запустить камнем, так наверняка долетит...
Внезапно Черкез почувствовал, что ему неудержимо хочется чихнуть. «Ну, пропал!»— подумал он.
Густая ароматная трава щекотала ему лицо. Он тихонько перевернулся на спину и немного полежал, затаив дыхание, глядя в мерцающее звёздами тёмное небо. Лёгкий ветерок пронёсся над ущельем, и Черкез, лёжа в траве, ощутил его прохладу на своём разгорячённом лице.
Когда Черкез собрался ползти дальше, ему показалось, что один из кустов на противоположном склоне — до него было уже рукой подать — темнее остальных. Он приостановился, вгляделся, не движется ли там что-нибудь. Нет, никакого движения не заметно. И всё же... Словно там какое-то тёмное пятно, тень. Может, дикая свинья с поросятами?
Черкез стал медленно приближаться к кусту. Сердце бешено колотилось у него в груди, и ему казалось, что этот стук разносится по всему ущелью.
Вдруг Черкез отчётливо увидел, что возле куста что-то движется. Тёмное пятно колыхнулось, отделилось от куста, и в ту же минуту чья-то сильная рука ухватила Черкеза за плечо.
III. Попа7лся
Черкез и крикнуть не успел, как на него навалились двое.
Он даже не пробовал отбиваться. Он сразу увидел, что это ни к чему, и с ужасом переводил взгляд с одного державшего его бандита на другого.
Один из них был здоровенный детина с усами, как две метёлки, и подбородком, который казался больше всего лица. На лбу у него Черкез заметил глубокий шрам — словно осёл рассек ему левую бровь копытом. Второй был немногим старше Черкеза и худой, как щепка. Третий же был чёрный, горбоносый, с очень бледным лицом и горящими, как показалось Черкезу, глазами.
—Ты кто такой? — негромко спросил тот, что со шрамом, наклоняя к лицу Черкеза свой страшный подбородок.
Черкез молчал, не успев ещё собраться с мыслями.
—Откуда ты? Куда шёл?
Черкезу вдруг вспомнилось, что в одной книге, которую он читал, советский боец, попав в руки фашистов, отвечал не торопясь, взвешивая каждое слово. И Черкез, нахмурив свои тоненькие брови и подумав немного, смело ответил:
—Я шёл к отцу.
—Где твой отец?
—В горах.
—Что он там делает?
—Жнёт.
—- А зачем ты шёл к отцу?
—Вёз хлеб.
При слове «хлеб» все трое заговорили разом, перебивая друг друга, а рука человека со шрамом ещё больнее стиснула плечо Черкеза.
—Хлеб?
—А где он?
—На чём ты его вёз?
Прислушиваясь к их голосам, вглядываясь в их лица, Черкез понял: эти люди голодны. Очень голодны, прямо умирают с голоду. Он стал напряжённо соображать...
—Я вёз хлеб на моём ослике, — медленно проговорил он.
—А где твой осёл?
—Вырвался из рук.
Бац!
Горбоносый размахнулся и отвесил Черкезу такую затрещину, что у того на мгновение стало совсем черно в глазах.
—Не ври! Говори: где осёл?
—Я не вру. — Черкез старался говорить твёрдо, но это ему плохо удавалось. — Ночь тёмная, страшно. Показалось, идёт кто-то. Я спрятался за куст, а как вылез — осла-то и нету. Может, увёл кто.
—Врёшь, врёшь, паршивец! — зашипел горбоносый.
—Если вру — сами найдите.
— Молчи, щенок!
Черкез молча опустил голову.
—Говори, где осёл? — сдавленным шёпотом произнёс вдруг тот, что моложе всех, безусый.
Черкез молчал.
—Ты что молчишь?
—Тот, — Черкез мотнул головой на горбоносого, — велел молчать. Я и молчу.
—Не прикидывайся и не ври. Говори, где осёл? Он здесь где-то. Мы слышали, как он кричал.
— Зачем мне врать? Я тоже слышал — кричит где-то мой осёл. Стал бегать туда, сюда. Темно, не найду. Да, может, это вы его спрятали?
—Так ты, значит, осла искал? А зачем же ты на брюхе полз?
—Да чтобы волк не увидел. Страшно-то как!
—Почему же ты не звал своего осла?
—Так я ж говорю вам: волки, шакалы кругом — боялся я. Да и медведи здесь тоже водятся. А ну как схватят и утащат к себе в берлогу!
—Осла позвать ты боялся? А песни горланить — это тебе не страшно?
—Песни? Какие песни? Не пел я ничего.
—Не ты, скажешь, что ли, орал во всё горло, когда солнце коснулось края земли: «Взойдём на гору стеклянную...»?
—Да я и песни такой не знаю.
Неизвестные заговорили между собой на незнакомом языке. Но Черкез недаром родился и вырос в пограничном селении, многие жители которого, в том числе и отец Черкеза, говорили на двух языках.
Прислушиваясь к их приглушённым голосам, Черкез улавливал общий смысл речей, хотя и не все слова были ему понятны. Человек со шрамом говорил, что Черкезу нельзя доверять. «Я среди них жил, я их знаю, — всё повторял он. — У них даже маленькие дети хитрые, себе на уме».
А Черкез в это время с горечью и страхом думал о том, что никакая хитрость не приходит ему на ум и не знает он, как ему спастись, как вырваться из лап этих негодяев. А ведь он должен, должен сообщить на погранзаставу об этих подозрительных людях, которые бродят зачем-то ночью по горам, стараются не шуметь и даже боятся говорить в полный голос...
Из дальнейших их слов Черкез сделал заключение, что они
сбились с пути, заблудились в горах, сильно проголодались, и каждый винил в беде других и выгораживал себя. Когда они снова заговорили о том, что надо раздобыть хлеба, не то дело их пропащее, Черкез нашёл момент подходящим, чтобы вставить своё слово.
—Помогите мне, добрые люди, найти моего ослика! — тоненьким голоском проговорил он.— Отец небось голодный сидит, а там у меня столько хлеба! Мать полный тамдыр напекла, целый хурджин навьючила... Я ведь знаю, куда побежал этот глупый осёл, — там такая чащоба, далеко не уйдёт, только боюсь я один-то идти.
Посовещавшись ещё немного, а больше — поспорив, неизвестные объяснили Черкезу, что они здесь по специальному заданию, но у них кончились запасы продуктов. Они приказали ему вести их туда, где он потерял осла, и все четверо стали взбираться по склону горы. Черкез шёл впереди. Горбоносый придерживал его за ворот рубахи.
Они поднялись довольно высоко, когда чуткое ухо Черкеза уловило внизу, в ущелье, какие-то новые звуки. Он чуть замедлил шаг, стараясь прислушаться. Время от времени раздавался едва слышный треск, словно ломалась сухая ветка. Вот как будто покатился камешек, выскользнув из-под ноги... Зверь или человек? «А что, если это пограничники? — пронеслась у Черкеза мысль. — Пройдут мимо и ничего не узнают. Надо как-нибудь привлечь их внимание...»
И, пренебрегая грозившей ему опасностью, он закинул голову и закричал что было мочи, словно подзывая осла:
—Кур, кур! Сюда, сюда!
Больше он уже ничего крикнуть не успел. Ему заткнули рот, и он почувствовал, что задыхается.
IV. Друг выручил
Серому ослику давно прискучило его вынужденное одиночество. Когда хозяин неожиданно бросил его одного в густых зарослях, ослик некоторое время послушно стоял как вкопанный, лишь чуть-чуть пошевеливая ушами и хвостом. Сколько протекло времени, он, конечно, не мог бы определить в часах и минутах, но, по его разумению, простоял он так немало.
Наконец ослик стал проявлять нетерпение. Прежде всего, показалось ему обидным, что закрутили ему зачем-то вокруг морды торбу. Торба мешала дышать, нельзя было пощипать травку, а самое главное — никак нельзя было подать голос. А всякому уважающему себя ослу это время от времени совершенно необходимо.
Ослик принялся мотать головой, но толку от этого получилось немного. Тогда, потоптавшись на месте, он сунул морду в самую середину густого куста и начал стаскивать торбу, цепляя её за ветки. Сначала это тоже не особенно помогало, но, как говорится, упорство и труд всё перетрут, и мало-помалу торба начала сползать. И в эту минуту до ушей ослика долетел отдалённый протяжный крик. Ослик снова мотнул головой — торба свалилась на землю. Ослик вздохнул полной грудью, потом ещё раз набрал в лёгкие побольше воздуху и нарушил величественную тишину ночи громким, торжествующим рёвом.
Рёв осла прокатился по горам и замер где-то в глубине ущелья. После этого ослик совершенно успокоился и начал удовлетворённо пощипывать молодые листочки на кусте.
